Удивив ее, когда она потянулась за новым поцелуем, Магни развернул Сольвейг к себе спиной. Стоя сзади, он провел своими мозолистыми ладонями по ее плечам и вниз по рукам. Она чувствовала его дыхание и бороду на своей шее, а его губы следовали по дорожке, проложенной прикосновением. Он остановился, чтобы коснуться отметки солнца, проводя снова и снова языком, пока ее кожу не начало покалывать.

Его руки обхватили ее бедра, и он медленно опустился на колени, оставляя на ее спине дорожку из легких поцелуев, бархатистых от его бороды. Ее тело горело от искр ощущений, вызванных этим прикосновением, Сольвейг могла только закрыть глаза, сжать кулаки и постараться не двигаться, пока внутри бушевала буря.

Раньше они всегда занимались любовью на открытом воздухе, и уединение было иллюзией. Никогда прежде они не были совсем одни, наслаждаясь роскошью тепла, тишины и покоя. Никогда прежде он не ласкал ее так свободно, не думая о времени.

Встав на колени, он развязал ленты ее туфель и снял их с лодыжек. Она переступила с ноги на ногу, ее колени дрожали. Магни отодвинул туфли, и она оказалась совершенно обнаженной. Совершенно уязвимой. И в совершенной безопасности.

Он встал, прижимаясь всем телом к ее телу. Прежде чем Сольвейг успела снова повернуться к нему лицом, Магни подхватил ее на руки и отнес на кровать, застеленную мягкими покрывалами. Он уложил ее и сбросил с себя одежду. Его плоть подпрыгивала и наливалась силой, и Сольвейг почти потянулась к ней, как будто эта часть его тела умела двигаться сама.

С той первой ночи они часто занимались любовью; на скейдах не проходило ни ночи без этого. Сольвейг все еще была новичком в этом виде физического наслаждения, и она все еще находила тело Магни таинственным. Ее удивляло, как его плоть могла быть твердой, как меч, и в то же время мягкой в ее руках. Как его тело скользило по ее телу, и как все ее чувства устремлялись к точкам их соединения. Как, когда он наполнял ее, она чувствовала себя наполненной везде, а не только в месте соединения их тел. Даже ее разум, казалось, окутывался Магни, когда он в нее входил.

Часто воспоминание о его теле в ее теле, на ее теле, вокруг нее овладевало ею в течение дня, когда она была одета и занималась делом, и ей приходилось останавливаться, держась за живот, пока ее тело заново переживало это воспоминание.

Иметь кого-то такого знакомого, такого любимого, и вдруг открыть с ним что-то совсем новое — Сольвейг восприняла это как благо. Судьбу.

И вот Магни присоединился к ней на кровати, скользнув вдоль ее тела, чтобы лечь рядом. Некоторое время он смотрел на нее сверху вниз дикими от страсти глазами, но лицо его оставалось спокойным и полным любви.

— Выходи за меня.

Даже сейчас, спокойная и переполненная любовью и желанием, Сольвейг не могла дать ему этого. Но ее останавливали не страх или неуверенность в себе. Она не могла сказать «да», потому что это было неправильно. Однако на этот раз она не побоялась отказать ему, потому что это вовсе не было отказом.

— Не здесь. Только не в этом месте. Это не дом. Я не хочу выходить за тебя замуж в чужом месте.

Он улыбнулся, и она выдохнула с облегчением.

— Тогда, когда мы будем дома. Среди нашего народа.

— Да. Да. Я хочу быть твоей женой, Магни.

Он завладел ее ртом, прижимаясь к ней всем телом. Сольвейг раздвинула ноги, открыла свое сердце и позволила своему мужчине завладеть ею целиком.

15

Леиф стоял перед домом христианского бога и смотрел вниз с холма. Городок Норшир вырос за те несколько лет, что прошли с тех пор, как он в последний раз был в Меркурии. На самом деле, Леиф видел перемены во время каждого визита в течение последних десяти или более лет, с тех пор как они заключили союз с отцом Леофрика и основали этот город. Их народ пустил корни и расцвел в незнакомом месте, и теперь город казался величественным.

Город змеился вдоль проселка, который спускался вниз по крутому склону холма к маленькой гавани, и утро было наполнено шумом работы. Леиф знал этот звук — неумолчный грохот и лязг процветания. У людей были потребности и ресурсы для их удовлетворения, а значит, была работа. Кузнецы, швеи, сапожники, фермеры, пекари — у каждого было чем заняться, и люди постоянно двигались по переулкам и между зданиями. В свободный день они собирались на площади или в местах, называемых тавернами, которые, насколько Леиф мог себе представить, были чем-то вроде длинных домов — по крайней мере, по назначению.

Здания здесь представляли собой уникальное сочетание северного и английского стиля, и с годами это сочетание становилось все более размытым. Два мира больше не соперничали друг с другом; теперь каждый, казалось, влиял на другой и при этом оставался собой.

Даже дом бога отличался от других домов бога, которые Леиф видел в христианских землях. Входные двери этого дома были украшены витиеватой резьбой в знакомой северной манере, а кресты, вделанные в узор в центре каждой двери, еле-еле напоминали традиционные.

Астрид сказала, что в Норшире живут все боги, и Леиф понимал, что это может быть правдой. Это было место единения. Люди, которые поселились здесь, были не похожи на других. Они говорили на двух языках, и знание английских слов изменило их собственный язык. Их одежда тоже была другой — как и здания, она несла на себе отпечатки обоих миров и была уникальной. Здесь, на меркурианской земле, жители Норшира создали мир, объединяющий два мира.

— Я приготовил для нас лошадей. Я подумал, вы захотите прокатиться верхом по полям. В этом году будет хороший урожай. — Бьярке, который когда-то был налетчиком, а теперь стал герцогом Норширским, встал между Леифом и Вали и хлопнул их ладонями по спинам.

Вали, такой же очарованный раскинувшимся перед ними городом, как и Леиф, рассеянно кивнул в ответ.

Бьярке был одним из соплеменников Вали и его близким советником. Когда Вали не двинулся с места, Бьярке подтолкнул его локтем.

— Вали?

Великий воин повернул голову.

— Это та жизнь, о которой Бренна мечтала в Эстландии. Ты создал ее здесь.

Удивленный, Леиф склонил голову набок и посмотрел на своего друга. Это был не первый раз, когда они посещали Норшир и отмечали, как прекрасно тут идут дела. Это был не первый раз, когда они сравнивали этот успех с неудачей в Эстландии. Воспоминания о ней были тяжелы для Леифа; они все там многое потеряли, и его слишком долго обвиняли, прежде чем понять и простить. И все же он встретил там Ольгу и обрел душевный покой.

С Вали и Бьярке он не любил говорить об этом. Воспоминания об их осуждении все еще причиняли боль даже спустя долгие годы после того, как раны зажили. Но то, что сейчас было в голосе и глазах Вали, не было осуждением. Или, возможно, было — но осуждал он не Леифа.

— Вали. — Леиф подошел ближе. — Что у тебя на уме?

Вали тяжело вздохнул и опустил голову. Толстая седеющая коса змеей ниспадала на его плечо. Он сделал еще один глубокий вдох, прежде чем заговорить.

— А что если нам остаться?

Эти слова, сказанные самим Вали Грозовым Волком, настолько ошеломили Леифа, что он сделал шаг назад. Бьярке сделал то же самое, и шок на его лице, должно быть, был отражением шока Леифа.

— Ты хочешь отказаться от Карлсы? Заставить меня отказаться от Гетланда? Позволить Толлаку победить и провозгласить себя королем?

Вали не поднял головы. Уставившись себе под ноги, он снова вздохнул. Великий Грозовой Волк нес бремя поражения на своих поникших плечах, и Леиф с Бьярке обменялись настороженными взглядами.

Леиф знал Вали более двадцати лет и почти все это время считал его другом. Он знал его таким, каким тот был на самом деле — храбрым и могучим, и все же всего лишь мужчиной. Не богом. Не неуязвимым. Не бессмертным. Вали был великий человек, хотя и не без недостатков. Один из лучших.