– Дядь, а ты стрелял?

– Да, стрелял.

– Попал?

Мужчина потер переносицу:

– Не знаю, далеко было.

– Ранен был?

– Да, теперь комиссовали, больше воевать не буду.

– Работать будешь?

Военный снова потер переносицу, паузу сделал дольше, чем в первый раз:

– Наверное.

– А, я так и думал, с работой плохо.

Мальчишка смотрел в упор, не стеснялся и явно рисовался своей проницательностью:

– Возьми!

Сунул в руки сразу несколько одинаковых карточек, на которых лаконично было написано «Работа» и был дан мобильный номер телефона:

– Это вот как раз то, что тебе нужно. Если надумаешь, то скажи, что ты от Кузнечика.

Тут мальчишка дал слабинку и немного жалостливо дрогнул голосом:

– Обязательно скажи, что от Кузнечика, мне за это денег дадут, – потом, видимо, решил реабилитироваться, и заговорил с прежней небрежностью и надменностью. – Меня там все знают, хорошая работка будет.

Трамвай подъехал к очередной остановке, механическая женщина из репродуктора продребезжала название улицы, и мальчишка выскочил, убежал прочь.

– Ну, ладно, – сказал военный сам себе и засунул карточки с номером в карман.

До своей остановки он добрался минут через двадцать. Побродил среди россыпи совершенно одинаковых хрущевок, из которых нужная какое-то время не обнаруживалась – нумерация шла вразнобой, прыгая через два или сразу три номера. Но, сделав несколько кругов по району, он все же нашел нужный дом. Зашел в подъезд, проскочив домофон, улучив момент, когда какой-то студент выбежал и поспешил в сторону остановки, не проследив, чтобы дверь закрылась.

На третьем этаже остановился у старой двери, обитой дерматином (на фоне соседских, вполне добротных, она казалась совсем обшарпанной), помялся немного, опять пожевал свою сигаретку, а потом все же решился и нажал на кнопку звонка.

За дверью противно задребезжало, отзываясь на нажатие звонка – раз, затем другой, третий, и только тогда послышались какие-то звуки жизни из глубины квартиры. Дверь неспешно открыли. На пороге стояла заспанная, кудлатая и немного опухшая женщина в кокетливом бордовом халате с алыми кружевами. Не без неприязни она окинула взглядом военного, хрипло спросонок спросила:

– Ты к кому?

– Мне Генка этот адрес оставлял, мы вместе в госпитале…

Он не договорил, из темноты квартиры кто-то зашипел, закашлял и вдруг очень весело завопил по-подростковому срывающимся голосом:

– Кифа, земеля, родненький! Огурчиком, огурчиком! Входи, братишка, входи!

Женщина снова окинула взглядом гостя и снова не без неприязни, но сделала шаг в сторону и махнула рукой – входи, мол.

В квартире было грязно. Прямо на полу лежали окурки, фантики, какие-то объедки, тряпки. Кухня была завалена пустыми бутылками, липкий стол уставлен грязной посудой. В гостиной то же самое – стол, покосившийся шкаф с вываливающимися тряпками, засаленный диван без покрывала. Только в спальне, краешек которой был виден из открытой двери, было более-менее чисто – стояла неубранная постель, но с постельным бельем. И пол был чист – без окурков, бумажек.

Из спальни, припадая на правую ногу, вышел голый по пояс – только в одних старых, вытянутых спортивных штанах, небритый и тоже заметно опухший мужчина. Начал обниматься с гостем. Забормотал, затараторил:

– Ой, я рад, как рад! Только о тебе, братишка, вспоминал – как ты там, мой дорогой. Все думал о тебе.

Покрутил головой, ища глазами женщину:

– Марго! Маргоша, гляди, это мой братишка Кифа, помнишь, я говорил? Вместе с братишкой служили, вместе под обстрелом были, вместе на том вокзале и попали… Каждый в свое время!

Приговаривая, мужчина то обнимал, то хватал за плечи и тряс восторженно своего гостя:

– Вместе в госпитале лежали потом. Только я раньше, а он – позже, когда я уже домой собирался. Да, земеля? Ух, мой братишка Кифа и я, Генка Погон! Опять вместе, как и раньше! А помнишь, что доктор потом говорил, что я не Погон, а бесогон, потому что в нашей палате всегда шумно было и никто не помирал, помнишь? А в соседней все помирали.

– Ладно, я тогда чайник ставлю… – сказала женщина и поплелась на кухню.

А мужчина, назвавшийся Генкой Погоном, все обнимался и встряхивал за плечи своего боевого друга:

– Кифа! Не выбросил мой адресочек, ко мне заглянул сразу, да? А я вот обещал, как обещал – так и сделаю! Все для землячка! Вот и познакомлю тебя со своей Марго! Она у меня такая, с характером, но добрая баба. Ждала меня тут все это время, одна была. Думал, убью, если не одна, а она – одна. Она у меня в детском саду работает. Днем с детишками, а вечером со мной. Золотая баба, хотя и вредная! Карантин пережили, самоизоляцию. Видишь, как пили? Пили страшно, Кифа! И Марго без работы сидела. Все на мою пенсию. Так и тянем.

И тут же стал звать:

– Марго, Марго!

Из кухни донеслось беззлобное ворчание, грохот посуды. Мужчины пошли туда, расселись за грязным столом. Генка сел неуклюже, выставив вперед странно негнущуюся ногу. Стало понятно, что у него там протез:

– Выпьем?

Начал шарить по столу, в поисках более-менее чистой посуды и бутылки, в которой еще хоть что-то осталось.

– Кифа… имя такое? – спросила женщина.

– Нет, – стал пояснять гость. – Меня так еще в учебке назвали. Я Петр. Просто нас, Петров, сразу шесть человек в одном автобусе с призыва приехало. Сержант почертыхался и стал каждого не по имени звать, а прозвище придумывать. По тому, кто с чем приехал. Вот один с плеером был – стал Музыкой, другой с цепочкой толстой золотой – стал Бобиком, как пес цепной, а у меня, вот, банка кефира была – Кефиром назвали, а потом сократили – Кифа. Позывной такой потом был.

– Петр он, Петр, – подтвердил Гена, разливая в несвежие кружки водку.

– Подожди, – остановил его Кифа. – Пара слов.

Они вышли в подъезд, Гена закурил, его гость снова начал жевать свою электронную сигарету:

– Ты говорил, что квартира у тебя от мамы осталась, пустая стоит? Куда ты без жены…

Генка хохотнул:

– Ну… Есть! Так Марго и не жена, чего выходили-то? Жена сразу к маме умотала, как только узнала, что я без ноги. А с Марго мы до войны крутили понемногу. Так-то она мне и даром не нужна была, разведенка какая-то стремная, а вот теперь вон как вышло.

Немного неловко помолчали, Кифа вздохнул и продолжил:

– Пусти меня на ту квартиру, на пару недель. Денег у меня пока нет, но как появятся – в долгу не останусь.

– Живи. Только хата и правда совсем пустая, полы и стены. Мне пока социальные не платили, пил на те, что за вещички дали.

– Ничего, мне не привыкать.

Еще помолчали. Генка вздохнул, что-то сообразив:

– Ключи сейчас дам. Ты, так понимаю, не останешься?

– Дел много, – виновато сказал гость. – Я хотел побыстрее…

В квартиру он больше не возвращался, только крикнул в открытую дверь, когда Генка вынес ключи:

– Пока, Марго!

Быстро и весело сбежал по лестнице, на улицу выскочил явно в приподнятом настроении и бодро зашагал по адресу, который указал Генка, передавая заветные ключи.

В городе его ждало еще пару дел. Он и правда тут родился и вырос, но уже давно не жил и жилья тут не имел. Но город держал его, владел им, и разорвать эти связи было невозможно.

* * *

Передав ключи, Генка вошел в квартиру, сел за стол и залпом выпил один, потом сразу другой стакан водки.

– Ты чего? – удивилась Марго.

– Странное дело, – сказал Генка, немного продышавшись. – Я был почти уверен, что он помер.

– Кто?

– Кифа.

Марго отвернулась, украдкой перекрестилась, но сказала иронично и ворчливо:

– Перепутал ты, наверное. Мертвые так бодро не бегают.

– Не бегают, – подтвердил Генка. – Видимо, перепутал.

Потер глаз, который увлажнился. Вздохнул пару раз, махнул рукой и ушел досыпать.

Ночевал Кузнечик не в привычном «убежище», а в новом для себя месте, о котором еще почти никто и не знал – в гаражах. От дождя укрылся хорошо, а когда по крыше шуршало – спал особенно сладко. Но все же один раз растревожило что-то – просыпался, в каком-то забытьи плакал, размазывая слезы по чумазому лицу, вспоминал маму. Потом полегчало, уснул опять – без снов и посторонних мыслей. Утром встал очень рано, сам даже не понял, как так вышло. Без цели бродил близ автовокзала.