— Ты убил своего бога? И все же ты жив? — спросил Магни, не зная, впечатляться или наполняться презрением.

А вот Сольвейг, похоже, не была сконфужена. Она рассмеялась.

— Твой бог слаб, раз позволил предательству жить дальше. В этом нет никакой чести! Это то, чему ты поклоняешься?

— В прощении есть великая честь, Сольвейг. Простить великую обиду — значит проявить великую силу.

Позволив себе громко щелкнуть зубами в качестве комментария, Сольвейг больше ничего не сказала. Но внимание Магни приковала вторая фигура на картинке.

— Кто тот мужчина, который целует его?

— Это Иуда Искариот, человек, который выдал Христа его врагам в обмен на тридцать сребреников. Картина называется «Предательство Иуды».

— И вы почитаете такого червя картинками на своих стенах? Христиане — fårskallar. — Сольвейг скорчила гримасу, словно попробовала что-то отвратительное, и взмахнула рукой, отметая саму идею христианства.

— Прости меня. Я не понимаю этого слова. For-skall-ar?

— Это значит идиоты, — ответила Астрид, входя со своей младшей дочерью Эбби на бедре. — Или, что более близко по смыслу — «овечьи головы». Ты споришь с нашими друзьями, муж мой?

Леофрик забрал девочку у ее матери.

— Нет, любовь моя. Мы обсуждаем различия в наших убеждениях.

Астрид рассмотрела маленькое изображение и скорчила гримасу, мало чем отличающуюся от той, что была у Сольвейг.

— Иуда. Предатель. Он покончил с собой после того, как Христос был распят.

Магни начинали надоедать разговоры о христианах и их боге, но Сольвейг казалась по-настоящему встревоженной, даже разгневанной этим изображением.

— Предатель и к тому же трус. И вот он целует вашего бога, — сказала она. — Зачем создавать такую вещь? Почему бы не показать его мертвым? Зачем вообще его показывать?

— Иуда предал его этим поцелуем.

Астрид взяла Сольвейг за руку и повела ее через комнату к изображению на другой стене. Магни последовал за ними, и Астрид показала им картину, на которой был изображен повешенный.

— У христиан тоже есть месть, Сольвейг. Иуда сейчас в Аду, который очень похож на наш Хельхейм. Он будет вечно страдать как самоубийца и предатель. Есть предел даже прощению этого Бога.

Сольвейг усмехнулась.

— Теперь ты веришь в этого бога?

Она знала Астрид еще хуже, чем Магни, но вопрос об убеждениях был явно важен для нее. Магни попытался понять почему.

Он так напряженно думал, что поймал себя на том, что, прищурившись, смотрит на нее.

Астрид спокойно ответила:

— Я люблю наших богов, Сольвейг. Я их знаю. Но Бога Меркурии я тоже знаю. Вы увидите — когда мы скоро посетим Норшир. Все боги живут там вместе. — Она обняла Сольвейг за плечи. — Пойдем. Я пришла, чтобы показать вам ваши комнаты. Сегодня вечером мы пируем, но у вас есть время отдохнуть и подкрепиться.

Она остановилась и оглядела Магни.

— Одна комната или две?

— Одна, — ответил Магни.

— Две, — одновременно ответила Сольвейг.

Астрид искоса посмотрела на Магни, а затем на Сольвейг. Пожала плечами.

— Тогда две комнаты. И спи, где пожелаешь.

Магни держался в стороне, пока женщины шли по коридору. Две комнаты, хотя они спали вместе каждую ночь. И снова Сольвейг отстраняется от него без всякой видимой причины. Даже когда они держались за руки, ей удавалось помещать между ними стену.

Король Меркурии стоял и ждал его, маленькая дочка засыпала у него на плече.

— Из свирепых женщин получаются лучшие жены, юный Магни Лейфссон. Они стоят затраченных усилий. В этом я могу тебя заверить.

Английский король рассказывал ему о женщинах его же собственного народа. Чувствуя себя униженным и оскорбленным, Магни смог ответить только коротким кивком.

14

— Я дам тебе свежую одежду — не уверена, что у нас найдется кожаная, но по крайней мере туники есть. И пришлю кого-нибудь почистить твою одежду, пока ты будешь мыться.

Пока Астрид говорила, Сольвейг бродила по комнате. Так много места только для себя, и так… мягко. Когда она приезжала со своими родителями в Меркурию несколько лет назад, она и Хокон делили комнату, соединенную с комнатой родителей. Она не помнила, чтобы там было так много подушек и драпировок.

Сольвейг верила, что мягкость, которую эти люди создавали в своем мире, делала мягкими и их самих. Она все еще верила в это. Оказаться здесь, бездомной, окруженной английской роскошью, и искать помощи этого народа, потому что ее собственный народ недостаточно силен… Сольвейг сжала кулаки. Ей хотелось побыть одной, но она не знала, куда можно убежать.

Магни обидело то, что она хотела иметь собственную комнату; она видела это ясно и остро чувствовала. Но в голове Сольвейг сейчас кружились беспокойные, тревожные мысли. Она чувствовала злость, обиду, потрясение и трепет, и все это еще не имело смысла. Магни сказал ей, что она слишком много думает, но если она сейчас думает слишком много, то это потому, что мысли кружатся в голове хороводов. Она не понимала, почему, но ей хотелось скрыться, спрятаться от всего родного, что ее окружало. Вот только тут, в месте, которое не было ее домом, ей некуда было бежать.

Она повернулась и поглядела на Астрид — хорошего друга своих родителей, но женщину, которую она сама знала плохо. В легендах говорилось, что она была великой воительницей. Легенды говорили, что она была схвачена меркурианским королем, что ее ужасно пытали, но она приручила этого мужчину и эту землю и стала их королевой. Сольвейг могла видеть правду в этих историях, просто взглянув на Астрид. Она вела себя привычно, и выражение ее лица, хотя и доброе, имело черты, узнаваемые Сольвейг — как будто между ее плотью и костью имелся слой, выкованный из стали.

Шрамы, бледные и расплывшиеся от времени, покрывали ее лицо, горло и грудь. Шрамы — следы и сражений, и жестокости.

И все же она простила короля и вышла замуж за его сына. Она родила ему четверых детей. Сольвейг чувствовала такое же беспокойство при мысли об этом, как и при виде картин христианского предателя. Все это прощение приводило в замешательство. Предательство должно караться местью. Если Астрид была воином, которым она себя называла, почему она отказалась от мести ради прощения?

Она изучала шрамы Астрид, и королева, похоже, не возражала против ее пристального внимания. Через некоторое время внимание Сольвейг отвлеклось на другое. Израненное шрамами тело Астрид было скрыто красивыми тканями — блестящими шелками насыщенного синего цвета, которые в некоторых местах, казалось, сливались с ее телом, а в других растекались, как вода. Ее платье было отделано блестящими серебристыми нитями, а на нити были нанизаны маленькие переливающиеся драгоценные камни.

Несмотря на все презрение к мягкости английского мира, у Сольвейг тоже были слабости. Ей нравились красивые одежды и безделушки, и она старалась, когда не совершала набегов, выглядеть как можно красивее — не для того, чтобы привлечь мужчин, а потому, что это заставляло ее чувствовать другую силу.

С тех пор, как она была маленькой, ее отец возвращался из набегов с кожаным мешочком, наполненным блестящими вещами — специально для нее. Когда торговые корабли прибывали в Карлсу, она просила у отца шелка и драгоценности. А позже стала покупать все сама.

И вот теперь она бессознательно протянула руку, желая прикоснуться к драгоценным камням, сверкающим на рукаве Астрид. Увидев, что намеревается сделать ее рука, Сольвейг тут же смущенно опустила ее.

Но Астрид заметила и подошла ближе, протягивая руку.

— Хранитель гардероба давно научился шить платья, которые мне нравятся. Они свободны, так что я смогу в них сражаться, если понадобится. Другие женщины страны тоже стали носить такие. Поскольку ты останешься здесь на зиму, я отведу тебя к нему, и мы попросим его сделать для тебя что-нибудь, если хочешь.