Ну вот, я уже начинаю источать сарказмы. От воспоминания о той боли, наверное.

Она была на два года меня старше, поопытнее, стало быть, и ничего не знала о моем к ней чувстве. По крайней мере, я так думал. Все, что происходит в голове у девушек, было для меня непостижимым. Таким оно и осталось. Но в моих чистых юношеских грезах мы всегда были вместе и держались за руки. То, что однажды так и будет, было для меня как данность, я в этом ничуть не сомневался.

Может быть, нужно было ей открыться? Но она бы меня засмеяла. Или нет? Черт! Все-таки я робкий. А она была старше меня и всегда ходила с самыми крутыми парнями острова.

Между нами однажды была беседа:

– Эй, Откадик, что ты там возишься?

А я как раз выпалывал наш огородик. Поднял глаза и онемел. Она засмеялась. Проходила мимо в своем летнем наряде, невесомом и почти незаметном на ее теле, которое- au contraire- просто-таки бросалось в глаза, ослепляя, словно изначально для того и, созданное- чтобы ослеплять. Проходила мимо, слегка притомилась, облокотилась о наш низкий заборчик и со стороны улицы посмотрела на меня, ковыряющегося между грядок.

– Слушай, у вас попить чего-нибудь холодненького не найдется? – ярче солнца улыбка. – Очень жарко. Эй, паренек, ты меня слышишь?

Я густо-густо покраснел, отдавая себе в том отчет, что-то промычал и бросился в дом. Что там творилось со мной в доме, плохо помню. В глазах темнело.

Вернулся с холодным апельсиновым соком. Вручил ей натурально дрожащей рукой – едва стакан удержал. Половину уж точно расплескал.

И богиня испила, сказала «хороший мальчик», улыбнулась и поплыла себе дальше. Ни разу не обернулась.

Да уж, беседа.

Я вообще-то собирался буквально в двух словах о ней поведать, но… иногда нужно выговориться. И хотя я еще даже не начал выговариваться, лучше остановлюсь сейчас, а-то не остановлюсь никогда.

А ведь я все равно не остановлюсь, можете быть уверены. Но сейчас добавлю только, что, собираясь в дорогу и уже представляя себя вернувшимся через много лет, повидавшим все, мужественным, мудрым, круче всех этих парней-деревенщин, я воображал, что навстречу выйдет она – затосковавшая, потускневшая от такой земной однообразной жизни, и как она с надеждой посмотрит на меня, а я так взгляну и небрежно скажу со своей высоты… ну, что-нибудь такое… мудрое. Не обидное, но, чтобы она подумала, и ей стало так себя жалко, того, какая она была дура.

От злости это я все. Но, впрочем, и в этих мечтах я собирался потом оттаять сердцем, улыбнуться нежно, простить ей все и забрать с собой в новую яркую жизнь.

И, думая так, я продолжал готовиться к великому повороту. И в один прекрасный день понял, что только напрасно – умышлено или нет – тяну время, что все уже готово, что – пора.

6

Провожали меня всем островом. И даже те, кто не относились серьезно и до сих пор не верили, мол, «до ближайшего острова, а там подумает, да и вернется», вышли поглазеть. И Она была там, и как-то необычно, с новым выражением взглянула она на меня, и мне захотелось вернуться уже прямо сейчас. Но это невозможно, стало невозможным теперь, вы понимаете. И нельзя сказать, что я не желал этого пути. Я сам его выбрал, я действительно должен был уйти рано или поздно. Лучше рано. Ну, так и получилось. И все же Ее взгляд согрел меня, он буквально меня окрылил, даже если на самом деле я всего лишь его вообразил.

Я оттолкнулся веслом, лодочка скользнула по волнам.

Остров, Она, мои родные, мой дом, вся моя прошлая жизнь, все осталось за кормой, уплыло за горизонт, уносимое от меня прозрачными волнами. Впереди открывалось что-то совершенно новое и пока мне неведомое.

7

Полагаю, мне даже необязательно было бы покидать Астравгард, чтобы получить гордое прозвище, прибавив к своему имени еще одно – Путешественник. Откад Путешественник – недурно звучит? А на мой взгляд, достаточно по-дурацки. Если меня так называли, я всегда начинал нервничать. Ну какой я, в самом деле, путешественник, а тем более, Путешественник? Что ж, я собрался поглядеть на этот диковинный мир, но не тяга к путешествиям, не страсть к переменам мест, если вдуматься, толкнули меня на это. Я чувствовал, что мотив совсем иной. Некая другая, глубинная суть, которую я даже затруднялся определить в словах. Возможно, не поход ради похода, ведь сам путь для меня не был чем-то самодостаточным, несущим в самом себе и причину, и следствие, и, как таковую, цель в отсутствие всякой цели – как «вещь в себе», да? – а некий поиск, quest, быть может? Найти себя? Да, вероятно, это самое близкое определение, которое можно подыскать среди слов, хотя и оно звучит достаточно сухо, как-то слишком уж логично-разумно, не так, как без посредства языка о том говорят чувства.

В общем, когда я добрался до Вершины, самого нашего большого, центрального, столичного, если можно так сказать, острова, меня уже вовсю называли Путешественником, отчего я и рефлектировал выше по поводу данного прозвища. Путь до Вершины – это сущий пустяк, это даже не начало моего похода. Настоящий Путь начнется, когда я совсем уберусь с Астравгарда. А на Вершине я бывал неоднократно. От моего дома до сюда – дня три неспешного плавания по прямой со всеми остановками, если пожелаете. На этот раз я добирался с неделю, поскольку задерживался на иных, лежащих на пути островах дольше необходимого. Молва всегда летит впереди. Меня всюду встречали, устраивали что-то вроде торжественных приемов. Мои земляки ведь всегда не упускали случая сообразить себе какие-либо развлечения. Праздники случаются часто, но какие-то новшества так редки. И я – «путешественник с Астравгарда», «земляк», «наш человек», «герой», – был этим новшеством. Потому меня встречали радостно, хотя я еще даже не прославился никакими настоящими путешествиями. Подумаешь, плыву себе от островка к островку, – так все кругом плавают взад и вперед; все фарватеры известны даже младенцам, никаких америк тут не открыть. Зато я заявил, и был торжественно принят на эту должность веселыми согражданами. К тому же, я ведь действительно отправлялся в свой путь, уплывал за горизонт, а они все оставались. И это только пока все дорожки-пути по островам и меж оных знакомы да исхожены; скоро мой взгляд повсюду будет натыкаться на то, что они едва ли когда-нибудь увидят. Я это знал, они это знали. И праздновали. Иные люди нашли бы в этом повод для скрытой зависти, недоброжелательности и неприязни, но мой народ, в большинстве своем, – веселые, не обремененные лишними заботами люди, и поэтому, даже если я, по большому счету, мог показаться чудным, а моя затея – эксцентричной выходкой, все равно ко мне относились легко и открыто, с пониманием и должным уважением, типа: «Молодца, парень, так держать! Пусть и наши люди там покажутся!» Я выслушал немало напутствий; думаю, в какой-то степени мной гордились.

А для меня и самого все это было в диковинку. Все эти праздники в мою честь, это новое ко мне отношение. Вроде бы, плыву по знакомым с детства местам, как бы ничего и не изменилось, а все уже иначе. Я даже слегка забалдел от всего этого. А уж когда на Вершину приплыл! Как я только не разорвался от осознания собственного величия? Впрочем, во мне всегда природное тщеславие контролировалось – и почти всегда успешно – природной же скромностью. И на сей раз это не позволило мне загордиться собой. В противном случае, все могло стать бессмысленным. Я бы так и плавал всю жизнь по архипелагу, в тысячный раз от одного острова к другому, купаясь в лучах фальшивой славы. Внутри себя я отчетливо знал, когда начнется настоящее. Это всего лишь проводы- ну что ж, очень мило. Забавные игрушки, но, слава богу, не это цель. И я продолжал плыть, и даже Вершина, хоть и задержала меня на несколько деньков, но, к счастью, не остановила.

А ведь на Вершине мне воистину закатили прием!