– Я радуюсь жизни. Я счастлива. Мамочка, я обещаю, что всё выдержу, и ты будешь мною гордиться.

При слове «мамочка» голос все-таки пресекся, но я вытерла слёзы и приступила к реализации плана. «Нет обновок? Сотворю их сама!»

Достала швейную машинку. Модных журналов тоже не имелось, но взамен пришло вдохновение. Я использовала образы, взятые с картинок Бидструпа4 и из французских фильмов. В них меня привлекали узкие юбки, туфли на шпильках, платья-футляры. Моим идеалом была Одри Хепбёрн5. Я была такой же худой, как она. «Как она одевалась в фильме „Завтрак у Тиффани“? Сногсшибательно, вот как! Ну и у меня будет не хуже!» Я вспомнила Эллочку-людоедку6, как она соревновалась с миллионершей и захихикала. Уж слишком моя ситуация была похожа на Эллочкину – скопировать наряды мадонны стиля. «Ну ничего. Попробую». Хотя выкроек не было, но было знание геометрии. Я измерила обхват талии и нашла радиус. Кто б знал, где 2תr пригодится. И снова захихикала. Затем из газеты выкроила макет и проверила расчеты на практике. Откорректировала начерченные линии по наитию. Потом взяла ножницы и смело искромсала отобранные вещи. Без всяких там «семь раз отмерь».

И вышло превосходно! Из темно-синего тонкого палантина сшила маленькое платье. Правда, сделала его подлиннее, чем у актрисы. Я стеснялась носить мини. Из маминого старого буклированного осеннего пальто сотворила кардиган. Из голенищ замшевых сапог соорудила модную жилетку. Спинку связала из коричневой пряжи, а выпоротую замшу использовала для переда. Я была такая тощая, что из двух кусочков кожи смогла выкроить грудку. Вышло классно. А из отреза черного атласа, который валялся у нас в шкафу с тех пор, как я себя помнила, получились модные брючки. Все сидело на мне как влитое. Индивидуальный пошив! И я засмеялась, радуясь красивым нарядам.

Голь на выдумки хитра. Это было про меня. Поэтому исключительно благодаря своему умению стала щеголять в обновках. Только вот обувь я тачать не научилась, и постепенно стерла единственные туфли буквально до дыр. Целую вечность, возраст красоты и юности, я не могла себе позволить ни одной пары новых туфель, сапог или даже босоножек. Все эти годы ходила в старой обуви, поношенной куртке и подростковом пальто, купленном в восьмом классе. Пальто я шить не умела, но у меня был длинный шерстяной жакет с модным орнаментом – прощальный подарок мамы. Она вязала его в свой последний год, пока были силы. Я утеплила его выпоротой из старой куртки подкладкой и носила даже зимой, если не было сильных морозов. При этом не комплексовала от бедности и совершенно не расстраивалась. Главное, я была молода и здорова, а всё остальное – неважно!

В конце августа с ворохом обновок я вернулась в Москву. Но учиться мы не начали, так как на втором курсе нас ожидала «картошка» – бесплатное использование труда студентов на сборе урожая в колхозах.

Нас загрузили в автобусы и на целый месяц поселили в пионерском лагере под Можайском. Наш курс почти без исключений работал в колхозе. Кормили в основном картошкой. И иногда только что выкопанный корнеплод мы запекали прямо в поле. Было вкусно и нам не надоедало. Работа была грязной, но не слишком тяжелой. Мы трудились и на уборочных комбайнах, и на сортировке. Над полем слышались шутки, смех, песни. Я чувствовала себя полной сил и получала от жизни радость. Месяц на природе с нашими ребятами и девчонками принес больше удовольствия, чем отдых на курорте. С погодой тоже повезло. Сентябрь стоял теплый и солнечный, только по ночам было уже холодно.

Склянкин открыто бегал за мной. В колхозе Лёня перешел от робких намеков к активному нападению. Впервые накинулся на меня вечером сразу после прибытия в колхоз. Нас разместили в корпусах, накормили ужином и объявили свободное время до отбоя. Стоял теплый сентябрьский вечер, и все вышли погулять. Склянкин уже поджидал меня у входа и, оттеснив от подружек, повел в ближайшую рощу. Я, продолжая убеждать себя, что мы влюблены, покорно пошла за ним. Брела, как овца, уверяя себя, что этого хочу. Едва мы скрылись из вида, Склянкин начал приставать, не дав мне и шанса подготовиться к атаке. Мокрыми губами он обслюнявил мое лицо и жадно присосался ко рту. Я не сопротивлялась, но ничего и не ощущала. Точнее, было противно, но я боялась в этом признаться даже себе.

У меня были намеки на эротический опыт только с Колей, с которым мы впервые осваивали любовную науку. С ним я чувствовала и томление, и нарастающее возбуждение, потому что мы начинали наши игры с невинных касаний и медленно-медленно доходили до более страстных объятий. Отношения прервались с моим отъездом, но, если бы они продолжились, Коля имел бы все шансы меня соблазнить. Он действовал бережно и постепенно. А с Лёней никаких касаний не было. Сразу: шлеп, шлеп, чмок, чмок, мокро и агрессивно. Склянкин весь горел, я была холодна. Склянкин тяжело дышал, а я, с трудом скрывая брезгливость, тайком утирала ладонью губы и щеки.

Но никаких выводов не сделала. Мне хотелось заботы и романтики, и нелепые наскоки Склянкина я принимала за влюбленность. Он был упорен и продолжал атаки. Обычно после ужина все собирались у костра, и Склянкин обнимал меня. Вот так было и тепло, и уютно. Мне нравилось сидеть, прижавшись, и чувствовать себя под защитой. Я начинала думать: а может быть, мы и правда влюблены? Мне было приятно чувствовать себя чей-то девушкой и принимать ухаживания мужчины. Внешние атрибуты устраивали, вот только если бы обойтись без этих противных лобызаний. Вернее, облизываний. Окружающие давно считали нас парой, а теперь эта мысль возникала и у меня. Но окончательно решения я еще не приняла.

Почти каждый вечер мы с Лёней ненадолго уединялись, и он запускал руки мне под свитер и лапал. Это был предел наших сексуальных экспериментов. Слюнявые поцелуи и тискание груди холодными пальцами совершенно не заводили меня. Но никакого продолжения быть не могло. Мы жили по двадцать человек в комнате, и личной жизни не было ни у кого. Некоторые парочки, конечно, иногда пытались скрыться в темноте, но сырые вечера не способствовали романтическим отношениям, а еще надо было успеть занять место на батарее, чтобы просушить обувь и носки к завтрашнему утреннему подъему. Быт был суров и не располагал к затянутым прогулкам.

В октябре мы вернулись в Москву и стали наверстывать программу второго курса, что было совсем непросто после месяца в колхозе. Хотя по сравнению с первым курсом все было знакомо, система известна. А это уже полдела. Чтобы не вылететь, просто необходимо было вкалывать, не отвлекаясь ни на что. В МГУ «учиться» означало «учиться», расслабляться или бить баклуши было невозможно. Я к этому относилась серьезно: получить тройку считала неприемлемым еще и потому, что тогда лишилась бы стипендии, которая составляла значительную часть бюджета. Поэтому свободного времени не стало. Мы пересекались с Лёней на лекциях и семинарах, но задавали нам так много, что мы не имели другой возможности встречаться.

Так как меня не тянуло к нему физически, я даже забыла о своей «влюбленности», полностью сконцентрировавшись на напряженном ритме занятий. Однако общалась с Лёней приветливо. Каждый день мы болтали и часто смеялись. Все-таки он меня сильно отвлекал от мрачных мыслей и дарил ощущение, что я прежняя счастливая девушка, а не сирота-подранок. Иногда мы выбирались в кино или располагались рядом на студенческих вечеринках. В темноте Лёня прижимал меня к себе, и казалось, мое одиночество растворялось в его объятьях. Но в глубине души я еще не приняла окончательного решения, что Лёня – мой парень. Просто друг, и все. И с ним легче, чем одной.

В ноябре на собрании профорг7 курса объявил, что студентам, вернувшимся с картошки, можно подать заявление на бесплатное трехнедельное размещение в профилактории. В главном здании МГУ на это время предоставлялась отдельная комната и трехразовое питание. Условия царские. Желающих было много. Мы с Лёней тоже загорелись этой идеей. Сходили в поликлинику, получили заключения, написали заявки, и через пару недель получили путевки.