– Я сказала – нет! И освободите, пожалуйста, мое место! – рявкнула я.
Страховщица с ненавистью посмотрела на меня, встала и ушла.
– Ну ты даешь! Вот это да! Нам она слова не дала сказать, все заплатили, а ты ее отшила! – выдохнули девчонки.
Мы продолжили обсуждать случившееся, а затем перескочили на ближайшие планы. Нам предстояло прожить вместе не один год.
Я была взбудораженной, но чрезвычайно довольной. Защитилась от этой нахрапистой обманщицы. Я смогла! Оказывается, совсем себя не знаю. Не такая я, значит, застенчивая скромница, которой себя считала. Выходит, и постоять за себя могу? Впрочем, не так уж это и удивительно. Мое детство прошло не только за книжками, но и в дворовых играх, и в столкновениях с агрессивными сверстниками, которые открыто не любили меня, хотя я давала списывать и поначалу пыталась подружиться. Мне с ними было невыносимо скучно, а я никогда не умела скрывать свои эмоции. И вдобавок носила очки. «Очкастая» – так они меня и прозвали.
В нашем классе были, конечно, и яркие девочки и мальчики, но их было наперечет. Серая масса, немного пожевав, выплюнула каждого из нас, и мы сбились в дружную стайку. Я, Иришка и Маришка, Леха и Коля чувствовали себя инопланетянами. Про нашу небольшую компанию «умников» – как презрительно нас называли – можно было сказать, как в известной цитате: «узок их круг… страшно далеки они от народа…». Преобладающее большинство «народа» было невежественным и злым. «Мы пионеры, дети рабочих». Мат-перемат, определенные темы, недоступные для понимания девочки из интеллигентной семьи.
А в университете с каждым из моих сокурсников было интересно, каждый меня привлекал. Выбор был велик, я наслаждалась активным общением в круге развитых, веселых ребят и девушек. Явных пар на первом курсе еще не появилось, но все знали, кто кому нравится, и это добавляло пикантности. Мы совершенно не пили алкоголь, но я ходила всё время словно слегка пьяная, только вместо шампанского внутри меня лопались пузырьки радости и счастья. В крови бурлил адреналиновый коктейль новизны, удовольствия, напряжения, радости. И легкой влюбленности сразу во всех.
Весь первый курс я пребывала в эйфории, как и другие студенты. Но при этом в осеннем семестре находилась и в страшном стрессе. С удивлением осознала, как же трудно учиться в МГУ. До зимней сессии не одна я была уверена, что не освою огромного объема сложной информации и провалюсь на экзаменах.
В ноябре почувствовала, что наступил переломный момент: или прорвусь, или вылечу с треском. Навалилось сразу со всех сторон. Математика была такой сложной, что я занималась ей больше, чем химией, но никак не успевала решить все задачи из длинных списков, а еще нужно было закончить практикум по неорганике, и сдать пару трудных коллоквиумов по физике, и разобраться в программировании, которое, неожиданно для себя, я упустила. Ну а самый швах был по английскому. Приближалась итоговая контрольная, а я ничего не знала. В школе учила французский и, хотя оказалась в группе начинающих, была единственной, кто не изучал английский до этого шесть лет. Естественно, сразу стала худшей, да еще и опозорилась, когда слово «важный» (important) прочитала на французский манер, с ударением на последнем слоге, превратив его в «импотент». Все смеялись, я сидела красная и тихо ненавидела этот язык.
Однако на ноябрьские праздники я съездила домой, в свое место силы. И словно подзарядилась. Мама тогда сидела на больничном, вернее, лежала, и я провела три дня рядом с ее кроватью, в лицах изображая своих преподавателей и пересказывая смешные случаи. Ранее холеная и избалованная, теперь я убиралась в доме и удивляла родителей новыми кулинарными навыками. И видела, как мама улыбалась папе. А папа, которому я грустно пожаловалась, что не понимаю программирование, всего за час понятно объяснил главные принципы, и оказалось, что всё предельно просто. После его единственного урока я выбилась из отстающих в лидеры и даже получила зачет автоматом. Вернувшись из дома, яростно набросилась на учебу. За две недели сдала все коллоквиумы, выполнила и защитила практикум. Английский язык тоже подтянула, самостоятельно разобралась в новой теме, вызубрила слова и написала сложный тест. Накопившиеся задания по математике решила в поезде, возвращаясь из дома, не поднимая головы, исписав в дороге толстую тетрадь. Также, действуя по поговорке: «Глаза боятся, а руки делают», к Новому году успешно закрыла и зачетную неделю.
И экзамены сдала без троек. А кое-кто из МГУ вылетел, к сожалению. Вылетели, в основном, умные, но неорганизованные мальчики, и мне было их искренне жаль. В университете была иная система обучения, не совпадающая со школьной, и перестроиться было нелегко. Да и программа была трудной. Нельзя было расслабляться, каждую свободную минуту нужно было учиться. Запускать, накапливать задолженности означало готовиться на отчисление. А поводов, чтобы отвлечься, было много. И главный из них – общение со сверстниками.
Одним из моих одногруппников был Лёня Склянкин. Он жил в Мытищах, места в общежитии у него не было. Приезжал на занятия на электричке и на метро, тратя по три часа на дорогу туда-обратно. Лёня был веселым юношей, худым и высоким. Ресницы его были длинными, губы пухлыми, а красивые волнистые волосы пшеничного цвета – всегда тщательно причесанными. Ежедневно он появлялся в свежей выглаженной рубашке и начищенных до блеска ботинках. Это выгодно оттеняло его на фоне остальных ребят. Никто в нашей группе не выглядел настолько аккуратным. Ни московские ребята, ни общежитские, которые вообще не обращали внимания на одежду. Многие носили один и тот же вытянутый свитер месяцами, не снимая.
Лёня начал за мной ухаживать – сначала робко, затем смелее. Мне он казался слишком прилизанным, и я даже посмеивалась над ним. Но он не сдавался. На наших пятничных посиделках в общаге Лёня умудрялся всегда оказаться рядом, старался поймать меня, когда мы играли в жмурки, постоянно выбирал в игре в ручеек, подмигивал в гляделках. А еще он любил смеяться, и это нас объединяло. В ночь на субботу наша группа почти не спала, мы играли, пели под гитару. Я была в восторге от вечеринок, а от захватывающих игр в жмурки, гляделки, ручейки – просто в восхищении, но Лёня был приятным дополнением к развлечениям, не более того. Всё было невинно: исключительно флирт, волнующие отношения, диалоги, танцы, нежные поцелуи в щечку… и всё. Дальше ни-ни.
Я была девственницей с твердыми убеждениями: «Секс только после свадьбы. Замуж один раз и на всю жизнь». И Лёню как кандидата в женихи даже не рассматривала. Он меня как-то не затронул, я не чувствовала к нему особого притяжения. Но остальные парни так явно меня не выделяли, а Лёня ясно давал понять, что выбрал меня. Его внимание льстило, постепенно затягивали и его настойчивые ухаживания, но я не сдавалась. Скорее, тешила самолюбие. Ни у кого из девчонок не было приятеля, а у меня был. Но отношения как таковые еще отсутствовали, мы были подростками и больше резвились.
Весной 1984 маме стало совсем плохо, она постоянно находилась в больнице. По наивности своей я тогда не понимала, что истекают ее последние дни. Иначе бы не смогла учиться. Я была далеко, в Москве, и лишь иногда звонила домой по межгороду, чтобы узнать, не стало ли ей лучше. Услышав от папы, что пока состояние прежнее, с тяжелым сердцем клала трубку на рычаг. Папа многое от меня скрывал. Однако глухая тоска поселилась глубоко в душе. Но я беспечно отгоняла ее и усердно заменяла позитивом.
Неосознанно я стала искать друга, чтобы отвлечься, и Лёня, который жаждал моего внимания, оказался рядом. Конечно, и я не была абсолютно бесчувственной. Мне хотелось нравиться, и Лёнино волнение передавалось мне. Я начала откликаться на его взгляды и улыбки, и всё чаще казалось, что Лёня меня привлекает. Но мы по-прежнему держали дистанцию. С Лёней нас объединяло стремление везде искать веселье. Часто и повода было не нужно. Например, Лёня забавно описывал пассажиров в электричке, и я покатывалась со смеху. Сама в ответ рассказывала, как готовила щи и положила туда слишком кислую капусту, а потом, обнаружив, что есть суп невозможно, провела реакцию нейтрализации, добавив соду. Щи взбурлили красной пеной и сначала стали слегка газированные, но затем мы с голодными девчонками умяли их за обе щеки. Эту историю Леня называл «Реакция щитрализации», и добавлял:
