– Даже дохлого!

Теперь Ромашка и правда как-то засуетился, зашнуровал кроссовок, одернул ветровку, вытянул из рукава и натянул на голову кепку с мятым козырьком, полез наверх. Чумка заволновалась, вспомнив о друге, зашмыгала носом, может и заплакала. Петкурица и Кузя переглянулись и тоже полезли наверх – на переговоры.

Хриплый голос и лохматая голова в дыре принадлежали старшему мальчишке, который работал грузчиком на рынке, с беспризорниками общался, но особо не дружил – не из таких. Звали его Бура, от прозвища Буратино – из-за длинного, много раз ломанного в драках носа. Беспризорникам он сочувствовал, чем мог – помогал. Но особо не сентиментальничал. Все знали: если попасться на воровстве на складах или задраться с грузчиками – от Буры пощады не жди. Но вот когда один из беспризорников пропал – Буратино подключился к поискам. Как мог, так и защищал их. Спасал, можно сказать.

– Наши пошли, у вокзальных спросили – не видел никто, побожились, – начал пересказывать Бура последние события. – Поклялись, значит.

– Врут! – пробурчал возмущенно Петкурица, который все сказанное расшифровал быстро. «Наши» – это грузчики, «вокзальные» – это те бомжи и нищие, что делят самую жирную привокзальную территорию и с беспризорниками у них вечные войны и столкновения. Божились они легко, но столкнись с ними ночью в глухом углу, выживет кто-то один.

– Мы их очень убедительно спросили, – заверил Бура. – Не врут, значит. Сказали – никто его не видел и никто не трогал. Так что мы потом еще к мосту ходили, тамошних спросить. У них три дня тому в колодце труп нашелся. Оказалось, бомж какой-то. Старый.

– Ты видел?

– Видел, – соврал Бура, хотя на самом деле тело доставали еще до того, как он пришел вчера работать. – Серый весь и в одном ботинке!

– Кровь видел?

– Нет, высохла уже. Его менты доставали и наши многие его видели. Вовинарг говорит, что шея сломана.

Вовинарг в кругу грузчиков был авторитетом, старый контуженый афганец много повидал. И Буре после ссылки на Вовинарга поверили, хотя мальчик только пересказал то, что говорили другие после общения с милицией:

– Менты сказали, что Хвостика мог маньяк забрать. Уже не первый случай в городе.

Чумка ничего не поняла, переспросила:

– Кто такой маник?

– Маньяк, дурища мелкая. Серийный убийца. Ловит детей и режет!

Бура заметил, что Чумка испугалась и заволновалась еще сильнее, потому хохотнул:

– Так что сидите тихо, блохастые!

Ромашка махнул рукой, выматерился, сплюнул сквозь зубы (так он себе казался особенно взрослым – когда ругнется и сплюнет), заключил:

– Врешь ты. И труп ты не видел. И с ментами не говорил, станут они с тобой говорить и про маньяка рассказывать!

– А ты вообще домой вали, – замахнулся на него вдруг сильно разозлившийся Бура. – Не веришь, так сам ищи своего Хвостика!

Ромашка мотнул головой, слушать больше не стал – побежал домой. Было о чем подумать. И дела были.

Хвостик пропал неделю назад. Он был частью этой компании, в яме под старым павильоном спал постоянно или через раз. Иногда уходил на вокзал, там его в буфете какая-то баба подкармливала и пускала иногда поспать где-то в специальной комнате возле камер хранения, о которой беспризорники не знали, а рассказывал сам Хвостик – мол, там тепло, чисто и можно даже помыться. Хвостик был чистюля.

Хвостик мог пропасть именно там, пробираясь на вокзал к своей знакомой. Впрочем, беда могла приключиться с ним где угодно. Машина могла сбить, и водитель, чтоб под следствием не оказаться, мог вывезти и спрятать где-то труп. Мог сам где-то убиться – провалиться в какую-то яму, утонуть в реке, на стройке расшибиться. Но вокзал… Вокзал – это вернее всего!

Ромашку пропажа знакомого не сильно впечатлила. Эмпатии он был лишен, сам смерти не боялся и боли тоже не боялся. Но вся история показалась ему чем-то серьезнее, чем просто случайная пропажа какого-то бродяжки. Он уже слышал, что в городе стали пропадать дети. И это было интересно. К ним в школе еще до каникул приходили из милиции и рассказывали, как малышам безмозглым, что с посторонними нельзя уходить и что нужно всегда сообщать родителям или учителям, если по пути в школу или из школы увидели что-то непонятное или подозрительное. Вот зачем они приходили это рассказывать? А, кажется, девочка пропала из четвертого класса или пятого. Вот не было Ромашки до этого дела тогда, а сейчас вдруг стало любопытно.

Нужно домой, быстрее домой, может быть, кто-то что-то расскажет интересное по этому поводу. Одноклассники? Пацаны из школы? Что в соцсетях пишут? В группе школы?

Ромашка брел по дворам, заглядывая во все подворотни, где обычно собирались его знакомые. Как назло всюду было пусто: каникулы же, все спят или смотрят мультфильмы за завтраком. Нужно, значит, в школьный чат зайти. Значит, нужно домой. Хотя и не хотелось. Отца, конечно, опять дома нет, а мать, может быть, опять плакать будет или ругаться. Или, может быть, даже подерется немного. Если трезвая – будет плакать, точно. А пьяная – будет бить. Ну, и ничего.

Ромашка остановился возле своего подъезда, посмотрел на окна – свет горит всюду, хотя на улице было светло. Пьяная, наверное. И пьет с ночи. Вот когда бабушка жива была, папина мама, то она вот всегда по дворам бегала, искала его. А сейчас никто не ищет. Отцу наплевать – и на него, и на мать. А мать… Пьет и жизнь свою ненавидит. И ничего больше не делает. Пьет и ненавидит, а от того, что ненавидит – еще сильнее пьет.

Мальчик поднялся на свой этаж пешком, открыл своим ключом. Удивительно, что не потерял, как всегда. Прошел в чистую, теплую прихожую, снял ветровку и кроссовки, засунул в нижний угол шкафа-купе (там никто не будет смотреть, а то если мать увидит – опять будет орать, что одежда порвана и воняет). Видимо, на звук возни в прихожую вышла мать – в обычном домашнем халате, с бокалом в руке – точно, опять пьяная. Прямо с утра! Но не стала драться или плакать, посмотрела холодно и ушла. Ну, значит, так даже лучше. Плевать на нее.

Ромашка прошел по коридору мимо ванной и санузла, заглянул на кухню. С мамой за столом сидела худенькая женщина в темном свитере, посмотрела через плечо, улыбнулась, помахала рукой:

– Ромка, привет!

Это тетка, значит, в гостях. Не часто бывает. То ли мать ее не любит, а то ли она не любит мать, непонятно. А как встретятся – сидят часами и не расходятся. Странные.

– Привет, Ника, – сказал Ромашка и пошел в свою комнату.

* * *

Но где на самом деле был Хвостик?

Приключения начались еще в конце мая. Как только ослабили карантин и вокзал снова стал жить прежней жизнью, на работу снова вышла Тамара Евгеньевна. Она принимала гостей в комнатах для отдыха при вокзале, потому для Хвостика была полезной знакомой. К мальчику она испытывала нежные чувства – говорила, что тот похож на ее сына, который погиб на войне еще несколько лет назад. Бывало, уложит спать, подсядет рядом, по волосам гладит и плачет:

– Увидела тебя, как гром ударил, точно мой Володька, только опять маленький. Волосики такие же, глаза зелененькие, щечки, носик. И худенький такой же, и ямочки вот тут, и даже руки похожи, и походка…

Хвостик слушал, но старался особо не грустить по какому-то загадочному и совершенно чужому Володьке. Но то, что был на него похож, про себя считал большим везением. Тамара Евгеньевна между тем к ребенку привязывалась все больше, убеждая себя, что это, может быть, вообще ее внук – просто не знал никто, а какая-то негодящая, случайная девица от Володьки вот родила, а сама… умерла, может быть. Или пьет. Или наркоманка какая-то. Горюющая женщина так себя в этом хотела убедить, что даже не расспрашивала у Хвостика о том, кем были его родители, которых он, кстати, прекрасно помнил и знал, а сама придумывала его историю и все больше верила в нее. И тайно вынашивала планы, как бы Хвостика усыновить или просто уговорить прийти к себе жить. Кто будет сомневаться, что это Володькин сын, если он так похож?