Холмс бросил на меня быстрый взгляд.

— Надеюсь, вы ничего не будете иметь против, если я закурю трубку, мисс Феррерс? — сказал он, протягивая руку к каминной полке. — Так вот, сударыня, всем нам когда-нибудь придется встретиться с Черным ангелом, но вряд ли это обстоятельство является достаточно веской причиной для того, чтобы искать совета у двух немолодых джентльменов с Бейкер-стрит. Будет гораздо разумнее, если вы нам расскажете с самого начала все, что с вами случилось.

— Вы, наверное, считаете меня страшно глупой! — воскликнула мисс Феррерс, и бледность на ее щеках уступила место легкому румянцу, который ее очень красил. — Ведь когда вы услышите мою историю, когда я вам расскажу о своих страхах, которые медленно сводят меня с ума, вы, возможно, будете только смеяться.

— Уверяю вас, не будем.

Наша гостья помедлила с минуту, словно собираясь с мыслями, а потом заговорила, начав свой невероятный рассказ:

— Итак, должна вам сказать, что я — единственная дочь и вообще единственный ребенок Джошуа Феррерса из Абботстандинга в Хэмпшире, — начала она. — Сэр Роберт Норбертон из Шоскомба, с которым вы познакомились несколько лет тому назад, это кузен моего отца; он-то и посоветовал мне обратиться к вам в эту критическую минуту моей жизни.

Холмс, который сидел откинувшись в кресле и закрыв глаза, вынул трубку изо рта.

— Почему же вы тогда не пришли ко мне вчера вечером, сразу по приезде, а дождались утра? — спросил он.

Мисс Феррерс испуганно вздрогнула.

— Но сэр Роберт сказал мне о вас только вчера вечером, когда мы с ним обедали, мистер Холмс. А откуда вам известно…

— Но это же очень просто, сударыня. На правом локте и манжете вашего жакета видны явные следы паровозной сажи, которой непременно пачкается человек, сидящий у окна в вагоне, тогда как ваши туфли отлично вычищены — такого блеска добиваются только в хороших отелях.

— Вам не кажется, Холмс, — перебил я его, — что нам следует выслушать рассказ мисс Феррерс, ни на что не отвлекаясь? Я как врач считаю, что чем скорее мы снимем с ее плеч эту тяжелую ношу, тем лучше.

Наша прекрасная гостья очень мило поблагодарила меня взглядом своих синих глаз.

— Вам бы следовало знать, Уотсон, — строго заметил Холмс, — что у меня свои методы. Как бы то ни было, мисс Феррерс, мы преисполнены внимания. Прошу вас, продолжайте.

— Я должна объяснить, — продолжала она, — что молодые годы своей жизни мой отец провел на Сицилии, где он унаследовал значительное состояние — обширные виноградники и оливковые рощи. После смерти моей матери ему, по-видимому, разонравилась жизнь в этой стране, хотя за это время его богатство значительно приумножилось, и он, продав виноградники и все прочее, переселился в Англию. Более года он кочевал из одного графства в другое в поисках дома, который отвечал бы его несколько необычным требованиям, пока наконец не остановил свой выбор на Абботстандинге, неподалеку от Бьюли в Нью-Форесте.

— Одну минутку, мисс Феррерс, остановитесь, пожалуйста, на этих необычных требованиях.

— Мой отец отличается склонностью к уединению. Больше всего он настаивал на том, чтобы дом находился в малонаселенной местности и стоял по крайней мере в нескольких милях от ближайшей железнодорожной станции. В Абботстандинге, который представляет собой очень сильно разрушенный особняк, построенный с большими претензиями и служивший некогда охотничьим домиком поместья Абботс-Бьюли, он нашел наконец то, что искал, и после того, как был проделан кое-какой необходимый ремонт, мы поселились в этом доме. Это, мистер Холмс, произошло пять лет тому назад, и с того самого дня мы живем в состоянии неосязаемого страха, который невозможно определить словами, который не имеет под собой никакой реальной основы.

— Если он неосязаем, если не имеет в себе ничего реального, как же вы его ощущаете, как догадываетесь о его существовании?

— Через обстоятельства, определяющие нашу жизнь. Отец не допускает никаких отношений с нашими немногочисленными соседями, и даже необходимые покупки делаются не в ближайшей деревне, а привозятся в фургоне из Линдхерста. Прислуга состоит из дворецкого Макинни, мрачного, угрюмого человека, которого отец нанял в Глазго, его жены и ее сестры — эти женщины делают вдвоем всю работу по дому.

— А вне дома?

— Другой прислуги у нас нет. Сад зарос и окончательно одичал, сорняки и вредители заполонили все поместье.

— Во всех этих обстоятельствах я не вижу ничего тревожного, мисс Феррерс, — заметил Холмс. — Уверяю вас, если бы я жил в деревне, я бы создал вокруг себя точно такую же обстановку, чтобы отвадить непрошеных гостей. Значит, в доме живете только вы с отцом и трое слуг?

— В доме — да. Но в поместье есть еще маленький коттедж, где живет Джеймс Тонстон, который в течение многих лет был управляющим на виноградниках отца в Сицилии, а потом вместе с ним приехал в Англию. Он и сейчас служит у отца управляющим.

Холмс удивленно поднял брови.

— Интересно, — сказал он. — Двор и сад запущены и заросли, вернувшись к своему первозданному виду, в поместье нет ни одного арендатора, зато есть управляющий. Несколько странное положение вещей, как мне кажется.

— Это чисто номинальная должность, мистер Холмс. Мистер Тонстон пользуется доверием моего отца и занимает это положение в Абботстандинге исключительно в благодарность за его многолетнюю службу у отца на Сицилии.

— Ах так! Тогда понятно.

— Отец редко выходит из дома, а когда это случается, никогда не покидает пределов парка. Такая жизнь может быть вполне приемлемой при условии, если существует любовь и взаимное понимание. Но — увы! — в Абботстандинге ничего подобного нет. Мой отец, несмотря на то что он человек богобоязненный, не относится к людям, способным внушить любовь или привязанность, он всегда был суровым и замкнутым, причем порой эта его мрачность принимает совсем уж крайние формы, и тогда он запирается у себя в кабинете и не выходит по целым дням. Как вы легко можете себе представить, мистер Холмс, для молодой женщины, лишенной друзей ее возраста, лишенной всякой связи с обществом, обреченной проводить лучшие годы своей жизни в мрачном великолепии полуразрушенного средневекового дома, такое существование представляет собой мало интересного. Наша жизнь шла размеренно и монотонно, но потом, приблизительно месяцев пять тому назад, произошло событие, незначительное само по себе, которое тем не менее послужило первым звеном в цепи событий, вынудивших меня обратиться к вам с просьбой о помощи.

Я возвращалась домой после утренней прогулки в парке и, оказавшись на подъездной аллее, ведущей от ворот и сторожки привратника к дому, заметила, что к стволу дуба, стоящего на обочине, что-то приколото. Подойдя ближе, я обнаружила, что это обыкновенная цветная гравюра из тех, что используются в качестве иллюстраций для рождественских песенок и дешевых религиозных брошюр. Однако тема этой картинки была необычна, надо прямо сказать — поразительна.

На фоне темного ночного неба была изображена голая скала, на вершине которой стояли девять ангелов с крыльями, разделенные на две группы: в одной — шесть, а в другой — три. Глядя на эту картинку, я поначалу не могла понять, что в ней кажется несообразным, что так раздражает чувства своим несоответствием, но потом сообразила, в чем дело. Впервые в жизни я видела ангелов, изображенных не в радостном сиянии, а в мрачных траурных одеяниях. В нижней части картинки были нацарапаны слова: «шесть и три».

Когда наша гостья на минуту замолчала, я бросил взгляд в сторону Шерлока Холмса. Брови его были насуплены, глаза закрыты, однако по тому, как из его трубки то и дело поднимались тонкие спиральки дыма, я понял, что он глубоко заинтересован.

— Первой моей мыслью было, — продолжала она, — что разносчик из Линдхерста хочет таким образом привлечь внимание к какому-нибудь новомодному календарю, который он стремится продать, поэтому я и сорвала картинку, взяла ее с собой. Поднимаясь наверх в свою комнату, я встретила на лестнице отца.