— Но ведь особенно-то никто и не хочет от них избавляться, — произнес Шемар Курасин. — Люди и боблины Колоссии вполне довольны своей жизнью. Несколько тысяч фанатиков-уравнителей и сепаратистов-экстримистов, разумеется, не в счет.

— Народ не доволен своей жизнью. Просто у него не хватает силы духа и смелости, чтобы изменить эту жизнь к лучшему, чтобы отстоять свои права на достойную и благополучную жизнь. Вот потому-то в Колоссии и процветают Воровковские.

— Во всем виноваты журналюги! — авторитетно заявил уже изрядно захмелевший Анисим Коловоротов (во время дискуссии он успел пропустить еще пару рюмок, не дожидаясь общих тостов). — Это они манипулируют нашим сознанием и заставляют нас действовать против нашей воли! Вот я, например, каюсь, на последних выборах сам проголосовал за Венценосца Статина. До сих пор этого себе простить не могу. Как будто на меня какое-то затмение нашло. И, главное, сам знаю, что Статина нам подсунули те же Воровковские, чтобы за ним, как за ширмой, продолжать разграбление Колоссии. И вот, на тебе, пошел и проголосовал за него.

— Да ты и на следующих выборах опять за него проголосуешь! — сказал Демьян Фиолетов. — Тебя ВЫНУДЯТ проголосовать за него. Выставят против него какого-нибудь страхолюдного Уравнителя типа Верховного Жреца Зюзюзюкова или словоблуда-либерала вроде Мудофанова. Вот и выбирай между ними!

— Да, политтехнологи не зря едят свой хлеб с черной икрой! — заметил Мыстр. — Главный специалист по оболваниванию народа Подловский обязательно придумает какую-нибудь гадость, чтобы заставить народ проголосовать за нужного Воровковским Венценосца.

— Значит, народ БУДЕТ ЗАСЛУЖИВАТЬ этого Венценосца. Раз верховная власть в стране принадлежит марионетке Воровковских, то пусть никто не жалуется на свою плохую жизнь!

— А что народ может? — воскликнул Демьян Фиолетов. — Что МЫ можем? Выйти на улицы и строить баррикады?

— А почему бы и нет? — тихо спросил я.

— Ну, это уж вообще ни в какие ворота не лезет! — развел руками Шемар Курасин. — Это что же, надо начинать гражданскую войну?

— Но ведь наказание преступников не называют «гражданской войной»? — я повернулся к нему. — А ведь в тюрьмах и лагерях Колоссии сейчас находится почти три процента населения. И наказание они несут за мелкие кражи и грабежи, на которые их вынудили пойти голод, нищета и недостаток воспитания. Между тем преступники, ворующие целыми поездами и танкерами, считаются в современном обществе уважаемыми бизнесменами. И наказание этих воров-бизнесменов почему-то называют началом «гражданской войны». Почему?

— Потому, что таковы нынешние законы Колоссии, — сказал Мыстр. — Но мы подчиняемся им, потому что законы поддерживают полиционерская правоохранительная система и армия.

— А почему полиционеры и солдаты защищают воров от народа, а не народ от воров?

— Потому что… Потому что… Таковы законы…

Я довольно улыбнулся:

— Вот мы и вернулись к началу разговора. Если вы сами ничего не делаете для того, чтобы изменить жизнь к лучшему, то никто за вас это не сделает. Не герой, не царь и даже не бог.

При слове «бог» Мыстр и Алевтина вздрогнули и испуганно посмотрели на меня.

Я продолжил:

— Никто не требует от вас сражаться за справедливость с оружием в руках. Я понимаю — вы не герои. Но вы можете, по крайней мере, честно говорить о том, что думаете. И говорить не здесь — в узком кругу за закрытыми дверями. Вы можете и должны открывать глаза на правду тем людям и боблинам, которые одурачены и оболванены рекламой и пропагандой.

— Ха! — усмехнулся Шемар Курасин, — Это легко сказать, да трудно сделать! Кто нас будет слушать? И кто позволит нам открыто говорить правду?

— Я не призываю вас выходить на митинги и демонстрации. Но каждый день, в любом разговоре вы можете называть вора — вором, казнокрада — казнокрадом, взяточника — взяточником.

— Вы думаете, молодой человек, что от этого что-нибудь изменится? — спросил Демьян Фиолетов.

— Если и это не поможет, то… — я бросил быстрый взгляд на Мыстра и Алевтину, — …То, боюсь, скоро этот мир окажется в большой беде.

Соображаевы заметно побледнели.

— Если сейчас жизнь кажется вам вполне сносной и терпимой, — продолжил я, — то подумайте о том, что произойдет черед десять, двадцать, пятьдесят лет. Что станет с Колоссией, когда закончатся все полезные ископаемые? В каком мире будут жить ваши дети?

Повисла пауза.

Молчавшая до этого момента Фёкла Уманцева, жена одного из друзей Мыстра, произнесла:

— Меня вот вчера в школу вызывали. Из-за сына. — Она погладила по голове мальчика, сидевшего за столом и внимательно слушавшего все наши разговоры. — Представляете, учительница спрашивала на уроке, кто кем хочет стать, когда вырастет. И знаете, что ответил мой Гришенька?

Вопрос был риторическим, поэтому никто не стал на него отвечать.

Фёкла снова погладила сына по голове:

— Ну-ка, скажи сам!

Мальчик обвел всех собравшихся не по-детски умными глазами и тонким звенящим голоском проговорил:

— Я сказал, что неважно КЕМ я стану, а важно, КАКИМ я стану. Училка тогда спросила: «И каким же ты станешь?» А я ответил: «Когда я вырасту, я стану либо негодяем, либо неудачником». Она спросила: «Почему ты так говоришь?» А я сказал: «Потому что такова наша жизнь».

Фёкла взлохматила волосы на голове сына:

— Вот за это меня и вызвали в школу. Мне сказали, что мой сын плохо воспитан — он вслух говорит то, о чем все знают, но молчат.

Я посмотрел на мальчика, и он выдержал мой взгляд. Он не был магом, он просто был ребенком, еще не научившимся лгать и бояться. Я сказал ему:

— Пока ты говоришь то, что думаешь, этот мир будет жить.

Мыстр и Алевтина облегченно вздохнули.

Я добавил, обращаясь уже ко всем:

— Но это не значит, что все могут чувствовать себя в безопасности. Вырастая, дети превращаются в лицемерных взрослых. Я не могу с уважением относиться к тем, кто боится открыто говорить правду.

Кондрат Полуухов покраснел от возмущения и сказал мне:

— Ты еще слишком молод, чтобы судить нас, взрослых!

Я улыбнулся своей «фирменной» улыбкой, сочетающей в себе насмешку и угрозу, и жестко произнес: