– Вот и отлично! – Первый консул одарил меня лучезарной улыбкой и встал из-за стола. – Андре, оставьте мне эти бумаги, я еще раз их перечитаю. Может быть, в мою голову придут мысли, которые помогут нам совершить благое дело. Тысячи француженок будут возносить благодарность русским, которые сделали все возможное для того, чтобы их мужья, отцы, братья вернулись под родной кров.
– Только им придется недолго наслаждаться домашним отдыхом, – заметил я. – Ведь скоро начнется великий поход на Восток, в который они, как опытные солдаты Республики, отправятся вместе со своим любимым полководцем…
Наполеон вздохнул и развел руками, дескать, на войне как на войне.
31 июля 1801 года. Британия. Лондон. Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фольклендский, бывший шпион, а ныне просто клерк
Со времени того самого памятного разговора с Дженкинсоном, секретарем по иностранным делам и моим начальником, мне, как он и обещал, поручили скучнейшую канцелярскую работу. Моей задачей было проверять отчеты о потраченных средствах и сверять их с полученными заданиями. Я не раз и не два находил явные растраты, когда указывались завышенные суммы за жилье и питание. Бывало и так, что поручения не было либо оно не было подписано; один раз некий умник даже подделал подпись самого Дженкинсона – мне она слишком была знакома, чтобы повестись на столь неуклюжую уловку; впрочем, если бы это же сделал я, то мою подделку сам Дженкинсон не отличил бы от оригинала. Конечно, в результате мне стали известны практически все операции, кроме тех, что были строго засекречены, а имена задействованных в них и даже бюджеты скрывались за набором цифр. Полагаю, что любая служба-конкурент из других стран была бы очень довольна, получив эту информацию, но я, знаете ли, не предатель.
И все это время я пытался понять, почему меня преследовал злой рок. А все началось с того самого момента, как проклятого русского императора все-таки не убили его генералы. В рок я не очень-то и верю. Помнится, один мой знакомый из нашей же службы когда-то сказал мне, что у любой неудачи всегда есть фамилия, имя, а иногда и титул. Вот я и пытался понять, кто именно стоял за всеми нашими провалами.
Что это не О‘Нил, я был более чем уверен. Он каждый раз меня спасал – и я чуть было не ответил ему черной неблагодарностью, когда решил его прикончить. А он не только сумел доставить меня в целости и сохранности в Лондон, но и вступился за меня перед Дженкинсоном. Это я знал не только от самого Дженкинсона, но и из случайно подслушанного разговора двух его людей, которые недоумевали, почему он все время заступается за «это ничтожество Кэри». Так и сказали – и это несмотря на все мои предыдущие заслуги. Просиживают тут штаны в Лондоне и ни хрена не делают…
Но если это не О‘Нил, то кто? Лондонских сидельцев можно было сразу отмести – ничего они не знают про работу в поле, да и информация доходит до них довольно-таки медленно – ведь дорога из того же Мемеля до Лондона в данный момент занимает как минимум две-три недели. Так что я никак не мог понять, кто же виноват в моих злоключениях.
Сегодня с утра я отправился на работу, как обычно, в похоронном настроении. Мне предстояло трудиться несколько часов в душном кабинете – в Лондоне установилась нехарактерная для него жара, прямо как в каком-нибудь там Марселе или Бордо. Надо было вчитываться в каракули агентов, сравнивать то, что они понаписали, с инструкциями, да и суммы были часто подсчитаны неправильно, причем нередко они были занижены. Плохо учили мои коллеги арифметику в школе, ой плохо. Хотя, конечно, одно дело – считать русские рубли с копейками, другое – фунты, шиллинги и пенсы. Ведь в фунте – двадцать шиллингов, в шиллинге – двенадцать пенсов, а еще есть и гинея, в ней вообще двадцать один шиллинг. А многие почему-то решили, что в шиллинге всего десять пенсов…
У меня с этим проблем не было, но знал бы кто, как мне осточертела вся эта канитель! Я не жаловался – еще чего, не хватало еще обрадовать эту скотину Дженкинсона. Но сам себе клятвенно пообещал, что все они мне еще заплатят по счетам. И позвал своего лакея:
– Джим, скажи, чтобы приготовили мне экипаж. Впрочем… погода хорошая, я лучше прогуляюсь. Один.
– Вы уверены, сэр?
– Уверен. Что-что, а постоять за себя я умею.
Джим помог мне одеться, я взял трость с утяжеленным набалдашником и стилетом внутри и направился в сторону Уайтхолла, через Грин-Парк и парк святого Иакова. Нравится мне там гулять, а еще туда не пускают людей более низкого социального статуса, тогда как мне у входа в первый парк почтительно поклонились и открыли ворота. То же было и во втором парке.
Парк святого Иакова окружает одноименное озеро с двумя островами. Быстрее было бы пройти по северному его берегу, но мне так не хотелось на службу, что я решил обойти водоем, чтобы заодно полюбоваться на розовых пеликанов, потомков птиц, некогда подаренных, по иронии судьбы, русским посланником. Но не успел я завернуть, как увидел Дженкинсона и пару его прихлебателей, прогуливавшихся вдоль южного берега. Мне очень не хотелось их лицезреть, и я пошел на юг, выйдя из парка, в район к северу от Вестминстерского аббатства, где находились заведения для «чистой» публики.
И у первой же пивной заметил человека, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Узнал я его по рыжим кудрям и по походке – одет он был прилично, но шагал вразвалочку, так, как это делают люди, которые провели много времени на воде. Что было неудивительно – это был тот самый Джон МакКриди, который якобы единственный из всех сумел бежать из узилища в Ревеле и который оставался в наших комнатах в Мемеле, когда туда наведались прусские стражи порядка. Я-то всегда думал, что он был всего лишь моряком с одного из наших кораблей, а тут у меня в голове сложилась картинка.
Ведь все неудачи начались именно тогда, когда у нас появился МакКриди. Сначала якобы неудавшийся побег – а что, если русские попросту запустили этого чертова ирландца вместо беглецов, чтобы внедрить его в мою группу? Потом фиаско в Ревеле и в Мемеле. Да и в Кёнигсберге, если он не был узником, а был в сговоре с пруссаками, все понятно, почему наше дело провалилось, а нам еле-еле удалось бежать… Да, все встает на свои места. Ведь после того, как мы бежали из Кёнигсберга, возвращение в Англию прошло гладко – не было этого проклятого рыжего пьяницы, чтобы вставлять нам палки в колеса.
Значит, МакКриди… Конечно, логично было бы сдать его Дженкинсону – они бы его выпотрошили, и он через неделю оказался бы на тайбернской виселице. Но намного лучше для меня лично было бы попробовать провернуть дело самому. Ну что ж…
Я подошел к той самой двери, через которую только что вошел МакКриди – над ней еще висела надпись, «Герб Букингемов», с аляповатым изображением желтого щита с красным львом и синей лентой с тремя желтыми кружочками. МакКриди сидел у барной стойки, и бармен как раз наливал ему пиво. Я уселся на табурет рядом с ним и сказал бармену:
– Мне такой же и один для тебя.
Понятно, что пить он не будет, но деньги себе возьмет. МакКриди с удивлением повернулся ко мне, и удивление перешло в ужас.
– Ну что ж, Джон, давно не виделись, – ухмыльнулся я.
31 июля 1801 года. Североамериканские Соединенные Штаты. Нью-Йорк. Джон Мартинс, он же Иван Мартынов, изобретатель и предприниматель
«Не тот это город, и полночь не та», – процитировал я про себя. Конечно, до полуночи еще далеко, но темно было, как у… ну, вы меня поняли, в… Ну, вы меня, я надеюсь, опять поняли. Ну не освещают здешние улицы по ночам, да и гулять по ним, разве что по Бродвею, не самая лучшая идея – лихих людишек здесь, может, и поменьше будет, чем в Южном Бронксе в далеком будущем, но встреча с ними для обычного человека, как правило, чревата разными неприятностями, вплоть до летального исхода.
Конечно, в этом городе имеются констебли, а также ночной дозор, состоящий из местных жителей, но их слишком мало. Вот только со мной мало кто хочет связываться – я и в наше время считался амбалом, с ростом в метр девяносто два и весом в сто пятнадцать кило, причем жира у меня почти и не было, а силы вполне хватало для того, чтобы завязывать узлом металлические прутья. А здесь я и вовсе гигант, а если кому и этого покажется мало, то я могу вспомнить, что в детстве ходил в секцию самбо, и кое-что помню из того, чему меня учили в спортзале «Динамо».
