Король Жуан тут же приказал задержать Колумба, попытавшись использовать его в качестве разменной монеты в переговорах с Кастилией: Португалия намеревалась пойти на уступки Кастилии в Атлантике в обмен на безоговорочное признание своих прав на владения в Западной Африке. Неделей позже, когда Колумб согласился попробовать убедить Изабеллу и Фердинанда принять предложение Жуана, ему разрешили отчалить. 15 марта он вернулся в Палос-де-ла-Фронтера и обнаружил там «Пинту». Спасаясь от шторма, второе судно с трудом добралось до расположенного много севернее, неподалеку от Виго, галисийского порта Байона, а затем поразительным образом пришло в Палос в тот же день, что и Колумб. Мы не знаем, какую гамму эмоций адмирал испытал в этот момент, но к облегчению, если и оно и было, вероятно, добавлялась тревога. В конце концов, Пинсон имел право утверждать, что открыл Гаити до Колумба, и мог использовать свои знания о существовании богатых жемчугом мест, чтобы убедительно оспорить претензии генуэзца. На деле же Пинсон, очевидно, настрадался в пути гораздо сильнее адмирала и скончался прежде, чем успел рассказать свою историю. Два его брата пережили Мартина, но, похоже, более терпимо относились к амбициям Колумба. Возражать ему теперь было некому, так что «Дон Кристобаль Колон, адмирал Моря-океана, вице-король и правитель островов, которые он открыл в Индиях» отправился к королевскому двору, находившемуся тогда в Барселоне.
Изабелла и Фердинанд приняли Колумба со всеми почестями. Тем не менее по поводу привезенных им сведений возникло несметное число вопросов и сомнений. Большинство образованных людей справедливо отказывались пересмотреть общепринятые оценки размеров земного шара. Поэтому они не могли допустить, что Колумб сумел достичь восточной оконечности Азии, как он по-прежнему утверждал, не отказавшись от этой идеи до самой смерти. Его близкий друг священник и хронист Андрес Бернальдес заявил адмиралу, что тот мог бы проплыть «еще тысячу двести лиг» и все равно не достичь Азии[70]. С другой стороны, того, что он с собой привез, включая группу туземцев, наряженных по такому случаю в перья, было достаточно, чтобы убедить монархов, что Колумб открыл нечто важное. Соответственно, они пожаловали ему почетное право сидеть в их присутствии и следовать в парадных процессиях верхом рядом с ними. Это были важные знаки благосклонности, и придворные, следуя примеру государей, поспешили начать восхвалять Колумба, сравнивая его с античными героями и даже с одним из апостолов Христа: мол, Колумб делал на западе то, что святой Фома, который, как было принято считать, принес христианство в Индию, сделал на востоке[71]. В свою очередь, монархи ожидали от Колумба, что он оправдает все надежды, вызванные его первым плаванием.
В конце мая Изабелла и Фердинанд поручили Колумбу начать готовить гораздо более крупную и оснащенную экспедицию, чем та, с которой он впервые пересек Атлантику годом ранее. К тому моменту, когда 25 сентября 1493 г. он отправился в свое второе плавание, Колумб собрал внушительный флот из семнадцати судов, включая доказавшую свою надежность «Нинью», которой теперь командовал он сам. Вместе с ним в плавание отправился его младший брат Джакомо, более известный под своим испанским именем Диего Колон[72]. Многие посчитали, что ради такого путешествия можно и рискнуть: к экспедиции присоединились более 1300 человек, из которых только 200 не получали королевского жалованья; среди участников были двадцать всадников и первый священник, отправившийся в Новый Свет. Это был монах по имени Бернардо Буйль; его проповедническая миссия была описана в булле Piis fidelium от 25 июня 1493 г., которой папа Александр VI назначил Фердинанда «апостольским наместником Индий». На этот раз Колумбу устроили королевские проводы: оружейные салюты и музыка в ознаменование его отплытия были такими, что, как заметил один из очевидцев, «были заворожены даже нереиды и сирены»: это стало доказательством уверенности испанских монархов в успехе своего адмирала. Но огромные ожидания, которые они возлагали на Колумба, неизбежно повлияли на его самооценку и поведение[73].
До Канарских островов адмирал шел тем же маршрутом, что и в прошлом году. Но затем, отойдя 13 октября от острова Иерро, Колумб взял южнее. Это был самый короткий и быстрый путь через Атлантику. Неизвестно, выяснил ли это Колумб во время своего первого путешествия; скорее, такой выбор курса был вызван желанием исследовать острова к югу от Эспаньолы, которые, по сообщениям покойного Мартина Пинсона, были полны богатств. Соответственно, в воскресенье, 3 ноября, флот встал на якорь у острова, который Колумб сразу же назвал Доминикой в честь этого дня недели (dies Dominicа на латыни).
Если им и довелось увидеть что-то из выдающихся красот острова с его горячими источниками и могучими горными хребтами, никаких сведений об этом до нас не дошло. После короткого отдыха флот стремительно двинулся на север. Первым островом, который они увидели, была Гваделупа, названная в честь прославленной статуи Девы Марии, хранящейся в монастыре в области Эстремадура, который Колумб посетил перед отъездом. Там они обнаружили свидетельства каннибализма, которые подробно описал доктор Диего Альварес Чанка, врач экспедиции[74]. Это был тревожный сигнал, особенно с учетом того, что Колумб в докладах Изабелле и Фердинанду старательно изображал таино, коренных жителей островов Карибского моря, невинными и миролюбивыми людьми, которые с готовностью станут добрыми христианами. Это растущее чувство беспокойства только усилилось по возвращении на Эспаньолу.
Отплыв от острова Пуэрто-Рико – исходно названного Сан-Хуан в честь святого Иоанна Крестителя, – флот 22 ноября встал на якорь у южного берега Эспаньолы. При продвижении на север, к укреплению Пуэрто-Навидад, мореплаватели спустя неделю повстречали несколько каноэ с туземцами, которых Гуаканагари послал их приветствовать. Те принесли дурные вести. Пуэрто-Навидад был сожжен дотла. 39 человек, которых Колумб оставил охранять укрепление, были убиты группой туземцев под предводительством Каонабо, касика племен, проживавших во внутренних районах острова, главного соперника Гуаканагари и к тому же, видимо, каннибала. Однако вскоре выяснилось, что и сами оставленные испанцы отнюдь не были невинными овечками. Они постоянно ссорились между собой и организовали множество набегов для захвата золота и женщин у все более озлоблявшихся местных жителей[75].
Даже перед лицом столь неприятных фактов Колумб успокаивал себя мыслью, что жестокость и даже каннибализм туземцев косвенно доказывают то, что он находится в Азии. Разве Плиний и Мандевиль не говорили о живущих на Дальнем Востоке антропофагах? Колумб утешал себя и более прагматичным соображением. Убийство его людей являлось явным нарушением «естественного закона», что открывало дорогу к порабощению туземцев без каких-либо возражений со стороны озабоченных моральными принципами богословов в Испании[76]. Несомненно, держа все это в голове, Колумб преподнес в дар Гуаканагари множество безделушек, которые заставили касика поверить, что он теперь очень богат[77].
Тем не менее, несмотря на весь оптимизм Колумба, ситуация была тревожной. Главным мотивом адмирала, осыпавшего Гуаканагари подарками, было желание выиграть время: по слухам, вождь, всячески демонстрировавший Колумбу дружелюбные намерения, сам был причастен к резне. Колумб мудро решил, что время для возмездия еще не пришло. Как позднее выразился Бартоломе де Лас Касас, поскольку «христиане» уже были мертвы и пленение касика «все равно не позволит ни воскресить покойников, ни препроводить их в рай, если только они не попали туда прежде»{7}, любой акт мести был бы бессмысленным и даже вредным. Брат Бернардо Буйль выразил резкое несогласие с такой точкой зрения. Он пытался уговорить Колумба наказать касика и все больше сердился из-за нежелания адмирала сделать это[78].
