Мороз понимал, что немцы обманут, но пошел к ним потому, что не мог бросить своих учеников, веривших ему, потому что был учителем, потому что не мог позволить, чтобы на Советскую власть пала тень».

«Мороз пришел к врагам не потому, что боялся нареканий соотечественников — никто не стал бы обвинять его, он пришел по своей собственной совести. Он пришел, зная, что, не приди он сейчас, не пройдет и дня в его грядущей жизни, когда бы совесть не грызла его. Он пришел, зная, предвидя тот день, когда бы он встал перед виселицей с пятью детскими телами. Он пришел, предчувствуя те бессонные ночи, когда бы он с криком просыпался от одного и того же, в тысячный раз являющегося кошмара, картины той самой виселицы с изуродованными, раскачиваемыми ветром телами. И это не слабость».

«Мороз не мог поступить иначе. Он на всю жизнь перестал бы уважать себя, если бы не был в последний час вместе со своими учениками. Ведь он понимал, что это его воспитание сказалось в том, что ребята не смогли смириться с хамством, унижением, поруганием человеческой личности и захотели действовать, мстить... Он просил их не делать этого, видя, что силы неравны, но раз это уже случилось — он не смог отказаться от самого себя, от своих убеждений, привитых детям».

«Самым строгим судьей этого поступка может быть сам Мороз. Он и в жизни судил себя строже всех, а не соверши он этот поступок, он со стороны других, может быть, был бы прав, но сам себе он не простил бы этого никогда. Всю жизнь свою уча детей гуманности, он и смертью своей дал прекрасный урок ее».

«Мороз понимал, что он должен быть там, со своими ребятами, которые терпят пытки и мучения. Если бы он не пошел сам в лапы к немцам, его бы всю жизнь пытала прежде всего совесть. Хотя он и не знал, что ученики готовят убийство полицая, но он понимал, что это он воспитал ребят такими и должен быть с ними. Мороз пошел, потому что он понял горе матерей, понадеявшихся на учителя. Он пошел, потому что так диктовала ему совесть, так он считал нужным. Мороз совершил подвиг человечности, он остался верен своему делу, своим ребятам. «Надо, чтобы в человеке что-то было...» А в Морозе была душа, воспринимавшая чужую боль, как свою.

Иди в огонь за честь отчизны,

За убежденье, за любовь...

Иди и гибни безупречно.

Умрешь не даром: дело прочно,

Когда под ним струится кровь...

Эти знакомые строки Некрасова можно отнести и к делу учителя Алеся Ивановича Мороза. Его дело дало свои результаты, он очеловечил мальчишек, которые стали героями. Добрые семена, посаженные Морозом, проросли».

2

В первый год изучения романа «Преступление и наказание» в школе на городской контрольной работе учащимся девятых классов многих московских школ среди других была предложена тема: «Что толкнуло Родиона Раскольникова на преступление?»

Как же ответили девятиклассники?

Прежде всего следует сказать, что в отдельных сочинениях герой романа оправдывался.

«С большим сожалением я отношусь к судьбе Раскольникова. Мне очень жалко этого человека, я не считаю его истинным, настоящим убийцей. Ведь он убил старуху не ради личной выгоды, а ради счастья других. Это-то я и ценю в нем».

«Раскольников старается улучшить жизнь «обиженных и угнетенных». Он идет ради них на преступление. И поэтому Раскольников оправдан автором и читателем».

«Он не может допустить, чтобы старуха-процентщица жила. Раскольников выступает здесь как мститель за поруганное и обездоленное человечество, за унижение и страдание Сони, за всех, кто доведен до предела унижения, нравственных унижений и материальной нищеты».

Вообще же мысль о том, что к преступлению Раскольникова привели прежде всего и даже только гуманные побуждения («Раскольников задался целью облегчить жизнь и страдания близких ему людей», «Раскольников любит людей и готов всем пожертвовать ради них», «Раскольников желает сделать добро и поэтому идет на зло»), довольно часто повторяется в сочинениях девятиклассников.

Большинство учащихся, называя причины, толкнувшие Раскольникова на преступление, говорили и о трагедии человека, которому пойти некуда, и о теории Раскольникова, разрешающей пролитие крови по совести. Однако в сочинениях учащихся даже тех школ, где работы были написаны лучше всего, проявилась некоторая односторонность в трактовке романа. Ученики этих школ хорошо и обстоятельно говорили о социальной несправедливости, изображенной в романе, о непосильной жизни и страданиях униженных и оскорбленных, о человеческом бесправии, об отзывчивости Раскольникова на чужую боль. Но намного меньше, нередко скороговоркой, о тех антисоциальных выводах, которые сделал Раскольников из наблюдений над картинами человеческих страданий, об его антигуманной теории, согласно которой люди разделяются на два разряда, о бесчеловечности, эгоистическом самоутверждении за счет других.

Потрясенный беспросветным, вселенским бесправием, каждодневным оскорблением униженных, раздавленных, поруганных, Раскольников испытывает ужас при мысли, что, может быть, и он всего лишь «тварь дрожащая» и что навсегда останется он среди униженных и оскорбленных. А в возможность коренного переустройства жизни он не верит. И он решает любой ценой прорваться к тем, кто «властелин», кто «право имеет», обрести свободу и власть, «...а, главное власть! Над всей дрожащей тварью и над всем муравейником!».

«Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж не жить» — вот где первопричина преступления Раскольникова.

Но, остро воспринимающий страдания других, ненавидящий лужиных и свидригайловых, болезненно реагирующий на человеческую боль, Раскольников ищет в своей душе нравственное оправдание, разрешение и благословение гуманной совести. Встать «над всем муравейником», преступить, но при этом не преступая «вопросы гражданина и человека», пролить кровь, но «кровь по совести».

Читая стихи Некрасова, мы видели, что нерв его поэзии — несговорчивая, неуемная совесть. И когда лира поэта издавала всего лишь неверный звук, он публично каялся. Роман Достоевского о человеке, пытающемся уговорить, усыпить свою совесть, человеке, не раскаявшемся даже тогда, когда он совершил преступление («Преступление? Какое преступление?»). Но, изображая такого героя, Достоевский утверждает неразрывность подлинной человечности и истинной совестливости.

Человек не может не быть свободным, нельзя отнимать у него великое право — право быть человеком и жить по-человечески — в этом у писателя нет сомнений. Но его пугает опасность своеволия и вседозволенности. С одной стороны, человек, которому уже некуда больше пойти. С другой — настоящий властелин, кому все разрешается. Некуда или все — такова трагическая альтернатива романа. Страшно, когда человеку некуда пойти, и страшно, когда он может пойти, куда только захочет. Ужасно, когда человеку ничего не позволено, но ужасно и когда все дозволено. Ибо вседозволенность неминуемо приведет к аморализму и распаду всех человеческих связей. И нам близки идеи писателя, утверждавшего, что право быть человеком несовместимо с правом встать над людьми, что свобода не во вседозволенности, что есть предел нравственно возможного.

Роман убеждает читателя, насколько бесчеловечно осуществление своих притязаний за счет других людей, противопоставление своего счастья — всеобщему счастью. Бесчеловечно, потому что за преступление Раскольникова расплачиваются другие. Бесчеловечно, потому что преступление ведет к разрушению личности самого преступающего.

Нравственные уроки эти важны и для нашей жизни. В этом, в частности, легко убедиться, обратившись к произведениям современной литературы.