– Один из них. Кстати, напомню одну небольшую формальность: в ходе наших оживленных бесед ты должен обращаться ко мне «сэр».

– Как-как? Да идите вы!

– Прошу прощения?

– Идите лесом!

Кажется, он имел в виду, что рассмотрел мое предложение, но сожалеет о невозможности его принять.

– Ты разве не обращался к своему учителю «сэр», когда жил дома?

– Чего? С вами обхохочешься, животики надорвешь.

– Как я вижу, к старшим ты особого уважения не питаешь?

– Это вы про учителей? Еще чего!

– Ты говоришь о них во множественном числе. Что, кроме мистера Бростера были и другие?

– А как же, – расхохотался он, – мильен, не меньше!

– Чертовски не повезло бедолагам, – усмехнулся я.

– Ну, и кто из нас чертыхается?

– Ладно, просто не повезло, – признал я его правоту. – И что с ними случилось – свели счеты с жизнью?

– Уволились. Не их вина, я крепкий орешек – имейте в виду. – Мальчишка потянулся к портсигару, но я проворно сунул его в карман. – Да ладно вам, достали уже!

– Это чувство взаимно.

– Думаете, вам все можно? Надувать щеки и командовать?

– Весьма точное определение моих обязанностей.

– Ошибаетесь! Я про вашу лавочку все уже знаю, главный пустомеля по дороге только и делал, что болтал. – Характеристику, данную мистеру Эбни, трудно было не признать удачной. – Он тут единственный босс, и наказывать учеников никто больше не может. Только троньте и вылетите вон! А сам он не станет, потому что мой отец платит ему вдвое, и он до дрожи в коленках боится меня потерять, если вдруг что.

– Ну, в принципе, так оно и есть.

– Даже не сомневайтесь.

Я окинул взглядом развалившегося в кресле пузана.

– Забавный ты малыш.

Он сердито набычился, маленькие глазки сверкнули.

– Но-но, вы не нарывайтесь, знаете ли! Совсем обнаглели. Что вы о себе возомнили?! Да кто вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель! Тот, кто возьмет тебя в оборот и сделает лучиком семейного счастья. Я знаю таких, как ты, вдоль и поперек, повидал в Америке среди ваших родных небоскребов. Перекормленные сынки миллионеров все на один лад – если папаша не пристроит к делу, пока не вышли из коротких штанишек, пиши пропало. Воображают себя центром вселенной, а когда оказывается, что все не так, получают, что заслужили, с процентами! – Меня несло, хоть он и пытался перебить. Я увлекся любимой темой, над которой размышлял с того самого вечера, когда получил некое письмо в клубе. – Знавал я одного типа, который начинал в точности, как ты. Денег у него было полно, он никогда не работал и привык воображать себя принцем. А в результате… Что, наскучил я тебе?

Мальчик-капитальчик зевнул.

– Да чего там, валяйте, если нравится.

– Ладно, это история долгая, так что не стану сильно докучать. Короче, мораль в том, что мальчика, которого ждут большие деньги, просто необходимо брать в ежовые рукавицы и учить уму-разуму, пока он еще не вырос.

– Болтовня одна. – Он лениво потянулся. – Ну и как, интересно, вы собираетесь это делать?

Я задумчиво окинул его взглядом.

– М-м… с чего же начать? Мне кажется, сейчас тебе больше всего необходимы физические упражнения. Будем каждый день вместе бегать, и к концу недели ты себя не узнаешь.

– Послушайте, если вы задумали меня гонять…

– Возьму за ручонку и побегу, и никуда ты не денешься! Зато спустя годы, когда выиграешь марафон на Олимпийских играх, придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…

– Что еще за сопли?!

– Может, и так скажешь. – Я глянул на часы. – Между прочим, кое-кому пора в кроватку, время позднее.

Он изумленно вытаращился:

– Что?!

– Да-да.

Казалось, это его больше насмешило, чем разозлило.

– Во сколько, вы думаете, я обычно ложусь?

– Я знаю, когда ты будешь ложиться здесь – в девять часов.

Словно в подтверждение, дверь открылась и вошла домоправительница.

– Полагаю, мистер Бернс, мальчику пора в постель.

– Я ему только что об этом сообщил, миссис Атвелл.

– Да вы спятили! – фыркнул Капитальчик. – Ни за что!

Она в отчаянии повернулась ко мне:

– Впервые вижу такого мальчика!

Сейчас на кону стоял весь механизм школы. От любой нерешительности авторитет власти пошатнется, и восстановить его потом будет непросто. Ситуация взывала к действию.

Я наклонился и выдрал элитного отпрыска из кресла, будто устрицу из раковины. Всю дорогу он с визгом лягал меня в живот и в колени, визжал и на лестнице, пока я тащил его наверх, и не умолкал до самой своей комнаты.

Полчаса спустя я сидел в кабинете, задумчиво покуривая. С линии боевого соприкосновения поступали доклады об угрюмой и, возможно, лишь временной покорности противника судьбе. Капитальчик лежал в постели, нехотя подчинившись обстоятельствам, а во взрослой части населения царило еле сдерживаемое ликование. Директор смотрел довольно, а домоправительница не скрывала торжества во взгляде. Я стал героем дня.

Однако ликовал ли я сам? Нет, меня не оставляла тревожная задумчивость. На моем пути возникли непредвиденные трудности. До сих пор я рассматривал похищение как нечто абстрактное, не учитывая личных факторов. Если в воображении и рисовалась какая-то картинка, то самая благостная: я крадучись ухожу в ночь с покорным ребенком, чья маленькая ручка доверчиво покоится в моей. Теперь я видел и слышал Огдена Форда и подозревал, что похитить его хоть сколько-нибудь по-тихому возможно лишь с помощью хлороформа.

Ситуация осложнялась все больше.

Я никогда не вел дневника, а потому затрудняюсь пересказать мелкие эпизоды своей истории в должном порядке. Полагаться приходится лишь на свою несовершенную память, где первые дни пребывания в «Сэнстед-Хаусе» представляют собой одну сплошную мешанину, как на полотне футуриста. Мальчики учат уроки, сидят в столовой, играют в футбол, перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, носятся по лестницам и коридорам – и все это обволакивает причудливая смесь ароматов ростбифа, чернил, мела да еще тот особенный душок классной комнаты, не похожий ни на один запах на свете.

Однако выстроить события в ряд я не в силах. Вот мистер Эбни, упрямо нахмурившись, пытается разлучить Огдена Форда с недокуренной сигарой. Вот Глоссоп в бессильной ярости орет на хихикающий класс. Мелькают десятки разрозненных сцен, но я не в состоянии их упорядочить. Хотя, в конце концов, последовательность не особо и важна, ведь моя история рассказывает о событиях за рамками обычной школьной жизни.

Война Капитальчика с администрацией также не имеет к ним отношения – это отдельная эпопея, и за нее я не возьмусь. Рассказ о его укрощении и борьбе с хаосом, который он с собой принес, превратил бы мою историю в педагогический трактат. Достаточно сказать, что исправить характер Огдена Форда и изгнать овладевшего им дьявола удалось далеко не сразу.

Именно он завел в школе моду жевать табак, что в один субботний вечер имело печальные последствия для аристократических желудков лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хильдебранда Кайна. Хитроумная азартная игра, которой Огден научил других, успешно подрывала моральные устои двух дюжин невинных английских школьников, пока ей не положил конец Глоссоп. А однажды, когда Арнольд Эбни наконец не выдержал и с неохотой нанес Капитальчику четыре символических удара тростью, тот дал выход оскорбленным чувствам, расколотив окна во всех спальнях верхнего этажа.

Попадались в «Сэнстед-Хаусе» и другие трудные питомцы, с политикой благожелательной терпимости директора иначе и быть не могло, но Капитальчик оставлял их далеко позади.

Как я уже сказал, мне трудно соблюсти хронологию незначительных эпизодов, за исключением трех, которые можно назвать «Загадочный американец», «Погоня дворецкого» и «Добродушный гость».

Опишу каждый по отдельности и по порядку.

Каждому учителю в «Сэнстед-Хаусе» полагались свободные полдня в неделю. Не очень щедро, я полагаю, по сравнению с большинством школ, но Арнольд Эбни придерживался специфических взглядов на отдых подчиненных, и мы с Глоссопом оказались несколько ущемлены.