Легкое движение руки, синхронное с нужным образом, всплывающим в моих мыслях, заставляет окружение меняться. Я извлекаю детали из постаревших воспоминаний. Результат выглядит неплохо.

Пора заняться собой.

Я сбрасываю с себя зимнее пальто и шапку куда-то за учительский стол. Вообще-то я аккуратная, но привычка осознанных снов сделала меня несколько несобранной.

Думаю, мне сейчас куда больше пойдет строгий серый деловой костюм. Несколько стесняет движения, но подчеркивает тонкую талию – ту часть тела, которую мне не стыдно подчеркнуть. Ухмыляюсь забавной мысли – все остальное подчеркнуть просто невозможно ввиду почти полного отсутствия.

Мне не нужно переодеваться, одежда просто меняется. Я добавляю к каблукам пару лишних сантиметров, чтобы смотреться выше. Небольшое баловство с моей стороны.

Максим аккуратно кладет зимнюю куртку на парту перед собой. Занял место на первой парте и с интересом смотрит на меня. Как будто не знает, о чем я думаю.

А я думаю о том, что было бы забавно увидеть Макса в советской школьной форме, но сдерживаю себя. Это будет слишком. Пусть будет аутентичным.

– Тебе не кажется, что мы пропустили несколько логичных этапов до того, как перешли к ролевым играм? – ехидно отмечает он. Видимо, он как-то прочувствовал мои мысли о школьной форме. Строгая учительница и нашкодивший ученик… Да, трудно будет воспринимать его как семнадцатилетнего.

– Помолчи, Логинов. А то получишь линейкой.

– Ты великолепна в образе учительницы.

Я пропускаю его комплимент мимо ушей и молча беру в руки мел. Вывожу в верхней части доски: «Классная работа…».

– Лиза, ты такая красивая… Тощая, как школьная указка.

Тощая… Комплименты никогда не были сильной стороной моего друга.

– К директору захотел? – я бросаю замечание через плечо и продолжаю чуть ниже: «Решение об участии…».

– Злючка-сердючка. Училка моей мечты.

Не обращаю внимание. Старательно пишу аккуратным почерком: «Решение об участии в операции по поимке серийного убийцы в качестве наживки».

Затем разделяю доску пополам, озаглавив части – «за» и «против». Пишу в графе «против»: «Риск для меня и моей семьи». Сажусь за учительский стол.

– Макс, я хочу, чтобы ты попытался убедить меня принять предложение Ростовцева.

– Я не хочу, чтобы ты его принимала. Ему на тебя наплевать, он просто делает свою работу. Ты ему ничем не обязана. Садись в поезд и возвращайся к любимым детям. Поступи разумно.

Я вздыхаю.

– Разумно и где-то даже цинично могу рассуждать и я. Я неспроста сделала, что тебе сейчас семнадцать. Мне нужен тот самый Максим Логинов – романтичный, наивный, неловкий, но добрый и смелый мальчик. Тот самый, который заступился за тихую и скромную замухрышку. Влез в драку, не думая о последствиях.

– Ты же понимаешь, что мне на самом деле столько же, сколько и тебе?

– Постарайся хотя бы притвориться.

Максим поднимает руку, демонстрируя готовность отвечать урок.

– Логинов, к доске, – командую я.

Макс подходит и молча добавляет к моей записи слово «маловероятный».

– Поясни.

– Ты очень драматизируешь ситуацию. Скажи чисто технически – как убийца может выйти на твоих детей? Вряд ли у него есть доступ к информации о твоем местожительстве. А слишком активно проявлять к тебе интерес рискованно – засветится.

– Ему необязательно вообще светиться, – опровергаю я. – Мои дети активно пользуются соцсетями. Там он их и найдет

– Можно подумать, в Иркутске мало Ивановых…

– С еврейскими именами? – парирую я.

– Ну, хорошо, найдет, а потом что?

– Узнает по фотографиям и общим группам, где учатся. Дальше можно и проследить.

Максим стирает в слове «маловероятный» часть «мало».

– Но не сто процентов, – говорит он.

– Есть такое понятие – катастрофичность события, некая абстрактная величина. Для адекватной оценки рисков ее надо умножать на вероятность. То есть даже если событие маловероятное, но очень опасное, игнорировать его нельзя. Катастрофичность любых неприятностей с моими детьми для меня абсолютна. Я не буду подвергать их опасности. Считай это моим основным принципом.

Не представляю, чем покрыть такой довод. Макс пишет в столбце «за»: «Новый интересный опыт». Пытаться меня убедить подобным аргументом – все равно, что вручную дотолкать товарный поезд отсюда и до Москвы.

Я стираю его запись и заношу в графу «против»: «ужасный опыт».

– Почему?

– Я ненавижу насилие. Участвуя в данном расследовании, мне придется ознакомиться с материалами дела. Такое себе удовольствие.

Макс не сдается: «помощь полиции – хорошо».

Я ухмыляюсь, снова стираю и пишу на правой стороне: «помощь полиции – плохо».

– Почему? – искренне удивляется Максим.

– Хороша полиция, – криво усмехаюсь я. – Привлекает к такому серьезному и опасному делу гражданское неподготовленное лицо. И давай начистоту – я хорошо знаю методы работы наших органов. Когда главное побыстрее закрыть любого мало-мальски подходящего человека, чтобы заработать себе очередную звезду. Когда выбивают признание и подбрасывают улики.

– Из меня не выбивали признание.

– Тогда почему ты признался? И вообще, откуда тебе знать? Ты же не настоящий Максим.

Он пожимает плечами.

– Чувствую себя настоящим.

– Дело не только в тебе, – говорю я. – Илия работал адвокатом, какое-то время по уголовке. У меня нет никакого пиетета к полиции. Я много неприятного могу тебе рассказать.

– Охотно верю. Но ты уверена, что здесь такой случай? Да, Ростовцев – это циничный манипулятор, и ты должна быть осторожна. Но в своем стремлении найти убийцу он выглядит искренним.

Мы стоим рядом, смотрим на исписанную доску. В графе «за» так и не появилось ни одного аргумента.

– И все же я здесь, – словно угадав мои мысли, говорит Максим. Да что я говорю, чему удивляюсь? Так и должно быть. У нас общие мысли.

– Да, – неопределенно киваю я.

– Чем он тебя зацепил?

– Жертвами убийств. Легко думать о каких-то чужих умерших в страданиях людях. То есть не легко, конечно, но можно не обращать внимание. Но когда ты узнаешь имя, когда понимаешь, что где-то осиротел ребенок, где-то воет чья-то мать, когда представляешь себе все муки, что испытали эти девушки перед смертью – страх, унижение, отчаяние… Я не могу быть спокойной. Не могу развидеть и забыть.

Максим уверенно подходит к доске и пишет в графе «за»: «ты сможешь спокойно спать».

Я возражаю:

– Но я прямо сейчас спокойно сплю.

– Это пока. Ты вернешься в Иркутск, к своей семье и прежней жизни. Материалы, которые предлагали тебе, опубликует кто-нибудь другой. А спустя месяц ты прочитаешь про жестоко убитую известным энским маньяком какую-нибудь Машу Петрову. Тогда твой сон ухудшится.

Он говорит совсем как Ростовцев.

– А знаешь, что будет потом? – продолжает Максим. – Почувствовав, что кольцо вокруг него сжимается, убийца переедет в Иркутск. В большом городе затеряться намного легче. И потом, если эту мразь не поймают, будут, к примеру, Вика, Рита…

Максим поворачивается к доске и вписывает в графу «за»: «Соня».

– Не пытайся меня этим испугать. Вероятность того, что это случится, один на миллион.

– Лиза, не в страхе дело. А в тебе. Если ты откажешься помочь сейчас, то в каждой убитой девушке будешь видеть Соню или Розу.

К сожалению, он прав.

– Давай я скажу, как оно на самом деле будет, – говорит Максим. – Твоя статья не сыграет вообще никакой роли. Поймают его или нет – от тебя не зависит, не нужно переоценивать свою значимость. Ты вернешься в Иркутск, в твое резюме добавится опыт работы с полицией. Если выродок продолжит убивать, тебе будет больно и обидно… Но тебя не будет грызть совесть. Потому что ты сделала все, что от тебя зависело.

– Когда ты стал таким циником, Максим?

Он пожимает плечами.

– Я вырос, Лиза. Меня окружили циники, и я заразился этой болезнью. Это очень опустошает. Но в тебе всегда было больше огня. Внешне такая спокойная и даже холодная… но внутри бушуют страсти. Я надеюсь, ты никогда не очерствеешь, подруга.