Основными участниками партизанского движения были финские крестьяне, которые руководимы пасторами и офицерами шведской армии. Многие партизанские отряды получили выучку и организацию, благодаря деятельности отпущенных финских солдат, сдавшихся в Свеаборге. Спад же в партизанской войне в Финляндии наступил после сражения при Оровайсе в августе 1808 года. Наши победы все более и более усмиряли народные волнения. Исчезновению всякого сопротивления способствовало и то, что крестьяне были разорены войной. Дома, как во всей береговой Остерботнии, были хорошие и крестьяне зажиточные, хотя и полуразоренные войною, не грабежом, но реквизициями, то есть безденежными поставками провианта и фуража для шведов и русских.

– Все это хорошо, Василий Васильевич, – согласился я. – Но наши подопечные будут делать в Финляндии то, чем им самим, возможно, придется заниматься в ближайшее время в других странах. И я примерно догадываюсь, где именно.

– Все так, Игорь, – кивнул Патрикеев. – Опыт, полученный ими в войне со шведами, подскажет нашим партизанам, как следует и как не следует поступать во время рейдов по тылам противника. А твои хлопцы поднатаскают их в тактике. Ведь многим из них пришлось повоевать в горячих точках. Пусть оружие и снаряжение в наше время было совсем другое, но приемы ведения боевых действий остались прежними.

Тут мне было нечем возразить нашему Деду. Действительно, война со шведами не должна была продлиться долго. Ведь мы учтем ошибки наших предков и постараемся не наступить повторно на те же грабли. Понятно, что генерал Кадудаль, подучившись и разузнав много полезного для себя, не помчится в Вандею, чтобы снова поднять там роялистов против Первого консула. Мы с ним уже говорили на эту тему, и он согласился, что внутренняя смута – худшее, что может произойти для такой страны, как Франция.

А вот про возвращение заморских владений в Северной Америке, потерянных после поражения в Семилетней войне, стоит подумать. Ведь если из большей части Акадии и Ньюфаундленда французов изгнали, то в Квебеке и Нью-Брансуике еще живы те, кто помнит, хотя бы по рассказам своим отцов и дедов, о сражениях на берегах Великих озер и реки Святого Лаврентия. Да и будущий император Наполеон Бонапарт не раз намекал на то, что неплохо было бы заставить англичан вернуть все, что им удалось силой и коварством отобрать у Франции. И что одной Индией они не отделаются. С чем генерал Кадудаль, несмотря личную неприязнь к «корсиканскому выскочке», был полностью согласен.

Так что пусть наши «кадеты», как завещал классик, продолжают «учиться военному делу настоящим образом». Будем следовать его советам.

16 октября 1801 года. Французская республика. Булонь. Джон О‘Нил, а на самом деле Джулиан Керриган. Шпион, который вернулся с холода

Я был готов к худшему. Четыре дня меня мурыжил этот «гражданин Сежурне», причем методы воздействия на меня были сродни тем, которые приписывали средневековой инквизиции – и которые напомнили мне мое пребывание на борту кораблей его проклятого величества. В результате я весь был в синяках, левая рука висела, как плеть (возможно, она была сломана), но никто из моих мучителей и не подумал пригласить врача. К тому же мне не давали есть с того самого дня, когда меня привели в это узилище, да попить мне позволили всего один разок, на второй день, принеся полстакана мутной и подозрительно пахнувшей воды. И если бы не мое ирландское упрямство, унаследованное от отца, то я бы давно уже повинился во всех мыслимых и немыслимых грехах, которые мне приписывали.

Вот и сейчас меня снова разбудили в середине ночи и потащили в комнату для допросов, где этот мерзавец Сежурне уже расположился со своим неизменным бокалом вина, а двое мордоворотов, которые по его приказу меня лупили, разжигали печку, рядом с которой лежали длинные железные прутья.

– Ну что, О‘Нил, вы признаетесь наконец, что прибыли из Британии во Францию, чтобы убить Первого консула? – как обычно, тихим слащавым голосом спросил тот.

– Я вас снова прошу – сообщите вашему начальству фразу «Ревель и Кёнигсберг».

– Чтобы они надо мной поиздевались? Ты не понял, придурок, с кем имеешь дело? Так вот, здесь, – и он показал мне стопку исписанных листов бумаги, – я описал то, что ты собирался делать. Где именно ты должен был подстеречь нашего всеми любимого Бонапарта и каким образом прикончить его на радость проклятым роялистам и аристократам. Подпиши признание – и мучения твои закончатся. Свершится суд народа, и на площади гильотина быстро и без мучительств отсечет твою непутевую голову. Вжик – и все! Не будет потом ни боли, ни угрызений совести. Тебя похоронят на кладбище среди достойных людей. Ну а если не подпишешь, пеняй на себя.

Неожиданно дверь с грохотом распахнулась, и в пыточную ворвалось несколько человек в черных сюртуках и цилиндрах. Сежурне обернулся и заорал на них:

– Вы что, олухи, не видите, что я занят? Выйдите вон отсюда!

Но вошедшие, по всей видимости, не очень-то испугались моего мучителя. Приглядевшись, Сежурне увидел начальника тех, кто так бесцеремонно прервал его допрос. Он побледнел и неожиданно смиренным голосом обратился к этому молодому человеку:

– Гражданин Лекорню, простите, я не ожидал вас увидеть. Мне показалось, что пришел кто-то из местных. Видите, я работаю и не люблю, когда они меня отвлекают.

– Работаете? Вижу. Сежурне, вам была передана просьба передать для гражданина Савари одну фразу?

– Да, но… я думал, что это фантазия преступника.

– Думать у вас получается плохо, гражданин Сежурне. Ваша голова не приспособлена для подобной работы. Взять всех троих!

– А мы что? Мы ничего! – заблеял один из мордоворотов. – Мы ни в чем не виноваты, мы лишь выполняли приказы гражданина Сежурне.

– Увести! И прислать врача! – И когда Сежурне и его подручных вывели, он спросил меня: – Мсье, вы можете самостоятельно передвигаться?

– Еще могу, мсье Лекорню.

– Вас срочно доставят в больницу. Кроме того, вас хочет навестить один ваш старый знакомый – он как раз едет сюда из Парижа. Простите нас, что с вами так обращались – этот ублюдок Сежурне получил циркуляр, подписанный Первым консулом, в котором было указано, что человек, произнесший эту фразу, не должен подвергаться никаким… эээ… мерам воздействия, а фраза должна срочно быть доведена до начальства. К счастью, вчера один из здешних служащих, который проходил мимо кабинета для допросов, услышал ваши слова через дверь и передал их куда положено. Сежурне – протеже этого палача Фуше, который ведет свою не совсем еще нам понятную игру. Но мы разберемся, уж поверьте нам…

– А что теперь будет с Сежурне?

– Он вам предлагал гильотину? Вот пусть он сам испытает остроту ее лезвия на собственной шее.

Мне его было абсолютно не жалко после того, что он со мной делал. Я лишь попросил:

– Можно мне воды? И чего-нибудь поесть.

– Сколько дней он вас не поил и не кормил?

– Не поил с позавчера. А не кормили меня с того самого момента, когда я попал в это… богоугодное заведение.

– Понятно… Насчет питья – посмотрим, что было у Сежурне. Так… Есть только местное пиво, вино и какая-то крепкая дрянь, или вам хочется именно воды?

– Пусть будет пиво.

– А вот насчет еды решит доктор Труая, что вам можно и сколько. После голодовки бывает вредно сразу плотно наедаться.

Через минуту этот самый доктор уже входил в кабинет.

– Что за варварство, гражданин? – сказал тот, увидев меня – и пыточную. – У вас здесь есть куда положить моего пациента, пока я его буду обследовать?

Лекорню вкратце объяснил, на что доктор лишь недовольно скривился, но ничего не сказал. Меня отвели в комнату отдыха начальника тюрьмы, где Труая раздел меня и долго осматривал, затем зафиксировал между двумя дощечками мою распухшую руку, с сомнением покачав головой.

– Ну что, доктор, – спросил я со слабой улыбкой. – Жить буду?

Тот неожиданно рассмеялся:

– Будете, конечно, будете. Организм у вас крепкий, несмотря на варварские методы дознания, которым вас подвергали. К тому же, как мне кажется, кость руки у вас цела. Тут или сильный ушиб, или трещина. Но, слава богу – да, я знаю, что Бога упоминать не положено, ну да ладно – все кончилось. Я распорядился, чтобы вам принесли бульона; его вам можно. Поедите, и вас отвезут в лечебницу.