В тишине ярл Леиф продолжил:
— Вы говорите, что мы достаточно сильны, но мы сильны только настолько, насколько сильны наши союзы. Мы могущественны, потому что мы больше, чем мы сами. Кто здесь не видел, как сражается Вали Грозовой Волк? Кто здесь усомнится в том, что он сражается с помощью богов?
Ни одна рука не поднялась.
— Кому здесь нужно больше, чем у него уже есть? Кто здесь голодает, или мерзнет, или ослабел от нужды?
Ни одна рука не поднялась.
— Никто. В течение целого поколения мы совершали набеги вместе с Карлсой, и благодаря этому мы все стали сильнее. Мы богаты. Наши семьи в безопасности. Боги одобряют наше единство. Мы больше, чем просто сила Грозового Волка, больше, чем просто сила Ока Бога, мы сражаемся с Карлсой, потому что мы — друзья, и это укрепляет наши мечи и помогает нам закрывать наши спины от врагов. Вы это знаете. Не многие из нас помнят время в Эстландии, но все здесь слышали эти истории. Связь между Карлсой и Гетландом была выкована в огне. Мы могли быть разделены землей, воздухом и водой, но не духом. Мы сражаемся вместе, потому что мы едины!
Он повысил голос, когда говорил, выкрикнув последнее слово, и оно, казалось, зазвенело в воздухе. Магни почувствовал, что молчание в зале стало другим, а недовольство улеглось. Его отец тоже это заметил. Он кивнул.
— Позвольте же мне услышать ваши голоса, если вы хотите подождать и отправиться на Париж вместе с нашими друзьями из Карлсы!
Стены дома задрожали от криков воинов.
Да. Тень его отца все еще была длинной.
6
В день летнего солнцестояния Сольвейг стояла рядом со своим отцом на носу скейда Карслы и смотрела, как приближается Гетланд.
Она родилась в день солнцестояния, теперь уже целых двадцать лет назад, со следом солнца на плече. Все жители Карлсы верили, что ее коснулась Сунна. Все ожидали от нее великих свершений — от девушки, которой повезло родиться дочерью двух легенд, любимых богами, и быть поцелованной самим солнцем.
И все же за двадцать лет жизни она не сделала ничего необычного, не совершила ни одного подвига, достойного, чтобы запечатлеть ее имя в истории. Она была пустым лицом на заднем плане. Наблюдателем.
Но теперь они вернутся во Франкию. Они возьмут Париж, и там она найдет свою историю. Или поймет, что вечно будет жить и умрет в безвестности, тусклой тенью под светом своих родителей.
Рука отца обняла Сольвейг, и его ладонь легла ей на плечо.
— Ты выглядишь свирепо, солнце мое.
Она моргнула и посмотрела в его мужественное, улыбающееся лицо. Всю ее жизнь это лицо давало ей силу и утешение. Все изменялось по мере того, как она росла; долгая жизнь воина отразилась сединой в темных прядях волос и бороды ее отца, нарисовала морщины на его лбу и вокруг глаз, но одно не изменилось: ей стоило только взглянуть на него, чтобы понять, что он любит ее.
— Я готова вернуться во Франкию. Я думаю о набеге. — Это было достаточно правдиво. Остальные мысли Сольвейг были не для ушей ее отца или кого-либо другого. Ну, может быть, кроме Магни. Он знал. Но, с другой стороны, он знал все.
Думая о нем, Сольвейг вернула свое внимание к приближающемуся порту. Теперь они были достаточно близко, чтобы она могла видеть людей, движущихся по берегу, чтобы поприветствовать корабли. Поскольку это было солнцестояние, в день отплытия будет еще больше веселья и пиров, чем обычно.
Корабль был недостаточно близко, чтобы она могла разглядеть отдельных людей — и Магни.
— Когда мы возьмем Париж, боги воспрянут духом, и мир содрогнется, — сказал ее отец.
Сольвейг кивнула.
— Да. Я чувствую себя так, как будто рождена только для этого.
Тон ее собственных слов и их значение удивили даже ее саму — Сольвейг обнажила больше чувств, чем хотела. Но ей не хотелось казаться слабой.
— Но это не так, Сольвейг. — Она почувствовала, что отец снова повернулся к ней, наклонился ближе. Когда его рука привлекла ее ближе, она позволила утешить себя. — Ты была рождена для многих вещей. Не только для этого. Ты больше, чем твой меч.
Она покачала головой у него на груди, чувствуя себя неопытной и маленькой.
— Да, это так, и когда-нибудь ты это увидишь. Ах, ты так похожа на свою мать.
Не желая этого слышать — потому что знала, что это неправда, — Сольвейг высвободилась из объятий, но отец обхватил ее запястья и прижал к себе.
— Да, солнце мое. Как и она, ты борешься с образом, который создали для вас другие люди. Бренна боролась с образом Ока Бога и силой, которой это око ее наделяло. А твоя борьба — это образы родителей и истории, которые о нас рассказывают.
Потрясенная, Сольвейг наконец перевела взгляд на отца. Его глаза светились добротой и терпением, а улыбка углубила складки в уголках рта.
— Ты думаешь, что мы не знаем? Мы не видим? Ты и твои братья и сестры — это смысл нашей жизни. Мы наблюдаем за тобой. Мы видим тебя. — Вали посмотрел вперед. — Тот, кого ты ищешь, пришел, — сказал он, кивнув.
Сольвейг проследила за его взглядом и увидела, что Леиф стоит на берегу, высокий, выше, чем большинство окружающих его людей, особенно выше своей жены. Магни стоял рядом с матерью. Две золотые ладьи, защищающие крошечную соболиную королеву.
— Но я ничего… — она не закончила, потому что не знала, что хотела сказать.
Сказать, что не искала Магни на берегу? Сказать, что не понимает, почему должна искать? Притвориться, что это был лишь дружеский интерес? Или просто выбросить из головы проницательность отца?
Он снова прижал ее к себе.
— Так похожа на твою мать.
Если бы только это было правдой.
— оОо~
После громкого, шумного пира в большом зале, переполненном налетчиками из Гетланда и Карлсы, после окончательного обсуждения плана вторжения во Франкию, все вышли в яркие сумерки ночи солнцестояния. Пока воины и Девы-защитницы теснились в жарко натопленном зале, женщины и дети Гетланда готовились к празднованию.
Наружные стены зала, длинные дома, дома жителей и все вертикальные поверхности города были украшены ароматной зеленью и цветами. Высокие шпили сплетенной зелени ждали сильных мужчин — их нужно было поднять. Каркас сооружения, которое должно было стать великолепным костром, ждал своей искры.
Пока Сольвейг стояла и любовалась праздничными зрелищами, к ней подскочила маленькая девочка и подала ей цветочный венок из кучи, свисавшей с ее маленькой ручки.
— Спасибо, милая девочка, — сказала она и позволила девочке надеть его ей на руку, прежде чем убежать с цветами солнцестояния дальше.
Сольвейг надела венок на голову.
— Подожди. — Магни встал позади нее и поднял венок, а затем уложил его чуть иначе, чем она. Он развернул ее к себе лицом и улыбнулся, довольный результатом. — Вот. Теперь все идеально.
На ней была одежда из кожи, а волосы были заплетены в косы. Вряд ли такой образ мог дополнить венок из цветов.
— Идеально?
Его улыбка превратилась в ухмылку.
— Идеально. — Он заправил прядь волос ей за ухо.
— Магни! — позвала его мать. Они оба обернулись. Ольга махала ему, чтобы он помог поставить один из зеленых шпилей у костра.
— Не уходи далеко. Я сейчас вернусь, — быстро сжав ее руку, он побежал прочь.
И снова Сольвейг стояла и наблюдала. Хокон и их отец, Магни и Леиф были заняты установкой шпилей. Ее мать и Ольга стояли рядом с другими женщинами, девочки бегали вокруг, разбрасывая цветы и раздавая венки.
Все смеялись и радовались. Даже мужчины, которые несколько минут назад спорили в зале, теперь смеялись, работая и выпивая.
Празднование летнего солнцестояния началось в радости и закончилось торжественно. Самый долгий день означал, что следующий будет короче, и следующий, и следующий, пока вся земля не погрузится во тьму.
В этот день они принимали удачу лета и укреплялись духом против суровости зимы.
