Повернув голову влево, взгляд Ильи Ефимовича остановился на Православной Духовной семинарии, упиравшейся в небольшой, разросшийся зеленью сквер, в котором на пьедестале из красного камня стоит бронзовый бюст Пушкина. Он слышал, что деньги на памятник собирал весь Тифлис в память о великом русском поэте, который останавливался на этой улице. Вплотную к гостинице «Кавказъ» примыкал Штаб кавказских войск с башенкой и часами. А сразу за зданием Штаба брала свое начало Дворцовая улица.

В прекрасном расположении духа спустился он в ресторан, где его уже ждал стол, накрытый изумительными закусками и разнообразными графинчиками, которые так и манили их испытать. Он знал, что развлечений в Тифлисе в избытке. Здесь было где погулять – не меньше ста пятидесяти трактиров, более двухсот винных погребов, около двухсот кафешантанов и духанов, а среди них известные «Загляни, дорогой», «Сам пришел», «Сухой не уезжай», «Войди и посмотри», «Симпатия», «Хлебосольство Грузии», «Зайдешь – отдохнешь у берегов Алазани», «Золотые гости», «Вершина Эльбруса» и, конечно же, знаменитый духан «Не уезжай, голубчик мой». Выбирай любой! Кто только не пьянеет и не теряет здесь своего рассудка! А после кутежного веселья гуляки берут извозчика в армяке с яркими пуговицами и, удобно устроившись в фаэтоне на широких сиденьях из темно-красного бархата, несутся по ночному Тифлису, где после удушливого дневного зноя и сутолоки уже не слышны выкрики продавцов, закрыты все магазины и лотки. В такое-то время натруженный город отдыхает от забот. На кровлях некоторых домов сидят люди, наслаждаясь свежим западным ветерком, веющим с горы Мтацминда и со стороны садов Ортачалы, где в этот час вовсю гуляет дворянство и купечество. Гладкие, покрытые глиной и пылающие жаром плоские кровли охлаждают водой из чанов и кувшинов. Некоторые стелят ковры. Выносятся мутаки – цветастые подушки продолговатой формы. Где-то гудят общие увеселения, восхитительно пляшут лезгинку. А беззаботные гуляки, добравшись до квартала серных бань, бреются и моются в их бассейнах, а потом, свежие и обновленные, едут дальше, их фаэтоны катятся сквозь узкие улочки, обгоняя коляски-одиночки и другие фаэтоны, что понаряднее, явно петербургской работы, со спешащими в Ортачальские увеселительные сады князьями, сопровождающими своих разодетых дам и уже изрядно подвыпивших гостей. Любители пиров – кто быстрее, а кто не спеша – съезжаются сюда со всех районов Тифлиса: из Авлабара, Сололаков, Воронцова, Харпуха, с Хлебной площади и Шейтан-базара. И с радостью и нетерпением предвкушают покутить здесь как следует, пообщаться, на людей посмотреть и себя показать, послушать звонкий голос восторженного певца, ободряемого возгласами пирующих дардымандов, насладиться баятами и мухамбазами ашугов, увидеть веселые танцы кинто и другие забавные зрелища. Из приоткрытых окон и распахнутых дверей духанов слышатся песни, звуки зурны и саламури, мелодия шарманки. И носятся в воздухе волнительные и дурманящие запахи пряностей, которыми обильно приправлены грузинские блюда. У входа на мангалах поджариваются шашлыки из нежного мяса, бадриджанов и сочных помидоров, вокруг них пританцовывают краснощекие мангальщики, ловко совершая необъяснимый, почти магический ритуал над громко шипящими углями и исходящим от них одуряющим дымком. Рядом, в тонэ, пекут хлеб «шотиспури» и предлагают добрые кахетинские вина: Цинандали, Саперави, Телиани, Карданахи. «Эй, микитан, шевелись, тащи сюда весь бурдюк! И свежий шашлык из барашка, что еще утром бегал, травку щипал!». Гулять так гулять! До глубокой ночи! До следующего утра!

Купив по дороге букет белых роз, Репин подошел к дому княгини Дадиани-Шаховской за несколько минут до того, как башенные часы над Думой на Эриванской площади пробили трижды. Намедни он получил с посыльным ее приглашение, разбудившее в его душе томительно сладкие воспоминания давно минувших дней:

– Конечно, не откажусь! – тотчас подумал он, прижимая к губам почтовую открытку и с наслаждением вдыхая дорогой запах парфюма.

Остановившись перед украшенным пилястрами величественным фасадом доходного дома в три этажа, он вскинул голову и взглянул на балкон с красивой чугунной решеткой: весь второй этаж занимала роскошная квартира той, кого он давно потерял из виду. Здесь, в Сололаках, многие дома застроены армянскими богачами. Все они каменные, в стиле ампир, с маскаронами на фасадах: их театральные лики улыбаются и гримасничают, хохочут и страдают, останавливая на себе взгляд любопытных прохожих. Дома эти имеют аккуратные железные балкончики и нарядные, порой помпезные, парадные, где на столбах, рядом с ажурной лестницей, установлены фонари, которые торжественно освещают внутреннее убранство, украшенное лепными карнизами и пилястрами. Толкнув резную дверь, он вошел в парадную и, едва касаясь кованых перил, стал быстрым шагом подниматься по мраморной лестнице, восхищаясь удивительной росписью стен и потолка.

Нет-нет, в юности он не был балетоманом, наоборот, он был совершенный профан в этом искусстве. И при виде милых барышень, семенящих на носках и, вытягивая высоко ногу, ставящих прямой угол к своему торсу, ему делалось скучно. Однако же, он хорошо знал, что самые красивые женщины в Петербурге встречались именно в балетной труппе. Софья Шаховская танцевала партию волшебницы Золмиры в спектакле «Руслан и Людмила». Она – воплощение грации и женственности – взрывала зал овациями, стоило ей ступить на сцену. Со всех сторон к ее ногам летели букеты, поэтому свою партию она танцевала на цветах, устилавших сцену. Только когда балерина вышла на поклон, тишину зала взорвали овации. В такую женщину нельзя было не влюбиться. В тот холодный и снежный вечер, купив букет роз, он направился к подъезду выкрашенного в бледно-зеленый цвет Мариинского императорского театра. На Театральной площади, тускло освещенной газовыми фонарями, стекла которых были запушены густым инеем, уже стояло немало мужчин. Держались они важно, расправив грудь, и по-деловому посматривали на часы, давая понять окружающим, что к столь долгому ожиданию они не привыкли. Среди них было несколько молодых людей, в основном юнкера и корнеты, появившиеся здесь впервые, также рассчитывающие вырвать у судьбы счастливый шанс заполучить в возлюбленные балерину. Мороз крепчал. Прохожие брели сквозь пургу, пряча лица за воротниками. Дамы кутали щеки в шали, часто стряхивая налипшие снежинки с ресниц. Пролетки с побелевшими спинами извозчиков тащились смутными тенями по белым рекам улиц. И не было конца шторму, налетевшему на прибрежную столицу с ледяного простора Балтики. Кучера топтались около карет и саней, хлопали рукавицами и перекидывались между собою замечаниями об адской погоде. Несчастный городовой переминался с ноги на ногу у побелевшего столбика.

– Господа, они выходят! – наконец-то выкрикнул юноша в студенческой шинели. – Богини!

Поклонники, прервав разговоры, в едином порыве устремились к распахнутым дверям, откуда в это время выходили танцовщицы…

Когда большая часть балерин разъехалась со своими воздыхателями, из театрального подъезда выплыла Софья.

– Куда изволите ехать, барышня? Я отвезу вас, куда пожелаете, – подошел крупный мужчина с золотой цепью на бархатном фраке.

– Спасибо, – ответила балерина с холодной учтивой улыбкой, – но меня должны встретить.

– Ежели позволите, я вас доставлю куда угодно! – вышел вперед высокий молодой человек с охапкой красных роз.

Он хорошо помнил, как в тот вечер, развернувшись к напирающим поклонникам, громко проговорил:

– Господа, прошу потесниться, – и заметил, что стоит в центре круга вместе с прижавшейся к его руке балериной.