VIII

Мне с трудом удается очнуться, но, к сожалению, это происходит не в домике Ростовцева. Мне неясно, почему состояние отсутствия сознания перетекло в осознанный сон. С другой стороны, столь жуткого жизненного опыта у меня пока и не было.

Я пытаюсь вернуться в свое тело, но у меня ничего не получается. При попытке сконцентрироваться на пробуждении мысли расплываются и тонут в где-то в пустоте. Словно меня отключили от системы контроля собственным телом. Ничего не могу поделать.

Чтобы успокоиться, я смотрю в черное небо, и оттуда начинают медленно падать крупные редкие снежинки. Бриллиантовая россыпь звезд заманчиво мерцает сквозь бесконечность космического пространства. Мне приходит мысль слетать когда-нибудь в космос во время сна. И тут же холодом приходит осознание: «когда-нибудь» может уже не наступить. Возможно, я уже не смогу с этим ничего поделать. Я рывком сажусь и оглядываюсь.

Хотя я сижу в снегу, мне совершенно не холодно. Возможно, спасает одежда – я почему-то одета в мешковатый ватник времен Великой Отечественной. На голове – ушанка с красной звездой, на ногах – валенки, руки – в серых вязаных варежках, на груди – ППШ на ремне. В высшей степени неожиданный образ.

– Собираешься дать отпор настоящему злу? – до меня доносится иронично-печальный голос, который я ни с чем не перепутаю. Мне нужна помощь… надеюсь, Максим сможет ее оказать.

Он сидит напротив, и нас разделяет слабый костер. На нем нет военной формы, он одет в какой-то охотничий костюм, вроде бы это «горка». Макс подкидывает в огонь несколько небольших веток, которые пламя радостно съедает, чуть усиливая освещение. На лицо моего друга падает зловещий красный отсвет. Максим смотрит на меня с грустью.

– Хотела бы я иметь возможность дать отпор… – отвечаю я. – Я ошиблась, Макс. По-крупному, по-настоящему. Так ошибаются саперы.

– Ты в опасности? – встревоженно спрашивает он.

Я киваю.

– В смертельной. На самом деле, меня могут убить в любую секунду. Каждое слово может стать последним.

– Черт… Прости, Лиза. Я не могу тебе помочь, ты же понимаешь. Ты должна проснуться.

– Думаешь, я не пробовала? Я думаю, что могу быть в коме.

Макс отводит глаза и смотрит в землю. Говорит себе под нос:

– Ты рассматриваешь вариант отпустить.

Он не спрашивает. Он утверждает. Разумеется, он в курсе моих мыслей. Он – это я.

– Что? – я делаю вид, что не поняла.

– Ты слышала.

Я задумываюсь. Если рассуждать здраво, пробуждение может не принести мне радости. Возможно, я буду даже молить о смерти. Насколько ли велик шанс вырваться? Есть ли он вообще? Может, стоит раскрыть объятия окончательной тьме?

– Да пошла ты, Лиза!

Чему он возмущается?

– Делаешь вид, что забыла о детях. Что не мечтаешь о внуках. Будь честной сама с собой. Ты хочешь жить.

– Иногда я не знаю, Макс…

– Я знаю. Мою подругу не сломала даже смерть любимого человека. Борись! Пытайся снова! Изнутри своей головы ты точно ничего не сможешь сделать.

Я стараюсь, но ничего не выходит. Словно я застряла в этом черном зимнем лесу, сидя у затухающего огня. Я решаю узнать у Макса то, о чем он никогда не говорил при жизни. В свое время я построила кучу гипотез на этот счет. Интересно, какую из них я услышу в ответ.

– Помнишь, в девяносто девятом, ты говорил, что мог погибнуть?

Он кивает и одновременно возражает:

– Какое это имеет значение сейчас, спустя тринадцать лет?

Снова ошибается в счете. Как всегда.

– Я хочу знать, что тогда случилось. И как ты справился. Если я проснусь, попробую применить твой опыт.

Интересно, какие советы мне подкинет тульпа?

Он колеблется несколько секунд и говорит:

– Опасность была сосредоточена в одном человеке. Мне пришлось вступить с ним в схватку и убить его.

Я подсознательно боюсь этого признания. То, что мой друг – самый настоящий убийца, это один из моих самых больших страхов. Насилие мне омерзительно.

– Без этого можно было обойтись?

– Пожалуй. Но, оказавшись в стрессовой ситуации, я сделал несколько ошибочных шагов. Неправильно понял, что должен делать. Так что с какого-то момента это противостояние стало неизбежным.

Это звучит очень похоже на мой случай.

– Что ты испытал, когда убил человека?

– Спрашиваешь, потому что думаешь, что тебе придется поступить так же?

Киваю.

– Мне это понравилось, – говорит Максим, глядя мне в глаза.

Ничего себе откровения.

– Максим, я в это не верю. Этого не может быть. Я тебя знаю.

– Хорошо ли знаешь? Возможно, ты видишь только то, что хочешь видеть? Я знаю, что правильно и неправильно, знаю, что хорошо, а что плохо. Я всегда старался слушать голос разума и поступать по совести. У меня есть совесть. Но знаешь, подруга… сердцем я всегда тянулся к злу. Я считаю его притягательным, естественным, созвучным моей природе. Возбуждающим и радостным, дарящим чувством подлинной свободы и абсолютной власти. И хотя я отнял чужую жизнь по велению долга – как я его понимал, в этот момент я получил самое настоящее наслаждение.

Слышать подобное от лучшего друга предельно отвратительно. Настоящий Максим был совсем не таким. Тульпа продолжает:

– Мой опыт тебе не годится. Тебе даже Гитлера будет тяжело убить. Насколько плох человек, от которого исходит опасность?

– Это женщина. Возможно, в сговоре с ней действует еще кто-то. Точно не знаю. Но в любом случае – это очень плохие люди. Вроде Чикатило.

– В таком случае, я дам тебе простой совет. Ищи возможность и если она представится – действуй без колебаний. Пусть в нужный момент рука твоя не дрогнет, и разум будет холоден. Подави эмоции и ни о чем не жалей. За таких людей Бог с тебя не спросит.

Из глубины черного леса доносится гулкий шум. Он приближается.

– Что это? – спрашиваю я.

Среди деревьев проявляется что-то черное, стремительно несущееся на нас.

– Помни, что я сказал! – кричит мне Макс через грохот и рев несущейся воды. Гигантская ледяная волна, сносящая перед собой деревья, подхватывает меня, словно щепку, и уносит вдаль.

IX

Чтобы разбудить меня, Точилина плеснула мне в лицо воду из кружки. Судя по ее температуре, кружку она какое-то время держала в морозильной камере холодильника.

– Проснись и пой, радость моя, – с улыбкой сказала она. Сейчас она уже не показалась мне такой обаятельной, как раньше.

Я обнаружила себя у радиатора отопления, мои руки были притянуты кабельными стяжками к трубе. Хоть кожа и болела в месте, где ее натер пластик, этим ощущениям было далеко до боли в разбухшей левой щеке. Мой пересохший рот был плотно закрыт смотанным полотенцем, туго стянувшим голову.

Однако, оглянувшись, я сразу забыла обо всей этой боли. Оказывается, я многое пропустила, пока была без сознания. Мы были не одни. На полу в противоположной части комнаты лежал труп мужчины. Я испугалась, что это Дима, но это был Родионов. Насколько я поняла из положения тела, Точилина застала его врасплох и выстрелила в спину. Судя по кровавому следу на полу, майор отползал от входной двери. Он закончил свой путь у зеркала, на блестящей поверхности которого остался багрово-красный развод, оставленный рукой майора.

– Ты должна послужить мне еще немного, – сказала Точилина и сфотографировала меня на телефон. Она отправила кому-то сообщение и добавила: – не бойся, я ничего особенно страшного тебе не сделаю. Ты для меня слишком старая.

За окном уже стемнело. Сколько же я была в отключке? Настенные часы показывали десять часов вечера. Мои ноги противно онемели от долгого лежания в неудобной позе.

Точилина бросила взгляд на часы.

– Думаю, минут сорок у нас есть. Даже если Дима будет гнать – а он будет, не сомневаюсь.

Она подошла ко мне и наклонилась.

– Мне скучно, и я могу с тобой поболтать. Наверняка у тебя полным-полно вопросов. Но ты должна пообещать, что не будешь кричать. Не потому, что это тебе все равно не поможет – здесь нет ни души. А потому, что я ненавижу, когда кричат.