Но я о другом. Залежавшееся письмо. Которое, к счастью, не оказалось криком о помощи (можно выдохнуть и перестать паниковать до следующего письма, ведь каждый раз страшно). Но кое-что заставило задуматься и заволноваться. Опять увидеть и услышать Олю в каком-то новом формате. Сколько у этой девочки внутренних красок? Лиц? Масок?

* * *

«Дорогая Вероника!

Если подумать, твое имя мне напоминает Тауэр. Я не видела Тауэр и специально не буду гуглить его сейчас (вдруг разочаруюсь и иллюзия разрушится?), но я думаю, что это ужасно старый замок с высокими башнями. И вот эти башни – как центральное, какое-то рубежное «Н» в твоем имени. Может быть, из-за этой иллюзии башни мне трудно сказать, какой вариант мне нравится больше – «Вера» или «Ника». Мне нравятся оба.

Интересно, как ты представляешь себе мое имя?

Помнишь ли ты, что ты недавно спрашивала о том, какой суперсилой я хотела бы обладать? Я растерялась и не смогла придумать, что одно мне хотелось бы предпочесть. Сейчас я подумала и мне кажется, что я хотела бы при знакомстве видеть человеческие имена у них на лбу в виде картинки. С одной стороны, так никогда не забудешь имя того, с кем познакомился (а ведь это всегда проблема, не так ли?), а с другой – сразу можно понять, что за человек перед тобой. И еще – от твоей суперспособности нет никому вреда, потому и переживать не нужно, что случайно что-то уничтожишь. И так классно сразу всех видеть!

Вот тебя я вижу так: ты – башня. Наверное, в этой башне томится прекрасная принцесса. А у подножья лежит дракон.

Хотя я сейчас подумала, что «Н» – это еще и мост. Так что ты как будто проводник и посредник. Вот меня, например, ты проводишь в жизнь. Без тебя мне ничего не светило, кроме уроков. А это скучно. Но, Ника, мосты и башни такие хрупкие. Даже если стоят веками. В них есть что-то ранимое. Но как хорошо, что никакая башня не сможет прочитать этого моего письма. Ей было бы неприятно узнать, что она ранима. Как я где-то читала, всегда есть камень у основания, который может сдвинуть даже ребенок, и тогда все рухнет. Все эти сложные, массивные, внушительные конструкции, толстенные стены. В душе каждая башня – немного бабочка, верно? С ее крылышек можно стереть пыльцу, и она никогда не полетит, а из башни можно вытащить вот этот камень, и она рухнет. Вот так.

Новостей на этой неделе у меня мало. Всего две. Первая – у нас в школе новый психолог. Ее зовут Ирина Владимировна. Ее имя мне кажется воронкой в спокойном море. Вроде бы все тихо, а не заметь я вовремя этого гиблого места – беда. Так вот. Эта морская воронка попросила меня нарисовать свой портрет. Глупый тест. И я, конечно, нарисовала ей что-то, что она очень хотела увидеть. Или не очень. Я нарисовала себя в образе собаки с очень длинным хвостом и рогами. Рогатая собака, вот так. Конечно, морская воронка на следующий день стала со мной этот рисунок обсуждать и, уже не помню как, мы вдруг докатились до Гегеля. Она испугалась и спросила, неужели я читала. Я сказала: «Конечно, нет, мне только двенадцать, я не хочу тратить свою жизнь на такую чепуху. Но у меня есть смартфон, а в смартфоне – гугл. Вот так за одну ночь я познакомилась, например, не только с господином Гегелем, но и с творчеством Достоевского в полном объеме. Да благословит Бог тех, кто придумал краткое изложение».

Ника, ты, конечно, скажешь, что я очень грубо говорила с взрослым человеком. Вообще-то, это, наверное, было бы эффектнее, если бы между нами не находился сурдист, но и так было хорошо. Морская воронка точно не обиделась, но очень долго умничала о том, что мне нужно серьезно относиться к жизненным приоритетам, не закрываться от внешнего мира и не забывать, что маски не защищают от проблем.

Про маски нужно запомнить – очень на злобу прошедшего карантина.

Но ты поняла, Ника? Она посчитала меня просто выделывающимся подростком.

Просто подростком. А не Олей.

Она не искала во мне меня, хотя получает деньги именно за это. Она увидела только рогатую собаку, которую я придумала!

Ника, прошу тебя, если хочешь ответить, что это просто мой юношеский максимализм, то лучше не отвечай ничего.

Да, и вторая моя новость. У нас появился новый мальчик. Его зовут Давид и он слепой. Абсолютно.

Наши с ним уже немного пообщались, а я не хочу через сурдиста, но не знаю, как бы я могла с ним говорить иначе. Сломала голову. Может быть, ты придумаешь?

А, и последнее. А у нас была какая-то тетка из внутренних органов. Читала лекцию о безопасности. Знаешь, я вот смотрела на нее и увидела вполне нормального человека, состоящего, как и все, не только из внутренних органов, но и из разных внешних атрибутов. Очень уж некрасиво звучит это. Про органы. Как люди могут так представляться?

У меня все. Целую. Жду выходных. Любых. Особенно праздничных.

Оля»

Кроме письма, в конверте лежала еще небольшая записочка, в которой Оля отвечала на один из моих вопросов из прошлых писем. Наверное, хотела написать в письме, но забыла. Написала отдельно:

«Операция по вживлению электрода в мозг, которая позволяет вот таким, как я, начать слышать хотя бы и со слуховым аппаратом – тема интересная. Я прочитала в интернете. Без подробностей, конечно, потому что они кошмарные – будет в голове слуховой аппарат, жуть! Но тема все равно интересная. Опять же, поехать в Германию было бы здорово, хотя, наверное, если меня там будут оперировать, то погулять по новым местам у меня не выйдет.

Короче, я думала.

Хочу ли я слышать и нужен ли мне этот шанс? Знаешь, Ника, я привыкла ничего не слышать и мне противно думать, что бы я могла слышать, если бы у меня был слух. Сколько людей говорят плохие слова, когда я отворачиваюсь? Я знаю, что говорят. Даже не в мой адрес, а просто так. Сколько машин гудит. Сколько ракет взрывается. Сколько выстреливает патронов. Сколько детей плачут.

А я могу просто отвернуться и верить, что вокруг меня поют ангельские хора.

Все в моей голове.

Хотя однажды мне бы хотелось послушать оперу. Или сходить в органный зал. Ты рассказывала, что это чудесно.

Но стоит ли оно того?

В моей голове мир так прекрасен. А если там будет электрод, будет ли мне так легко?»

Записка оканчивалась рисунком моста. Массивный такой мостище над какой-то непонятной трещиной или расщелиной. При этом было стойкое ощущение, что мост явно слишком помпезен для этой трещинки. Наверное, ее где-то можно было просто перешагнуть, но над ней красовался этот мост. Ох, Оля. Ты играешь со мной в шарады. Подшучиваешь. Даешь ориентир, символ и подсказку, но тут же снова заметаешь след.

Что меня так разволновало в этих письмах? Странное ощущение, что Оля взрослеет явно быстрее, чем я могу осознать. В сущности она еще долго будет оставаться маленькой девочкой, не будет понимать каких-то намеков, замечать дурные знаки. Она сможет легко стать жертвой преступления, быть обманутой подлецом – просто потому, что она ребенок. Но она всегда будет очень проницательной и талантливой девочкой. Слишком проницательной для этого неуклюжего мира. Смогу ли я угнаться за ней через год? И (эта мысль особенно больно меня поскребла изнутри), буду ли я через год ей интересна?

Олины письма я прочла как раз вовремя. Несмотря на глухую ночь, вдруг зазвонил телефон. Мой коллега, Витька Дорохов, занимающийся вопросами криминала на местном телеканале и имеющий хорошие связи в полиции и прокуратуре, решил поделиться тем, что узнал.

– Прости, что так поздно, только с работы, тяжелая неделька…

– У меня тоже. Так что я тоже не сплю, рада звонку. Рассказывай!

– Если вкратце – пять пропавших детей. Возможно, и больше, так как по слухам есть пропавшие и из числа тех, кто склонен к бродяжничеству, но на них менты не принимают заявления или просто не учитывают, непонятно. Трупов пока нет, так что органы пока официально информацию не дают, сама знаешь, боятся паники.

– А слухов они не боятся? Мамы школьников завтра телефоны начнут обрывать.

– (вздох) Это будет завтра…