Снова молчание. Нежный свет экрана озарял безмятежное лицо главаря. Красочные зарисовки зеленого леса и голубых волн отражались в черных очках. У Маши не было слов. Она пребывала в оглушительном трансе после услышанного.
— Зачем же вам еще власть? Зачем индейский корень?
Ближний к Маше уголок рта Ишуа пополз медленно вверх.
— Знаешь, Мария, ко всему привыкаешь. Надоедает вседозволенность, несусветное богатство, всевозможные удовольствия, доступность всего мирского. Мы обитаем в старом родном байкерском баре и нуждаемся в минимальном. Все краски блекнут. Понты обесцениваются. Все эмоции исчезают. Не исчезает лишь ненависть, которая изначально нами и двигала. Человеку надо к чему-то стремиться. Ему нужно с кем-то сражаться. Я всего уже достиг. Все уже покорил. Я хочу лишь одного теперь — стереть этот мир под чистую. Чтобы не осталось ничего живого. И я знаю, что Ihticoyonpui мне в этом поможет.
Искреннее подведение итогов исповеди злодея подошло к концу. Он сам больше не хотел разговаривать и с чрезвычайной сосредоточенностью нагнулся ближе к телевизору. Мультфильм заканчивался, подбираясь к меланхоличному доброму финалу. Когда заиграла последняя мелодия и побежали титры, Ишуа расплылся в довольной улыбке.
— Все близится по своей природе к концу. Даже история великого сказочника.
После этого Ишуа нажал на кнопку и выключил телевизор, погружая помещение в полную тьму.
— Люди печалятся по-настоящему лишь по одной причине. Они покидают эту жизнь в разное время. Конец неизбежен, но очень коварен. Почему бы его не подарить всем в один момент?
После этого он достал телефон и заиграла уже знакомая музыка странной игры.
— Во что ты играешь?
— Это кролик Цуки. Он ловит рыб, продает их своим друзьям-животным и обустраивает свою ферму.
Девушке отчетливо показалось, что услышанный голос перестал принадлежать Ишуа. Мало того, что он стал выше и нежнее, он будто исходил из уст ребенка.
— Как же ты играешь?
— Она простая. Я знаю наизусть все локации и могу перемещаться на автомате, — голосовые связки вернули прежнюю твердость.
Мужчина не стал больше задерживаться, обошел диван и направился за барную стойку. Из темноты он на прощание произнес:
— Можешь спать на этом диване. Если вздумаешь убежать, то пожалеешь. Двери закрыты и округ охраняют наши бешеные псы. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — шепотом послала Маша.
Выход находился рядом, но оставался абсолютно недоступным. Ей придется слушаться и вести себя тихо. Она еще некоторое время всматривалась в темноту, думая о чем-то глубинном и вечном. Какую-то струну души задел их спонтанный разговор с вожаком мафии. Страх исчез, на его место явилось что-то необъяснимое. Девушка не могла подобрать термина. Не имелось в человеческом лексиконе подходящих слов. Почему-то в памяти всплыл образ ее папы, который на последнем издыхании своей болезни на все вопросы отвечает изображением одного и того же символа. Может это оно и есть…
…
Маша так и не сообразила: происходили последующие события в реальности или были сюжетом кошмарного сновидения. Действия перемешались в эфемерности и помрачении сознания. У нее получилось заснуть, несмотря на пугающую пустоту помещения. Мозг был встревожен, поэтому быстрые сны сменяли друг друга один за другим. Девушка не слышала посторонних звуков, она пробудилась, лишь когда почувствовала чужую волосатую руку, забирающуюся под платье. Она открыла в испуге глаза и увидела перед собой безумное перекошенное лицо Гаутамы. Его глаза горели страстным пылающим огнем и жаждали крови.
— Please, — шипел он подобно гаду, — put it in your pussy! C’mon! It’s cold, and it’s warm and wet in there! Isn’t it wet?! (пер. с англ.: Прошу, засунь его в свои половые губы! Давай же! Ему холодно, а у тебя там тепло и уже влажно! Влажно же?!)
Его масса придавила ее тело. Его безобразный язык тянулся к ее губам. Маша в бездумном аффекте начала вырываться из-под давления и кричать.
— Shut up! — зажал он рот своей рукой. — Shut up or I’ll kill you and after it I’ll fuck your dead body… (пер. с англ.: Заткнись! Заткнись или я сейчас же с тобой покончу, а потом буду трахать твой труп…)
Поверхностью бедер Маша почувствовала, как что-то потное и твердое утыкается в нее. Девушка завизжала и укусила его ладонь. Он не ощутил боли, но ответил на оскорбление удушающим маневром.
— Open your legs? Open your legs! (пер. с англ.: Раздвигай ноги! Раздвигай ноги!)
Маша не понимала его слов. Она что есть мочи начала сопротивляться и заорала во всю глотку. Именно повышенный децибел заставил инстинктивно маньяка ослабить хватку, и у девушки получилось вырваться на пол. Обнаженный насильник, похожий под бликом ночных фонарей на настоящего монстра игривой походкой направился к ней. Маша закричала и бросилась бежать:
— Помогите!
Тут же ловкой пощечиной ее побег был остановлен. Девушка отлетела на пол. То ли от удара, то ли от психического шока, но Маша поняла, что полностью обезоружена. В глазах начало темнеть. По телу разбегались конвульсии. Последнее что она запомнила — кто-то в помещении зажег свет.
— Ugh! She’s insane! (пер. с англ.: Фу! Она больная!)
Доносились со стороны вопли. Ауры не случилось.
— No one has ever been so ecstatic from me! Ha-ha… (пер. с англ.: Никто так еще от меня не бился в экстазе! Ха-ха…)
Снова открылась темная пропасть. Она не отпугивала, а наоборот манила чем-то родным. Хотелось в ней укрыться от этой безумной реальности и остаться в лоне безмятежности навсегда. Но что-то останавливало. Что-то еще сдерживало и не позволяло перешагнуть последнюю черту.
— Give her an injection of junk to stop the cramps… I can’t watch this squalor anymore… (пер. с англ.: Вколите ей джанк, чтобы унять судороги… Я больше не могу смотреть на это убожество…)
4.
За окном стремительно смеркалось. Казалось, в южных краях ночь не играет со днем, а просто одним махом пожирает солнце. Кирилл, облокотившись подбородком об опущенное стекло, встречал лицом ветер. Все думы заканчивались одной катастрофой. Парень ненавидел себя за свою слабость и беспомощность. Замкнутый круг обреченности и бессилия. Он пытался собраться, но духовно терпел крах. Ни концентрации, ни настроения, ни смекалки. Облегчение приносил лишь факт, что они все равно в дороге, и надежда, что депрессия отступит.
— Куда мы приехали?
Машина затормозила возле двухэтажного дома посреди степи. Вдали еще проглядывались очертания гор. Рядом располагались бедные бетонные хижины.
— В резервацию, — коротко ответил Молдован, заглушил мотор и вышел из машины.
Кирилл не понимал, почему до сих пор таскается за этим человеком, который пребывает лишь у себя на уме. Но, с другой стороны, ответ был очевиден. Избранный оставался единственным знакомым в чужой стране и единственным в мире, кто мог помочь спасти Машу. Каждое воспоминание о девушке причиняло невыносимую боль. Наворачивались слезы. Хотелось упасть на землю, скрутиться калачиком и умереть. Парень завыл от безысходности и с размаху ударился лбом несколько раз о дверь машины. Багажник захлопнулся и Молдован подошел к Кириллу.
— Пошли, — призвал он как ни в чем не бывало. Жизнь просвещенного текла своим чередом, он был готов смириться с любой трагедией мыслью о том, что так и должно быть.
Кирилл покинул салон. В нос ударил аромат диких растений, который жаркий зной разносил вместе с ветром по территории. Одинокий фонарь освещал калитку, окружающую здание. В руках Молдована была гитара и огромный мешок.
— Здесь живут дети, о которых я рассказывал.
Кириллу было все равно. Он не мог испытывать сочувствия, жалости. Мозг лишь иногда отвлекался от апатии на изнывающее страдание. Молдован направился к дому с типичным скудным на эмоции выражением, но стоило ему добраться до двери и услышать шаги, на лице заиграли яркие краски. Дверь отперла молодая девушка.
— Kayla! Hello! — оживлено поздоровался Молдован на английском языке. — How are you? (пер. с англ.: Кайла! Здравствуй! Как ты?)
