Оставалась надежда только на находчивость Димы. Что у него есть еще оружие, что он догадается, что все убийства – это ее рук дело, что будет готов дать ей отпор.

К сожалению, эта надежда не оправдалась.

А пока, прижавшись спиной к холодной стене, я сидела на полу, привязанная к стальной трубе, с разорванной кожей на запястьях, и ощущала на себе, с какой силой человек перед гибелью надеется на чудо, со всей возможной страстью, с бесконечным упованием.

Ростовцева не пришлось ждать слишком долго. Я услышала рокот двигателя автомобиля, и расстроенно и горько улыбнулась. Дима не потрудился оставить машину за пределами слышимости и видимости, чтобы подкрасться к дому незамеченным.

Расчет Точилиной был прост и понятен. Она пряталась на втором этаже. Когда Дима войдет в дом, он увидит труп Родионова и сразу расслабится – опасность миновала. Потом услышит мои крики через кляп-полотенце и подбежит меня освобождать. Ловушка захлопнется. Анна спокойно спустится со второго этажа и выстрелит ему в спину так же, как и Родионову.

К сожалению, Ростовцев действовал именно так. Я услышала, как он осторожно и тихо – увы, недостаточно тихо, раз я слышала – открывает дверь и крадется в коридоре. Я молчала, понимая, что любой шум с моей стороны будет на руку убийце. Дима вошел в комнату и в недоумении уставился на тело майора. Затем с облегчением выдохнул, оглядел комнату и увидел меня.

Нет, Дима, это Точилина, это она!

Я отчаянно попыталась сказать это сквозь кляп и замотала головой, показывая, чтобы он ко мне не подходил, но изо рта донеслось только невнятное мычание.

– Лиза, я сейчас!

Он подбежал ко мне, не обращая внимание на мой предостерегающий взгляд. Может, он был и хорошим следователем, но опыт оперативной работы давно и бесповоротно растерял. Точилина стояла в дверях, направив оружие на нас.

– Стоять, Дима, – холодно сказала она.

Я закрыла глаза. Не хотела видеть шок и непонимание на его лице. Он все понял. Довольно быстро.

– Руки вверх. Медленно повернись. Только без глупостей – ты уже видел, что я умею стрелять.

Дима прошептал мне: «прости», и подчинился указаниям Точилиной. Она вошла в комнату и подошла чуть ближе, встав перед телом майора. У Ростовцева не было никаких вариантов, чтобы дернуться.

– У меня есть вопросы, Дима. Отвечай на них честно. Я пойму, если ты соврешь.

– Не сомневаюсь, – спокойно ответил Ростовцев. – Только какой мне смысл говорить правду? Сначала отпусти Лизу, и тогда мы найдем общий язык.

Дима пытался выбить выгодную сделку. Ты – мне, я – тебе. Только позиция для переговоров была слабая.

– Этого не будет, Дима.

– Тогда пошла на хуй, тупая ты сука.

В ответ она опустила пистолет, прицелившись Ростовцеву в пах, и подмигнула.

– Опасное предложение, дурачок. У меня не заржавеет, ты же понимаешь? Давай лучше так: если ты не будешь со мной честен, я сделаю с Лизой такое, что ты сам будешь просить ее убить. Я смогу. А если ты мне все расскажешь, вы умрете быстро и без боли.

Конечно, она врала. Но ничего лучше этого обещания мы получить все равно не могли. Анна была хозяйкой положения. Дима молчал.

– Это твое «нет»? – спросила Точилина. – Мне что, начать считать до трех? Два…

– Хорошо… – Дима сдался. Но выход действительно не просматривался. – Спрашивай.

– Умничка. Как ты думаешь, каким образом Родионов на меня вышел?

– Я не знаю… Он никому ничего о тебе не говорил. Ты же сама была в курсе расследования… Черт, как я мог так облажаться!

Как она могла быть в курсе? Что между ними было, что вообще происходило в данный момент? Я совершенно запуталась, но уже не пыталась разобраться. Я лишь надеялась, что они проговорят подольше. Все было просто – пока Точилина спрашивает, а Дима отвечает, я продолжаю жить.

Мне показалось, или в комнате что-то изменилось? Я никак не могла уловить, что именно.

– Не расстраивайся, Дима. Ты не виноват – я хорошо умею лгать. Ты лучше подумай хорошенько. Приложи усилия.

– Ты вообще никак не фигурировала в деле, пока он не попытался тебя убить!

О Господи… То, что я, наконец, заметила, наполнило меня одновременно и надеждой, и ужасом.

– Это я в деле никак не фигурировала. А у него лично – фигурировала. Родионов точно знал, что это я. Он не мог выйти на меня случайно. Что на меня указывает?

– Слушай, у тебя же был более полный доступ, чем у меня…

В каком смысле – у нее был более полный доступ? Данное утверждение означало, что в следственной группе был человек, сливавший ей информацию. За деньги или по иным причинам… Я бы задумалась над этим, но все мое внимание было поглощено другим – медленными и осторожными движениями мертвеца в противоположной части комнаты.

– Дима, кто в этой комнате следователь – ты или я? Если ты не скажешь, где я оставила след, то мне придется на тебя надавить.

– Анна, ты не поняла. Я попробую разобраться, но мне нужны для анализа все материалы. Может быть, Родионов дал мне не все. Что он от меня скрыл? Ты знаешь?

Родионов вставал за ее спиной медленно, осторожно и тихо. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Пристальный взгляд пустых серых глаз сверлил затылок Точилиной. Дима говорил с Анной, и интонация его голоса никак не изменилась. Он не мог не видеть того, что происходит за ее спиной, но, очевидно, прекрасно владел собой и никак не подавал вида. А, может, он не реагировал по другой причине? Образ восставшего из мертвых майора был настолько невероятен и сюрреалистичен… Я подумала, что на самом деле и нет никакого ожившего Родионова. Просто мой разум под воздействием стресса и страха порождает эту галлюцинацию.

– Если здраво подумать, – сказала Точилина, – он мог скрыть что-то только из первых дел. Еще до того, как ты присоединился… Так, подожди, Дима. Лиза, – Анна внезапно обратилась ко мне. – Можешь не утруждаться, я сразу заметила, как старательно ты таращишь глаза мне за спину. Можешь успокоиться, я не обернусь.

Выпрямившись, майор занес свою багровую от запекшейся крови ладонь левой руки над головой Точилиной, а правой коснулся поверхности напольного зеркала. Оно еле слышно скрипнуло об пол и слегка повернулось. Сменился угол отражения, и я увидела в зеркале лицо Ростовцева. Дима улыбался.

Неужели это действительно происходит? Глаза Анны широко раскрылись от удивления и страха, она все же начала оборачиваться, но было поздно.

Одним коротким движением Родионов опустил свою ладонь ей на макушку, и в этот момент как будто все силы оставили Точилину. Словно в один момент из нее изгнали всех бесов. Ноги подкосились, и она грузно шлепнулась на пол, отбросив пистолет в сторону.

– Иеото неможвно… – ее голос стал каким-то жеваным и странным. Я с трудом поняла, что она сказала – «это невозможно». Слова звучали, как у глухого человека, который пытается говорить, сознательно напрягая связки, но получается плохо, потому что он не слышит собственного голоса. Только она все прекрасно слышала…

– Воштыамойидал…

Это я уже не поняла.

– Чтобы к этому привыкнуть, нужно практиковаться несколько лет, – ответил майор.

Точилина в панике попыталась встать, но у нее ничего не вышло. Ее конечности неуклюже отталкивались от пола, но принять какое-то равновесное положение не получалось.

И тогда она начала кричать. Крик ее скорее напоминал какой-то ужасный утробный вой.

Родионов выругался, деловито подошел ко мне, пройдя мимо Ростовцева, и снял с меня полотенце, освободил мне рот. Затем вернулся к катающейся по полу Анне. Несколько раз ударил ее в лицо – без злости, совершенно хладнокровно, чтобы не дергалась. Пока она морщилась от боли, майор заткнул ей рот так же, как она затыкала его мне, затем перевернул ее на живот и застегнул браслеты наручников у нее за спиной. Я увидела на спине его куртки след от пулевого ранения с запекшейся кровью, но непохоже было, чтобы рана хоть как-то ограничивала движения Родионова.

То, что он сделал с Анной, было вне моего понимания.