Эта история – о смерти

«Пусть Охра говорит»!

Вы издеваетесь?! Каким, интересно, образом я должна донести до жаждущих в восхищении внимать ушей эту удивительную, невероятную, глубокую, но очень сложную историю? Спасибо, конечно, за честь, и я понимаю, что кому как не мне поведать ее. Кто еще сможет со всей бесконечно искренней полнотой раскрыть суть и смысл всех событий тех ушедших, но незабываемых дней? Многие здесь в той или иной степени были свидетелями и даже полноправными участниками в предстоящем к рассмотрению сюжете, но именно я владею всеми тайнами истории от истоков ее и до самого эстуария, если мне позволено будет так выразиться.

Но в этом и заключается главная сложность, мой дорогой.

Несомненно, история – моя, поскольку в основном она обо мне, именно мне ее рассказывать, но мой голос, мое видение тех давних уже событий может убить всю интригу. А ведь в истории должна быть загадка – так меня учила моя бабушка. И что же, в таком случае, нам делать? Пускай из всех присутствующих ты один пока еще не знаешь разгадки, остальные, я смею надеяться, тоже не откажутся послушать грамотно озвученную историю. Она могла бы быть полифоничной, как буриме, но для большей литературности я предлагаю ввести в структуру повествования до поры безликий образ рассказчика. И потом ты поймешь, почему.

Итак, жила-была одна девушка, и ее звали Охра.

Нет, постой! Так тоже не годится. Получается, я все равно начинаю с себя, а по неназванным пока причинам я должна появиться в истории постепенно. Остальные понимающе улыбаются, а ты за столь сумбурным зачином, надеюсь, еще не растерял свойственного людям от природы любопытства.

Решено! История должна начинаться так:

Глава первая

Была ненастная, ветреная ночь. По узкой горной дороге, опасно вихляя, с трудом пробирался экипаж, запряженный двойкой усталых лошадей. Кромешную тьму лишь едва разгоняли два фонаря на фургоне. Позади что-то погромыхивало время от времени с низким тревожным рокотом: то ли камнепады, то ли начиналась еще невидимая, но приближающаяся гроза. Возница, сутулясь и прячась от непогоды в объемном плаще, напряженно вглядывался в почти непроглядную завесу Никты. Дорога, в этом месте постоянно ведущая под уклон, угрожающе петляла серпантином, ни на миг не давая расслабиться. Справа молчаливой громадиной нависала скала, а слева подстерегал столь же беспросветный обрыв – подчас он был так близко, что камешки из-под колес кареты выскакивали и с шумным журчанием срывались в темную бездну. Редкий путник мог отважиться путешествовать через перевал в такое время.

Но чудо! За очередным безликим поворотом суровые скалы вдруг расступились, и дорога сразу спрямилась, выводя на открытое пространство живописной в иное время суток долины. Это сразу почувствовали и лошади, и возница. Мужественный этот возница обернулся было, чтобы приоткрыть окошко позади себя и сообщить радостную весть своим товарищам, но именно в этот момент с низких косматых туч сорвалась первая молния, на короткий миг серебристо высветив, словно на старом дагерротипе, весь пейзаж горной долины. И хотя возница уже разворачивался, главное он разглядеть все же успел. И без того хмурое его чело в тени капюшона приобрело одновременно задумчивое и тревожное выражение. А затем все окружающее пространство содрогнулось от близкого грома. Подождав пока грохот утихнет, возница отодвинул в сторону задвижку окна и скупо промолвил:

– Впереди замок.

В самом фургоне, освещенном изнутри единственным тусклым фонарем, путешествовали, расположившись с разной степенью комфорта, несколько весьма примечательных личностей, связанных узами нерушимой дружбы. Один из них лежал прямо на полу, правда, поверх заботливо постеленной медвежьей шкуры. Был он статен, молод, красив, но выглядел при этом изможденным и очень бледным, а выразительные глаза его были устало закрыты. Тому виной была недавняя рана, полученная им в неравной схватке. Сейчас одна удивительная женщина чуткими руками как раз меняла ему ледяной компресс на лбу. Но наш молодой человек, хоть и изнывал от ран и веки его были смежены, все же пребывал в сознании и, когда храбрый возница, слегка прищурившись, заглянул внутрь, нашел в себе силы приподнять голову и вопросить с долей потаенной надежды:

– Скажи, милый друг, не виднеются ли там приветливые огни?

Прости, дорогой, я вынуждена прерваться. Просто я смотрю, некоторые тут позволяют себе выразить ничем не оправданное возмущение. Посмотри сам на их ехидные ухмылки. Критики! Да-да, Статус, в частности это касается тебя! И всех вас. Моя история, и я буду вести ее так, как сочту нужным. Что вы вообще понимаете в литературной обработке? Не слушай их, Откад, тебя это ни коим образом не касается. Ты-то понимаешь, что хорошая история должна быть отшлифована как безупречный чистый бриллиант, избавлена от житейской, обыденной, мелочной или, упаси бог, низменной и порочной шелухи. Ты юн и чист, твои уши не должны слышать гадости.

И что вообще значит «не так все было»? Я что, по-вашему, должна ни с того ни с сего удариться в… критический реализм или… не знаю… в поток сознания? Вы смеетесь? В чем проблема? Общая канва соблюдена, претензий нет? Так чего вы еще хотите? Ах, вы так не разговариваете? Ну и что? Какая вообще разница, какие вы на самом деле, главное, какими я вас преподнесу. Порой правда столь неприглядна, что просто необходимо придать ей хоть какого-нибудь лоска.

Но воля ваша! Хотите правды, будет вам правда, неблагодарные мои!

Значит так, Откад, на самом деле возница, когда заглянул внутрь экипажа, произнес следующее: «Какого перепугу в глаза чуть лопнул едва? Больше не полюбил природу».

А в ответ он услышал: «Закрой форточку, собака, не май месяц!»

Так правдивее? А что, Статус, может, мне еще рассказать, в какой «неравной схватке» ты получил свою знаменитую контузию? Хотели же реализма? Рассказать ли о том, как незадачливый орел, пролетая над горной местностью, случайно, а может, и намеренно выронил из клюва черепаху, которая угодила тебе аккурат в непокрытое темечко, когда ты вознамерился счастливо отлить на обочине? Такое вот ранение. Был бы какой-нибудь странствующий философ, убило б на месте, а так – умом слегка повредился, и все.

Кстати, Откад, мой хороший, не могу не заметить, что ты из подобной ситуации выходил с гораздо большим достоинством. До сих пор не могу забыть тот мешок с песком и корю себя нещадно. Но не будем зацикливаться.

Как я понимаю, возражений больше не имеется, и перебивать меня впредь никто не намерен? Вот и славно. Тогда продолжим с учетом ваших нелепых замечаний и того, что я готова принять даже несправедливую критику:

Глава вторая

Молодого человека, лежащего на тряском полу, звали Статус. На тот момент это было единственное его имя. Адъютантом он уже не был, Кошмарен еще не заслужил, а прозвище Женераль также пока не вошло в обиход, хотя новоприобретенная контузия в дальнейшем немало этому поспособствовала.

Женщину, которая меняла ему компресс, все знали как Эскападу. Восхитительная, невероятная, сильная женщина, настоящая воительница, предводительница таких же как она северных воительниц, которых, впрочем, сейчас при ней не было.

Были в фургоне и другие, но о них в свое время.

Когда заслонка окна поспешно закрылась, контуженный Статус, глаза которого до сих пор причудливо разъезжались, спросил слабым голосом:

– Чего он хотел?

Эскапада пожала плечами.

– Кто знает? Какого дьявола он вообще полез на козлы? Водитель хренов.

– Мне плохо, – сказал Статус.

– Ну потерпи, раз уж ты такой неудачник.