Он взревел. Как медведь. Звук эхом отразился от каменного очага. И вдруг Сольвейг обнаружила, что она перевернулась — он схватил ее, поднял и швырнул, и все это прежде, чем она успела осознать, что он пошевелился.

Он перевернул ее на себя так, что ее ноги оказались у него над головой. Не только ее ноги — то самое место между ног. Он обнял ее за талию и зарылся лицом между ее бедер. Она больше не могла прикасаться к себе, но в этом уже не было необходимости. Его язык был на ней, поглаживая эту идеальную, крошечную, чудесную часть ее тела, а сама Сольвейг все еще касалась его плоти. Она ненадолго погрузилась в ошеломляющий восторг, почувствовав его бородатое лицо и удивительные губы у себя между ног, затем снова взяла его в рот.

Никогда еще она не делилась удовольствием таким образом и даже не думала, что это возможно. Несмотря на все акты физической любви, свидетелем которых она была, несмотря на то, как по-разному они с Магни наслаждались друг другом, это было совершенно ново и совершенно чудесно. Он много раз ублажал ее ртом, и она несколько раз ублажала его, но и то, и другое вместе? Об этом следовало бы написать песню.

Экстаз, который уже начал набирать в ней силу, взметнулся волной, и Сольвейг забыла обо всем. Она намеревалась сначала довести Магни до оргазма своим ртом, но каждое движение его языка и губ сводило ее с ума. Вскоре она могла только прижиматься к нему, обхватив его плоть рукой, и отдаваться великолепному освобождению.

Громкие, отвратительные звуки вырвались из ее рта, и она опустила голову и прикусила что-то, чтобы преградить им путь. Когда оргазм обрушился на нее, как волна на скалы, Сольвейг закричала сквозь сомкнутые губы и почувствовала вкус крови.

Как только все закончилось, Магни снова перевернул ее, на этот раз на спину, заставив судорожно выдохнуть, а затем оказался над ней, лицом к ней, его длинные волосы обрамляли их лица. Никогда еще он не был таким, напористым до грубости. Это было ново и волнующе, и она чувствовала себя полностью и фантастически ошеломленной.

Как и раньше — казалось, гораздо раньше, — он схватил ее за ногу, подтягивая к своему бедру. Он сразу же вошел в нее, одновременно наклоняя голову, чтобы взять в рот грудь.

— Магни! — воскликнула она, когда ее пронзило обновленным ощущением.

Экстаз еще не перестал биться в ней, а он уже посылал новые искры в ее кровь и кости. Дико кряхтя при каждом толчке, Магни вжимался в нее всем телом, проникая все глубже. Его губы сосали ее грудь, заставляя яркие звезды желания рассыпаться по коже и животу. Все, что она могла сделать, это держаться. Она вцепилась ему в спину и… держалась.

И вот Сольвейг снова кончила, впиваясь пальцами в его спину, плача от силы наслаждения, желая, чтобы это никогда не кончалось, и не зная, сможет ли она пережить что-то еще. Затем, не сбиваясь с ритма, Магни схватил ее за руку, оторвал ее от своей спины и прижал к меху, удерживая, как кандалы. Наконец он отпустил ее грудь и уставился на нее сверху вниз с диким выражением лица.

Повинуясь инстинкту, Сольвейг обхватила его ногами и приподнялась, двигаясь так, чтобы углубить дикую силу его толчков. Глубина была почти за гранью удовольствия, почти боли, но она смотрела в эти любимые глаза и видела, как это чувство подпитывает его огонь, и она ускорила темп, двигаясь так же яростно, как и он, уводя их еще дальше. Она увидела, как его лицо исказилось, когда его накрыло собственное освобождение. Он снова взревел и отстранился, выйдя из нее, так быстро, что она тоже вскрикнула.

Он навис над ней на трясущихся руках, его лицо покраснело, и он обдал горячими брызгами ее грудь, живот и ноги.

Рухнув рядом с ней, Магни жадно втянул в себя воздух. Сольвейг повернулась к нему лицом, задыхаясь и почти теряя сознание. Когда она смогла видеть и мыслить более ясно, она заметила, что его борода вокруг рта была красной. От крови.

— Ты поранился. — Она нежно прикоснулась пальцами к его рту, ища рану.

Он поймал ее пальцы и поцеловал их.

— Нет, раны там нет. Это кровь из твоего рта.

Она поранилась? Она не почувствовала. Сольвейг проверила свой рот и ничего не нашла, и тогда Магни рассмеялся и перекатился на спину, задрав ногу.

Сольвейг посмотрела вниз на его тело, увидела его обмякшую плоть, лежащую на бедре, и блеск его семени на них обоих — и вдруг увидела, что из раны на его бедре обильно течет кровь.

Она укусила его. Грубо. Она посмотрела на свою руку и увидела на ней кровь.

— Прости, — смущенно прошептала она. — Я не заметила.

Магни рассмеялся и притянул ее к себе.

— Я не могу придумать лучшего способа заработать рану. Ты подарила мне все мои лучшие шрамы, любовь моя. И этот я буду хранить с величайшей любовью.

Сольвейг прижалась к его груди. Он поднял ее руку и поцеловал пальцы.

— Ты запечатлена в моем теле, Сольвейг.

— А ты в моем сердце, — прошептала она, касаясь губами его кожи.

18

Сразу три замковых суки разродились за последние несколько недель, и повсюду бегали щенки. Дети Астрид и двое младших детей Бренны каждый день хотели видеть щенков, так что они все вместе теперь ходили к псарне. Бренна наслаждалась этим отдыхом — и она тоже была рада провести время с щенками.

Собаки Меркурии были меньше и не такие коренастые, как дома, но щенки оставались щенками, независимо от породы — и они были очаровательно милыми.

Двое младших детей Астрид, Эдрик и Эбби — одному пять, а другой всего три года, — были в полном восторге от щенков, но иногда вели себя с ними жестоко. Однажды Астрид поймала Эдрика, когда он пытался оторвать щенка от материнского соска. Бренна же как-то наткнулась на Эбби, которая схватила щенка за хвост и подняла над землей. Она завопила и стала пинаться, когда Бренна заставила ее отпустить маленькую собачку.

Не новичок в деле воспитания капризных детей, Бренна обхватила девочку руками и потащила прочь из питомника. За те месяцы, что они провели в замке, она и Астрид, чьи дети были почти одного возраста с младшими детьми самой Бренны, очень сблизились. То неясное чувство соперничества, которое слегка омрачало их дружбу в прошлом, ушло, и теперь они относились ко всем детям, как к своим собственным.

— ЩЕНКИ! МОИ! — вопила Эбби с искаженным и красным от гнева лицом. — МОИ!

Бренна прижала ее к себе, игнорируя колотящие по воздуху ручки и ножки, и приблизила свой рот к уху девочки.

— Тебе нравятся щенки? — прошептала она.

Бренна уже и не пыталась учить язык Меркурии; она очень давно поняла, что новые языки ей не даются, но дети Астрид и Леофрика знали язык и отца, и матери с рождения.

Она повторила свой вопрос дважды, прежде чем Эбби успокоилась достаточно, чтобы услышать и ответить. Она кивнула, тяжело дыша.

— Щенки, — всхлипнула она.

— Я тоже люблю щенков. Но я не хочу, чтобы им было больно. А ты?

Эбби затрясла головой, светлые кудряшки запрыгали вокруг ее головы.

— Я целую щенков.

— Мне тоже нравится их целовать. И нравится, когда они радуются. А тебе?

Кивок и еще всхлип. Но глаза девочки были сухими, это было только представление.

— Они такие маленькие и слабые, и мы должны обращаться с ними бережно. Я бы хотела сесть на землю и позволить им забраться на меня, чтобы обнять. Хочешь посидеть со мной? Только надо вести себя очень тихо, чтобы они не испугались.

По кивку Эбби Бренна отнесла ее обратно в псарню, где Това, Хелла и двое старших детей Астрид, Годрик и Эйра, сидели все вместе на земле, хихикая, пока щенки радостно ползали по ним. Астрид сидела в стороне с Эдриком, чьи руки были скрещены на груди, а лицо сморщилось в вечном как мир выражении детского негодования.

Эбби заворчала и попыталась слезть, и Бренна сжала ее крепче.

— Мы будем делать все бережно, да?

— Да. На землю! Пусти!

Бренна села на землю рядом с остальными и посадила Эбби к себе на колени. Девочка вытянула свои пухлые ручки и мычала от нетерпения, пока один из щенков, маленький, кремового цвета, не подошел и не обнюхал ее руку, махая маленьким хвостиком. Девочка схватила щенка, но Бренна взяла ее за руку. Когда Эбби, нахмурившись, оглянулась на нее, Бренна покачала головой.