Именно Марчена убедил Колумба в том, что антиподы и амазонки, упомянутые в различных античных источниках, могут существовать в реальности. Он также посоветовал ему прочесть сочинения александрийского астронома II в. н. э. Клавдия Птолемея, который утверждал, что мир представляет собой идеальную сферу, несущую один сплошной массив суши, простирающийся с запада Европы до востока Азии. Колумб, естественно, с энтузиазмом отнесся к этой теории, но упорно не принимал точку зрения Птолемея, что известный мир составляет ровно половину земного шара. Если бы это было так, ни одно существовавшее тогда судно не могло бы пересечь Атлантику. Колумб даже думать об этом не хотел. Его «решение» поражало не только наивностью, но и несгибаемостью. Во-первых, он отвергал расчеты Птолемея, основываясь на теориях некоего Марина Тирского – человека, сведения о котором, по очаровательной иронии, дошли до нас только потому, что Птолемей не счел за труд опровергнуть его заведомо ошибочные вычисления. Во-вторых, он использовал книгу венецианского путешественника XIII в. Марко Поло, написанную по просьбе знаменитого монгольского хана Хубилая, чтобы доказать, что описания, которые он нашел в тексте венецианца, указывают на расстояния, намного превышающие все, о чем писал Птолемей. Для Колумба все было ясно: Птолемей ошибался, а «Море-океан» было намного меньше, чем предполагали почти все современники.
Писания Марко Поло подпитывали воображение Колумба и в других отношениях. Он буквально глотал встречавшиеся в них экзотические указания на существование тысяч и тысяч островов, лежащих за пределами Азиатского континента, включая «остров Чипунгу» с его «крытым чистым золотом дворцом»{4}, предположительно лежавший на расстоянии «тысячи пятисот миль» от побережья Китая[20]. Комментарии на полях, обнаруженные в принадлежавшем ему экземпляре книги Поло, дают основания полагать, что Колумба в ней привлекали не столько факты, сколько истории о диковинках и чудесах[21]. То же самое можно сказать и о таких же подробных комментариях, найденных в его экземпляре «Путешествий сэра Джона Мандевиля» (The Travels of Sir John Mandeville). Даже такие работы, как Ymago Mundi Пьера д'Альи и Historia rerum ubique gestarum Энеа Сильвио Пикколомини (папы Пия II), которые возбуждали в Колумбе более серьезный интерес, были проштудированы им вдоль и поперек на предмет сведений о золоте, серебре, жемчуге, янтаре и «многообразных чудесах» Азии[22]. Колумб лелеял грандиозные по масштабам мечты, и центральное место в его устремлениях занимали неисчислимые и баснословные богатства – баснословные, разумеется, до тех пор, пока ведомая им экспедиция не воплотит эти истории в реальность.
Но как в таком случае он мог реализовать собственные амбиции? Такие предприятия были невозможны без поддержки могущественного покровителя. Одних денег было недостаточно. Частная инициатива, финансируемая богатыми спонсорами, моментально потерпит крах, если ее экспедиция обнаружит новую территорию, поскольку у первооткрывателей не будет полномочий, чтобы провозгласить ее своей. Чтобы заявить о праве владения – о том, что в те времена обозначалось словом dominium, – и, что не менее важно, защититься от притязаний враждебных иностранных монархов, путешественникам, помимо финансовых средств, требовалась поддержка могущественного суверенного государства. Колумб понимал, что высочайшее покровительство имеет решающее значение.
Потом, спустя годы, он будет утверждать, что выбор Кастилии был предначертан самой судьбой – что это было «чудом», совершенным «несомненной рукой» Бога вопреки конкурирующим предложениям со стороны Португалии, Франции и Англии, также выразивших желание его финансировать[23]. В действительности все было иначе, поскольку нет никаких свидетельств хотя бы какого-то интереса к планам Колумба, не говоря уже о предложениях со стороны всех этих других королевств. Даже в Кастилии, где ему удалось добиться определенного успеха, дела шли удручающе медленно. Действительно, с точки зрения Колумба, у Андалусии был большой потенциал. Его собственные соотечественники селились там в таком множестве, что к концу XV в. более половины севильской знати носили генуэзские фамилии[24]. Изабелла и Фердинанд не замедлили воспользоваться этим региональным динамизмом. С середины 1470-х гг. они начали выдавать лицензии андалузским каперам, побуждая тех оспаривать прибыльную португальскую монополию на торговлю в Гвинейском заливе. За этим последовал всплеск активности, в ходе которого богатства Канарских островов становились все более и более привлекательной целью. В 1483 г. андалузские каперы, среди которых были особенно заметны генуэзцы из Севильи и Кадиса, захватили остров Гран-Канария. Ла-Пальма и Тенерифе (завоеванные намного позже, в 1493 и 1496 гг. соответственно) могли последовать за ним немедленно, если бы Изабеллу и Фердинанда не отвлекли более насущные дела на материке.
Слава Изабеллы и Фердинанда, основанная на их действительно многочисленных и впечатляющих достижениях, не должна заставлять нас забыть, насколько слабым и шатким было их положение в первые годы правления. Когда в декабре 1474 г. умер Энрике IV Кастильский, на его корону претендовали его дочь Хуана, которую поддерживала Португалия, и его сводная сестра Изабелла. Гражданская война не заставила себя ждать. Четырехлетний конфликт привел к окончательному союзу королевств Арагона и Кастилии. Теперь «Испанией» суждено было стать Кастилии и Арагону, а не Кастилии и Португалии. Когда гражданская война завершилась, Португалия была надежно изолирована, а права Изабеллы и Фердинанда на троны соответственно Кастилии и Арагона более не подлежали сомнению (в 1479 г. Фердинанд унаследовал престол своего отца, Хуана II Арагонского), приоритетом монархов стало укрепление нового, все еще хрупкого союза двух государств как единого целого. Это требовало некого начинания, которое привело бы к сплочению всего государства под эгидой христианской веры. Поэтому неудивительно, что в 1482 г. Изабелла и Фердинанд отвлеклись от Канарских островов и решили сосредоточиться на войне против Гранады. В случае военного успеха они могли наконец вырвать южное королевство из-под исламского контроля – а ведь монархи могли видеть в мусульманах лишь внутренних врагов и потенциальных союзников неумолимо продвигавшихся вперед турок-османов. Но эта война была сложным и дорогостоящим предприятием, которое полностью поглощало все силы Изабеллы, Фердинанда и большей части кастильской аристократии на протяжении следующих десяти лет.
На деле длительная и дорогостоящая кампания неизмеримо улучшит перспективы Колумба. По итогам гражданской войны Кастилия утратила доступ к золоту, добываемому в районе устья реки Вольты (на территории современной Ганы), которое оставалось под контролем Португалии. Теперь война против Гранады вызвала новую и еще более острую потребность в альтернативных источниках драгоценного металла, поскольку она повлекла за собой потерю дани, которую монархи традиционно собирали с исламского анклава. На протяжении всех 1480-х гг. Колумб был прекрасно осведомлен об этих благоприятных обстоятельствах и уделял особое внимание тому, чтобы его предложения оставались на слуху. Он следил за ситуацией и в Кастилии, и в Португалии. Он был на короткой ноге с богатыми аристократами, такими как герцог Медина-Сидония или граф Мединасели – оба вложили большие суммы в завоевание Канарских островов и развивающееся там производство сахара. Он изо всех сил набивал себе цену, грозя предложить свой проект другому государству – то Франции, то Англии. В конце весны 1486 г. его стратегия начала приносить плоды. Изабелла и Фердинанд даже предложили покрыть расходы Колумба, в том числе на пребывание при их странствующем дворе. В следующем году он представил свой проект комиссии из отобранных испанскими монархами экспертов под председательством духовника Изабеллы – брата Эрнандо де Талавера из ордена иеронимитов, будущего архиепископа Гранады. Ознакомившись с идеями Колумба, эксперты отнеслись к ним скептически, так что в сентябре 1487 г. поддержка со стороны монархов прекратилась. Теперь у Колумба не было другого выбора, кроме как попытать удачу в другом месте: в 1488 г. он снова обратил внимание на Португалию, а на следующий год отправил своего младшего брата Бартоломе в Англию и Францию[25].
