Ну вот, теперь ситуация немного прояснилось. Дело в том, что я изредка, в порядке исключения, врачевал особ, приближенных к здешним высокопоставленным персонам. Небольшая частная практика, не более того. Правда, специализация у меня была своеобразная – в основном из области военно-полевой хирургии. Здешние военные обожали дуэлировать, и потому мне порой приходилось штопать раны, нанесенные холодным оружием, и выковыривать пули из тел своих пациентов. Интересно, кого на сей раз мне предложит подремонтировать Мюрат?

Оказалось, что сегодня моя помощь была нужна по случаю болезни, которую в наше время лечат на раз-два, а здесь она пока считается неизлечимой. Правда, в 1735 году была проведена первая успешная операция по удалению аппендикса, но все же подобное хирургическое вмешательство считалось очень опасным, и врачи предпочитали не рисковать и не лезть лишний раз со своими скальпелями в брюхо больного.

Осмотрев пациента, я понял, что у адъютанта Мюрата имелись стопроцентные симптомы этого заболевания – боль внизу живота справа, отсутствие аппетита, рвота, озноб и повышенная температура. Конечно, в подобном случае не помешало бы сделать все надлежащие анализы, только где же их тут сделаешь?

Похоже, что у пациента был не простой аппендицит, а острый, и операцию следовало сделать как можно быстрее. Мне за время моей работы приходилось пару раз заниматься подобными вещами, но не в полевых условиях, а в более-менее приспособленной для хирургических операций палатке при наличии соответствующего оборудования и медикаментов. А в доме Мюрата ни того, ни другого не было.

Вздохнув, я постарался успокоить пациента и генерала.

– Мой друг, я сделаю все, что смогу. Только мне понадобится помощник и еще кое-что. Что именно, я сейчас скажу.

Шурин Наполеона развел руками и заявил, что кишки из людей ему выпускать приходилось во время сражений. А вот лечить доводилось нечасто, можно сказать, никогда.

– Я думаю, что вам может помочь сестра бедняги Виктора, – сказал Мюрат. – Не правда ли, Беатрис?

И тут я заметил прелестную девушку, которая стояла в углу комнаты и орошала слезами белоснежный платок. При виде ее сердце у меня забилось часто-часто. Я знал, что в Гаскони издавна причудливо смешались люди разных народов и рас. В результате в этой исторической области Франции жили самые красивые девушки, так похожие на моих соотечественниц. Черноволосые, черноглазые, со смуглой кожей – настоящие пери. Именно такой была и Беатрис.

Но разглядывать красавицу было некогда. Надо было припахать ее, чтобы она перестала плакать и помогла мне прооперировать ее брата. Я велел девушке освободить мне стол в самом светлом помещении дома, приготовить простыни, тряпки, принести горячей воды и подсвечники со свечами. В моем походном сундучке среди хирургических инструментов и лекарств хранился налобный электрический фонарик. Но я забыл, когда я его в последний раз заряжал. А подобные устройства имеют нехорошую привычку вырубаться в самый неподходящий момент.

Здешние химики уже научились синтезировать эфир, именуемый ими «купоросным маслом». А медики недавно испробовали его для обезболивания. Так что оперируемый был благополучно погружен в глубокий сон, а я, продезинфицировав кожу на животе больного, вздохнул и сделал первый надрез. Брызнула кровь, увидев которую, прекрасная Беатрис побледнела и едва не упала в обморок.

Сама операция не заняла много времени. Я управился минут за сорок. Удалив воспаленный отросток слепой кишки и обработав рану, я зашил разрез стерильной шелковой ниткой. Конечно, шов получился не совсем аккуратным, но я подумал, что для мужика это не столь важно. Главное, что он останется жив.

– Все, мадемуазель, – сказал я бледной Беатрис. – Скоро ваш брат встанет на ноги, а через месяц он и помнить забудет, что побывал в руках такого живодера, как я.

Девушка снова залилась слезами, только на этот раз она плакала от радости.

– Мсье, я не знаю, как мне вас благодарить! – воскликнула она. – Ведь брат – это единственный родной человек, который остался у меня.

– Если вы хотите мне помочь, – ответил я, – то велите приготовить тазик с водой и чистую рубашку. Моя, как видите, вся в крови. Да и пот надо смыть с тела, а то его запах вряд ли понравится вашему прелестному носику.

Беатрис закивала и, словно спринтер на стометровке, рванула из комнаты. Минут через десять меня пригласили помыться.

С удовольствием намыливая руки мылом, я мурлыкал под нос какую-то легкомысленную песенку, услышанную мною от Мюрата. Неожиданно чьи-то нежные пальцы коснулись моего левого плеча.

– Мсье, что это?! – испуганно спросила меня Беатрис, показывая на следы пулевых ранений, полученных мной в Цхинвале. Тогда, во время «войны трех восьмерок», какой-то ошалевший гвардеец Мишико Галстукоеда пальнул в меня из автомата, едва не отправив в Дзанат[15]. Я выжил, а он – нет.

– Это мадемуазель, следы пуль, которыми меня хотел убить один нехороший человек, – ответил я. – Только это было давно.

«Всего двести с лишним лет тому вперед, – подумал я. – Боже мой, кто бы мог подумать, что судьба занесет меня в далекое прошлое».

Беатрис участливо покачала головой.

– Мсье, это было, наверное, больно.

– Мадемуазель, я мужчина и воин. Потому мне негоже жаловаться на боль.

Обтерев торс полотенцем, я накинул чистую рубаху и отправился посмотреть на своего пациента. Виктор спал сном младенца, только что не пускал пузыри. Велев Беатрис присматривать за ним, я засобирался домой. Видно было, что девушке не хотелось со мной расставаться, как и мне с ней.

Что ж, теперь у меня будет вполне законный способ навещать дом Мюрата и видеться с больным и его прелестной сестрой. Надо только будет потом поподробней расспросить шурина Бонапарта о его родственнице. Она мне очень понравилась. Надеюсь, что и я ей пришелся по душе.

10 августа 1801 года. Шведское королевство. Стокгольм. Йоханнес Маттиас «Ганс» Розен, агент российской разведки, а по совместительству контрабандист

Раньше попасть в Швецию таким людям, как я, было проще простого. Обычно мы переправляли из Ревеля (или в Ревель) свой товар в одну из бухточек на полуострове Порккала-Удд, находящийся всего в двадцати милях от Ревеля. Или, наоборот, привозили оттуда товар в Ревель. Оттуда можно было на рыбацких лайбах добраться до Гельсингфорса, где нас уже поджидали те, кому товар предназначался. Если же заказчики были из самого Стокгольма, то мы двигались туда с краткой остановкой на Аландах, где у нас тоже были свои люди.

Конечно, южное побережье Шведского королевства патрулировали чиновники таможенной службы, но на этом самом побережье, как я уже говорил, было немало укромных бухточек, да и сами чиновники были нами прикормлены и старались не совать свои носы в наши дела. Побережье у полуострова Порккала-Удд было хорошо еще и тем, что море вокруг него не замерзало и зимой. Поэтому наша работа продолжалась круглый год, только на этот раз товары приходилось везти из Пруссии – из Мемеля или Кёнигсберга.

Только сейчас я никаких товаров не вез (ну разве что самую малость). И в Стокгольме я должен был оказаться совершенно чистым, без чего-либо, за что меня могли бы арестовать местные власти. Правда, как сказал генерал Баринов, лично инструктировавший меня перед отправкой, мне категорически запрещалось иметь какие-либо дела со служащими российского посольства в Стокгольме. Дело в том, что возглавлявший его Андреас Эбергард Будберг, или, как называли его русские, Андрей Яковлевич Будберг, был в немилости у императора Павла. Его уже дважды отзывали с этого поста и дважды возвращали в Стокгольм. Как пояснил мне генерал Баринов, Будберг был нужен нынешнему императору лишь тогда, когда русским требовалось наладить хорошие отношения со шведским правительством. Но, как сказал генерал, лукаво подмигнув мне, у самого Будберга они были «слишком хорошими». К тому же посол испытывал явную нелюбовь к Франции, нынешней союзнице России. Вполне возможно, что, узнав о моем визите в Стокгольм, Будберг мог сообщить о нем шведам либо шпионам британского короля, которых, как я узнал, в столице шведского королевства было предостаточно.