Дальше мы двинулись вверх по реке пароходом до Корумбы; по сравнению с 1909 годом город сильно изменился к лучшему — его торговцы и скотопромышленники основательно нажились за войну. Здесь меня ждала телеграмма. В ней говорилось, что правительство вынуждено отказаться от своего намерения прикомандировать ко мне двух офицеров, причиной чему был финансовый кризис и большие расходы в связи с визитом бельгийского короля и королевы. Это была немаловажная новость, и мне стало веселее, когда пришла еще одна телеграмма от друга из Рио, который знал о моих затруднениях и высылал ко мне пополнение — одного молодого человека из гринго. Он должен был присоединиться к нам в Куябе. Река обмелела, и с парохода, на котором мы отплыли из Корумбы, пришлось пересесть на катер, который и довез нас до Куябы. Это обнищалое, отсталое местечко во всех отношениях уступало Корумбе, хотя и являлось резиденцией правительства штата Мату-Гросу. Население, в основном состоявшее из мулатов, жило крайне бедно, главным образом оттого, что бессовестно эксплуатировалось местными торговцами, а то немногое, что людям удавалось скопить, отбирали муниципалитет и церковь. Хитрый, энергичный епископ Мату-Гросу, одновременно занимавший пост губернатора штата, не мог допустить, чтобы его епархия оставалась в накладе; многочисленные священники и монахи поощряли в верующих глубокое невежество и фанатические предрассудки, позволявшие держать их в подчинении церкви. В общем город мог считаться таковым лишь по названию; но зато здесь имелась транспортная контора Форда, которая поддерживала автомобильное сообщение на полуторамильной дороге, соединяющей город с речным портом. С кипящими радиаторами автомобили сновали взад-вперед, поднимая клубы пыли, в которой задыхались их неустрашимые пассажиры.
Куяба была основана как крупный золотопромышленный центр; золото и алмазы добывались повсюду из речного песка и земли. Здесь и севернее, в районе Диамантину, на реках и ручьях работали драги, однако промысел себя не оправдал; золотой лихорадке пришел конец, и город оказался заброшенным. Все же еще бывают случаи, когда после сильного ливня здесь находят самородки золота на главной площади, не говоря уже об окрестностях города, где все переворачивается. К западу от Куябы расположен упоминаемый в предыдущих главах Сан-Луис-ди-Касирис, к северу — Розариу и Диамантину. Два последних города пришли в упадок. На восток, к границе штата Гояс, нет ничего, кроме редких алмазных разработок и нескольких небольших поселений с плантациями. Почва в этих краях неблагоприятна для сельского хозяйства и к тому же весьма распространены различные заболевания. Общее положение может в какой-то степени улучшиться с вводом в действие строящейся ныне железной дороги, которая свяжется с северо-западной железной дорогой в Агуас-Кларас, близ реки Параны, однако я сомневаюсь, что затраты на ее прокладку окупятся.
Мы прожили в Куябе месяц, дожидаясь нового члена экспедиции. Приехал опрятный, веселый молодой человек, которого так и распирали благие намерения. Он назвал мне свое полное имя и добавил: «Зовите меня просто Фелипе». Когда кто-либо спрашивал, как его зовут, он запускал пальцы в длинную прядь бесцветных волос, падавшую ему на лоб, и отвечал: «Зовите меня Фелипе». Так он и остался для всех Фелипе.
— Надо полагать, вам рассказали о цели нашей экспедиции? — спросил я.
— О да. Это страшно интересно! Я очень рад возможности повидать новые места, где могут оказаться птицы, еще никому не известные. Орнитология — моя страсть, полковник!
Он почти не говорил ни о чем другом, кроме орнитологии, и через неделю-другую и меня с Батчем заставил толковать о трогонах и других штуках, о которых раньше мы слыхом не слыхивали. Его кипучая натура ободряюще действовала на нас, но, к сожалению, лишь только мы вышли из Куябы, он впал в какую-то тревожную молчаливость и оставался таким до тех пор, пока мы снова не стали приближаться к цивилизованным местам.
В мои намерения не входило возвращаться через Куябу. Я предполагал провести по меньшей мере восемнадцать месяцев в лесу и выйти обратно на какую-нибудь крупную реку. Генерал Рондон посоветовал нам начать путешествие с двумя лошадьми и двумя волами; в каком-то месте нам придется отказаться от лошадей и двигаться дальше с одними волами. Затем нам придется оставить и волов, после этого мы должны тащить необходимое снаряжение на собственных плечах. Своей цели мы могли достигнуть весной, переждав сезон дождей у индейцев. Таков был план, теперь все зависело от того, проявят ли мои спутники достаточно выдержки.
Спустя два дня после прибытия Фелипе мы оставили Куябу. Батч, знаток лошадей, как оказалось, никогда не ездил верхом. Его хвастовство уже подготовило меня к разочарованиям, и я разуверился в его способности выносить тяжелые испытания после сумасбродных похождении с женщинами, азартных игр и пьянства, которые он позволил себе в Куябе. На все мои увещания я получал всегда один и тот же ответ:
— Настоящему мужчине полагается погулять, а я тоже из мяса и костей!
При нашем отъезде присутствовала немалая часть населения города, ибо такие события как-никак скрашивают монотонность городских будней. Батч неуклюже взобрался на лошадь, с секунду покачался, удерживая равновесие, и грохнулся наземь. Он попробовал сесть еще раз, но с тем же результатом. В третий раз положение спасла лошадь — она пошла, пока Батч еще не успел свалиться, и под веселые возгласы зрителей мы отбыли легкой рысцой. Батч с мрачной решимостью держался за седло. Проехав с милю, он почувствовал себя в некоторой безопасности и обрел дар речи.
— Это не те лошади, каких я знал, — сказал он. — Я не привык к таким лошадям и не привык к седлу. У себя на родине я всегда ездил на неоседланных лошадях.
Хотя мы все время шли шагом, каким обычно ходят вьючные животные, Батч за два дня успел свалиться четыре раза, причем один раз прямо в речку. Его морской лексикон не производил никакого впечатления на маленькую терпеливую лошадку, но когда он принялся злобно колотить животное ногами, пришлось вмешаться.
— Я слишком долго был на море, — пробормотал он в свое оправдание, — и, должно быть, забыл, как обращаться с лошадьми.
На третий день он почувствовал себя очень плохо, и, хотя он боялся возвращаться в одиночку, в конце концов мне удалось убедить его, что, если ему дорога жизнь, ему лучше возвратиться сейчас же, пока он еще может идти. Он покинул нас, даже не извинившись, без всяких угрызений совести, и, по-видимому, был обеспокоен только тем, чтобы получить следуемую ему плату. Взгромоздив в седло свое большое, распухшее от пьянства тело, он повернулся ко мне и сказал:
— Будьте покойны, полковник, когда я приеду назад, я про вас ничего худого не скажу.
Больше мы его не видели. Позднее я слышал, что он добрался до Куябы пешком, потеряв маленькую лошадку в пути. О том, как он путешествовал в одиночку, он никому не рассказывал. Так или иначе Батч стоил мне 600 фунтов; кроме того, он взял у доверенного миссионера в Куябе узел с моей одеждой, с тем чтобы отдать ее на хранение в Рио, и присовокупил это имущество к своим доходам. Теперь я остался с одним Фелипе, в выносливости которого я был вовсе не уверен.
Продвигаясь на север, мы повсюду встречали радушный прием. Маленькие эстансии давали нам приют, снабжали нас продуктами, а лошадей — фуражом, причем с нас решительно отказывались брать деньги. В одном из таких мест нам сообщили, что наводящее ужас племя морсего живет всего лишь в десяти днях пути на север. Эти морсего — народ «летучих мышей», — как говорят, наибольшие варвары среди всех дикарей, обезьянолюди, ютящиеся в земляных ямах и выходящие оттуда только по ночам.
— Я знаю парня под Куябой, который побывал у них, — рассказывал мне один человек. — Он поднимался с экспедицией вверх по реке Шингу, их было десятеро, и девять из них убили. Ему удалось бежать, но морсего снова поймали его и лишь потому, что он приглянулся одной из женщин, оставили в живых. Долгое время он был в плену, но в конце концов ему удалось снова бежать. Он выбрал для этого дневное время, взобрался на дерево, потом, раскачиваясь, стал перескакивать с дерева на дерево, чтобы дикари потеряли его след. Они проследили его путь до дерева, но тут след кончался, и они просто не могли себе представить, куда он девался.
