– Фу, насилу вырвалась! Батюшка, как тебя выпроводил, снова затеял разговор о том, какого завидного жениха он мне присмотрел в Заельниках. Что же ты им с Локкой так глупо попался?

– Локка сказала, что ей подал знак предок…

– Ой, не верь! Она тебя уже который день с утра до вечера у ворот подкарауливает. Могу поклясться, что и про погибель рода сама всё выдумала. И как у нее язык повернулся?

– Да ну их всех, – пробормотал Ильмо, отпихнул ногой плошку с огарками свечей, прижал к себе девушку и принялся ее целовать.

– Пусти, дай вздохнуть! – Айникки уперлась ему руками в грудь. – Дай хоть взгляну на тебя, ведь с середины лета не виделись! Что у тебя с рукой?

– Ерунда, сжег пару хийси небесным огнем.

– Ой, Ильмо, может, и прав батюшка? Брось ты ее, эту охоту…

Ильмо отпустил девушку, скрипнул зубами.

– Твой отец… ладно, промолчу. Ты ведь всё слышала, что он мне наговорил?

Айникки кивнула.

– Я давно уже знала, что они хотят тебя изгнать, но не думала, что так скоро. Что будем делать, Ильмо? Батюшка пообещал, что сватов и на порог не пустит. Я-то думала, уговорю его понемногу, заставлю смягчиться…

– Да ведь и я надеялся, – со вздохом признался Ильмо. – Богатый выкуп собирал… Что ж, пришло время тебе решать. Уйдешь со мной?

– А жить где будем – в лесу?

Ильмо снова потянулся обнять девушку.

– Да хоть бы и в лесу! Там хорошо…

– Нет, погоди! Это сейчас хорошо, а что будет зимой? Или к материнской родне податься… Но они далеко, и не знаю я их совсем – примут ли?

– Милая, я все уже решил, – сказал Ильмо. – Я отвезу тебя на Лосиный остров, к матери моего друга Ахти. Они нас примут с радостью. Ахти богат и гостеприимен, можно там хоть бы и совсем поселиться. Перезимуем у них, а там, глядишь, и отец твой смирится – особенно если у него появится внучок…

Айникки сморщила нос в лукавой улыбке.

– Тот самый Ахти, красавец-воин? Не побоишься везти меня к нему в усадьбу? Когда он тут весной гостил, по нему все мои подружки сохли!

Ильмо беспечно махнул рукой.

– Ахти по полгода болтается незнамо где, в чужих землях, всё на месте ему не сидится, словно варгу. А если он решит дома зимовать, так уж мать за ним проследит. Говорят, она поклялась, что, пока жива, ее сын не женится. Кого он только ни привозил, мать всех отправляла восвояси…

– Говорят, она ведьма?

– Про меня тоже всякое говорят….

Внизу послышались голоса и глухой стук шагов. Ильмо и Айникки замерли.

– Так ты согласна бежать? – быстрым шепотом спросил Ильмо.

– Да, да! У меня уж давно на всякий случай короб собран. Встретимся сегодня в полночь на реке, у перевоза.

– А если отец узнает?

– Сегодня же Рябиновая ночь! Я уже договорилась с подружками, что пойдем на реку гадать, и матушке сказала. Только бы короб вынести незаметно…

Айникки на миг приникла к Ильмо, потом подтолкнула его к оконцу:

– А теперь ступай, милый… До завтра…

Ильмо позволил вытолкать себя из горницы, спрыгнул на траву, прокрался через двор, ухватился за ветку, подтянулся и исчез за частоколом.

На вечерней заре, в холодных сумерках уходящего саамского лета, с бурых холмов в стойбище Железного Ворона пришел путник. Его заметили оленьи пастухи и сначала подумали, что к ним приближается демон-утчи, – хотя гость издали выглядел мирно, собаки, поджав хвосты, с визгом кинулись от него прочь, как от волка. Тогда и пастухи перепугались и, не дожидаясь приближения незнакомца, побежали в стойбище.

Старейшины выслушали весть и молча переглянулись.

– С севера? – переспросил один. – Один? Пастух подтвердил:

– На своих двоих, без поклажи. Как будто с неба свалился.

– С неба?! А нет ли на нем сизого плаща?

– Да, рогатая шапка, – закивал пастух, – и плащ до земли.

– Это тун, – прошамкал третий. – Храни нас, Мяндаш-ёг!

– Гостя надобно встретить, – сказал старейшина Ише, вставая на ноги. – Зовите нойду. А родичам скажите, чтобы сидели тихо по вежам,[16] и никто пусть не высовывается.

Вскоре путник уже входил в пустое и тихое, словно вымершее, стойбище. Люди, притаившись, сидели по домам, собаки тоже попрятались. Тун спокойно проследовал за лебезящими старейшинами к лучшей, самой просторной веже, и старуха-хозяйка, низко кланяясь, откинула дверной полог. Сел без приглашения на лучшее место – самое дальнее от входа, у очага, под свисающими масками зверей-предков. Старейшины и подоспевший нойда расположились напротив, спиной к холоду. В лицо незваному гостю смотреть не осмеливались, но украдкой поглядывали за спину – где крылья-то? Когда тун входил в стойбище, они были сложены у него за плечами наподобие плотного плаща, а теперь даже нойда их не видел, сколько ни всматривался колдовским зрением и так и этак. Тун выглядел как человек. Почти.

Всем известно, что у оборотня две сущности – человеческая и звериная. Туны, управляя превращением, по своей воле проявляют в мире только одну сущность, а другую скрывают за Изнанкой. Как иначе объяснить, куда тун спрятал широкие крылья, войдя в вежу? И куда он девал свои сапоги и парку из шкуры нерпы, когда когтистой птицей летел над тундрой? Сапоги, к слову, дивные, расшитые мехом и бисером, тонкой саамской работы. Одежда на туне тоже была добротная, саамская. На плече – кожаная торба, в ней нечто угловатое, старательно закутанное в мех. Нойда пригляделся – и в брюхе стало холодно: хийси принесли не простого туна, а чародея-рунопевца.

– Будь здрав, господин, – произнес положенные слова старейшина Ише. – Все ли благополучно в тех краях, откуда ты прибыл? Здоровы ли твои родители?

Нисколько его не заботило здоровье родителей проклятого туна, зато очень тревожило его появление в стойбище. Зачем он здесь? Туны у саами – нечастые гости. Хорошо, если отдохнет, переночует и полетит дальше, а если нет?

– Мать здорова, – обронил тун. – Я здесь ненадолго. У меня важное дело на юге.

Старейшины украдкой перевели дух.

– Прошу, будь нашим гостем, раздели мою пищу и кров, – сказал Ише почти радушно и добавил ритуальную фразу: – Все мое – твое.

Тун рассеянно кивнул, как будто подтвердил – так и есть.

В вежу вошли три богато одетые старухи, принесли еду: тонко нарезанную вяленую оленину, тюлений жир с толченой морошкой и брусникой, копченую морскую рыбу. В точеной деревянной миске плескалось еще теплое оленье молоко. Тун на все эти яства едва взглянул.

– Это я есть не стану, – сказал он. – Мне нужна свежая кровь.

– Что? – перепугались старейшины. – Кровь?

– Я весь день летел, от рассвета до заката, и завтра предстоит столько же. Как мне иначе восстановить силы? – спокойно объяснил тун.

Взглянул на миску с молоком и отмерил ладонью половину:

– Вот столько свежей человечьей крови. Я сейчас лягу спать, перед рассветом разбудите. Когда проснусь – чтоб была. Да смотрите, чтобы не загустела!

Окинул насмешливым взглядом побелевшие лица.

– Всем ясно?

– Да, господин. Не надо ли ездового оленя, запас пищи в дорогу? – собрав все силы, спросил Ише. – Не прислать ли девицу размять плечи и согреть ложе?

Тун брезгливо поморщился.

– Ничего не надо, а девицы ваши провоняли дымом. Разбудите меня перед рассветом. И чтобы кровь была. Иначе, – глянул хищно, – я ее сам добуду. Ступайте.

Старейшины, пятясь, поползли к выходу. Смирившийся с неизбежным Ише как раз начал прикидывать, сколько здоровых молодых мужчин стойбища понадобится, чтобы без ущерба нацедить необходимую миску крови, когда тун обратился к нему:

– А ты, старик, останься. Я еще с тобой не закончил. И спросил, голосом вгоняя старейшину в дрожь:

– Где Йокахайнен? Почему не пришел меня поприветствовать?

Ише мгновение колебался, не соврать ли, что сын в отъезде, но не рискнул и, обмирая, что-то забормотал про обычаи, почетных гостей и негодных мальчишек…