И о Сольвейг, их дочери, стоящей на горе трупов, отбивающейся от целого войска, чтобы защитить своего отца, пока он прощается с ее матерью.
Говорили, что она сражалась с такой силой и храбростью, с таким пламенным сердцем, что боги заметили это, и сама Сунна разорвала облака, осветив поле битвы своим светом, чтобы весь Асгард смог увидеть это сражение.
Сольвейг Солнечное Сердце. Это имя привлекло всеобщее внимание в момент, когда было произнесено впервые, и теперь передавалось из уст в уста по всему лагерю.
Рассказывали и о Магни, и говорили, что настоящая любовь Сольвейг сражалась на ее стороне, но все же история была о ней, а не о нем. И это было так, как и должно было быть. Он был там, рядом с ней, и всегда будет, но в этой истории ему не было места. Его история напишется позже, и Магни не торопил судьбу.
И вот так, убежав в свое лесное уединение, Сольвейг стала легендой, быть которой всегда хотела. Воины, которые видели, как сражалась Сольвейг, рассказали об этом тем, кто этого не видел; и вот уже любой мужчина или женщина, участвовавшие в битве, рассказывали историю о смерти Бренны и Вали так, как будто в тот момент он или она были прямо рядом с ними. Это была алхимия историй: факты, надежды и мечты, смешанные воедино, чтобы создать правду.
Погруженный в эти мысли, Магни почти не услышал приближающихся в темноте шагов. Он вскочил, сжимая в руке меч. Но в мерцающем свете костра перед ним предстало лицо Сольвейг.
Он со вздохом облегчения вложил меч в ножны.
— С тобой все хорошо. Слава богам.
Она просто стояла и молчала. Свет был слишком тусклым, чтобы он мог разглядеть выражение ее лица, но он чувствовал исходящее от нее напряжение.
— Сольвейг?
— Я не… — слова прозвучали чуть громче, чем вздох, и голос Сольвейг был чуть выше, чем обычно. Как мольба. — Магни… я…
Ей было плохо; конечно, ей было плохо. Она была в отчаянии, и на этот раз бегство в лес не принесло ей облегчения. Она наконец-то обрела границы одиночества.
Но она не была одинока; никогда не была.
— Я здесь, Сольвейг. — Магни протянул руку, и она взяла ее, и ее рука задрожала в его ладони. Когда он притянул ее к себе, она обмякла в его объятьях.
Он обнял ее и усадил рядом с собой, и ее тело наконец расслабилось, как будто у нее закончились собственные силы. Магни прижал Сольвейг к себе так крепко, как только мог, и предложил ей свою силу и поддержку.
И, наконец, она заплакала.
— оОо~
Когда величайшие из их народа отправлялись в Валгаллу, их отправляли в море на кораблях, которые потом поджигали. Тела умерших облачали в лучшие одежды, а корабль наполняли их самым ценным имуществом, вещами, которые будут наиболее полезны и ценны в следующей жизни. Женщины и девушки заполняли оставшееся место зеленью и цветами, если было подходящее время года.
Любимого раба тоже часто приносили в жертву и отправляли вместе с их хозяином, но, насколько знал Магни, Вали и Бренна не держали рабов.
Когда Сольвейг распорядилась провести ритуал, стало ясно, что отсутствие человеческих жертвоприношений будет не единственным изменением в традиции.
Большая часть их имущества была потеряна, когда Толлак захватил, а затем уничтожил Карлсу, так что у ее матери и отца не было красивой одежды, в которую можно было бы их одеть. Но Магни сомневался, что Сольвейг выбрала бы для них красивую одежду, даже если она осталась.
Она готовила их к смерти, как к битве. Она вымыла их обоих сама, одна и по очереди, заплела волосы в косы, как это было принято для боя. Затем она приказала одеть мать в кожаные одежды, а отца — оставить с обнаженной грудью и волчьей шкурой на голове и плечах, как у ульфхеднаров. Сольвейг одела Бренну в один из ее собственных нагрудников, изготовленных по образцу тех, что носила она в юности. Она подкрасила правый глаз своей матери так, как та делала это перед битвой: черное по веку, и от нее — толстые лучи ко лбу, на щеку, к виску.
Сольвейг не стала прикрывать мать кольчугой; она сказала Магни, что кольчуга не защитила ее в этой жизни, и не верится, что она сделает это в следующей.
Пока она так нежно заботилась о своих родителях, Магни, его отец, Астрид и остальные опустошили один из скейдов Карлсы и соорудили двойные носилки над центральными скамьями для гребли. Корабль сжигался только вместе с величайшими из героев; корабль был величайшим достоянием их народа, и то, что его отдавали богам, говорило об умерших лучше, чем всякие слова.
Как и накануне вечером, в лагере было тихо, пока они выполняли эту торжественную работу. Те, кто не был нужен на корабле, готовил ритуалы для своих более скромных умерших: в битве полегло три десятка воинов. Этих мертвых похоронили первыми, закопав в землю вместе с их оружием и щитами.
Когда ее родители были одеты, а корабельные носилки готовы, Сольвейг, одетая в простое льняное платье, которое, должно быть, подарила ей какая-нибудь женщина здесь, в Халсгрофе, с распущенными волосами, ниспадающими золотыми волнами по спине, вынесла меч своей матери — сверкающий и чистый — и положила его на грудь Бренны, сложив бледные, мертвые руки на рукояти.
Затем она скрестила могучие топоры своего отца на его груди. Когда и мать, и отец были готовы к ритуалу, Сольвейг подозвала Агнара. Он подошел неохотно, опустив голову и плечи, подталкиваемый настойчивыми руками Астрид. Сольвейг пыталась заставить его посмотреть на родителей и попрощаться с ними, но горе и чувство вины не давали ему поднять голову. Наконец Сольвейг отпустила мальчика, чтобы он отошел в сторону.
Он еще не был воином. Независимо от того, как сильно он хотел им стать, было ясно, что сердце Агнара еще недостаточно мужественно, чтобы сражаться.
Сольвейг встала одна между двумя носилками, на которых ее родителей должны были отнести к их кораблю, касаясь одной рукой матери, а второй — отца. Она склонила голову и замерла. Хотя поза внешне не сильно отличалась от позы убитого горем и виной Агнара, смысл ее был совсем иным. Сольвейг несла свое наследие и понимала его ответственность. Всю свою жизнь она стремилась найти свое место, то, что ей подходит. Теперь ей предстояло занять место великих людей. Легенда досталась Сольвейг дорогой ценой.
Она не была убита горем, но горевала.
Прошлой ночью она позволила Магни отнести себя на их спальный тюфяк и плакала до тех пор, пока в теле больше не осталось слез. Он обнимал ее всю ночь, но она не говорила о своем горе. В этом не было необходимости; густое ощущение потери обнимало его, когда он обнимал ее.
Когда она проснулась, то была бледной, с опухшими глазами, но спокойной и стойкой, и с твердой целеустремленностью занялась делами. Теперь ей предстояло стать ярлом, и она сразу же вошла в эту роль.
Магни знал о глубокой пропасти боли Сольвейг, и знал, что ей нужно, чтобы выбраться из нее, поэтому он старался быть на расстоянии вытянутой руки, но не ближе. Она придет к нему, когда будет нуждаться в нем, и когда сможет позволить себе почувствовать слабость и поискать утешения.
Борясь с желанием подойти к ней прямо сейчас, Магни ждал. Он стоял рядом со своим отцом, во главе их войска и всех выживших жителей Халсгрофа, и позволял ей выразить свое горе перед лицами друзей, которые тоже оплакивали ее мать и отца.
И вот Сольвейг подняла голову и повернулась к ним лицом. Единственным стоическим кивком она обозначила свою готовность продолжать.
Магни вручил ей щит ее матери. Он, его отец и другие самые сильные мужчины подняли носилки и с почтением и осторожностью отнесли их к берегу и кораблю, который должен был стать погребальным костром.
Сольвейг шла впереди всех, прижимая Агнара к себе. Она пронесла щит своей матери по берегу и спустилась к концу пирса.
Хокон еще не вернулся. Они похоронят его родителей без него. И без Товы и Хеллы, оставшихся в далекой Меркурии, не знающих о потере.
Носилки были уложены бок о бок. Сольвейг вошла на корабль и водрузила щит своей матери на место в изголовье носилок. Прежде чем уйти, она наклонилась и прижалась губами ко лбу отца, а затем и матери, а после еще ниже, чтобы почти лечь между ними.
