Швейцар улыбнулся.

– Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? – спросила, наконец, Глафира Семёновна швейцара.

– Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.

– Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?

– Можно, мадам.

– Да вали ещё две порции телячьих котлет да бифштекс, – прибавил Николай Иванович. – Надеюсь, что это можно?

– Можно, можно, но только бараний котлет, a не телячий. Телячий нет в карта.

– Тоже экономия? – спросил Николай Иванович.

– Экономия, – улыбнулся швейцар.

– Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыплёнком нельзя ли, кроме того, позабавиться?

– Можно, месье.

– Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?

– Можно, можно, – кивал головой швейцар и спросил: – Всё?

– Чего же ещё больше? И этого довольно. Или нет. Закажи, брат, мне порцию сосисок немецких. Хоть они, может быть, у вас и собачиной копчёной набиты, a всё-таки хочется попробовать… Жена есть не будет, a я съем. Нельзя быть в Неметчине и немецких сосисок не попробовать! Вот жаль, что у вас тут простой русской водки нет.

– Кюммель есть, – отвечал швейцар.

– Сладость немецкая. Какая это водка! Ну да уж вели подать, делать нечего.

Ужин был заказан. Через час его подали в номер. Николай Иванович был голоден и принялся его есть так, что у него только за ушами трещало, a потом навалился на пиво. Ела с большим аппетитом и Глафира Семёновна.

Часа через два Николай Иванович, изрядно пьяный, лежал на постели и бормотал:

– Слава Богу, завтра в Париж. Ужасть, как надоела Неметчина.

Утром Николая Ивановича и Глафиру Семёновну разбудили рано, ещё только свет брезжился. Тотчас же появился кофе, тотчас же швейцар Франц принёс счёт за пребывание в гостинице и сказал Николаю Ивановичу:

– Ежели, ваше превосходительство, хотите к первому поезду попасть, то торопитесь: без семи минут в восемь отходит.

– Скорей, Глафира, скорей!.. – засуетился Николай Иванович и принялся расплачиваться. – Ой, ой, какой счёт-то наворотили! – воскликнул он, увидав в итоге счёта цифру тридцать восемь.

– Да ведь это, господин, тридцать восемь марок, a не рублей, – заметил швейцар.

– Ещё бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянством и буянством не занимались, вина не пили, сидели только на пиве, да вашей немецкой стряпни поели. Бифштекс-то, брат, был, наверное, из лошадки. Им можно было гвозди в стену вколачивать.

– Что вы, господин… У нас кухня хорошая, провизия первый сорт.

– Какой бы сорт ни был, a тридцать три полтинника за еду и за пиво – ужас как дорого. Ведь комната-то всего пять полтин стоит.

– Нет, месье, за кушанье меньше. Тут в тридцати восьми марках пять марок за комнату, две марки за се́рвиз…

– Как, и за серви́з у вас берут?

– Везде берут.

– Глаша! Смотри-ка, за сервиз, на котором мы ели, взяли. Ну, немцы!

– Это значит за прислугу, – пояснил швейцар и продолжал: – Четыре марки за меня, что я вчера вечером вашим проводником был, – это значит одиннадцать марок, марку за свечи, марку за лишнюю кровать для вашей супруги…

– Как за лишнюю? Да разве моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считают! – воскликнул Николай Иванович.

– Позвольте, господин, позвольте. Комната считается всегда с одной кроватью, a ежели вторая кровать, то и лишняя марка. Итак, вот вам тринадцать марок! Да за омнибус со станции и на станцию четыре марки – семнадцать, стало быть, за суп всего двадцать одну марку, – сосчитал швейцар.

– Фю-ф-фю! – просвистел Николай Иванович. – Тридцать восемь полтин за одну ночь. Ловко, Глаша! Ведь этак тысячи-то рублей далеко не хватит, на которую мы хотели в Париж на выставку съездить и обратно домой приехать.

– Да уж рассчитывайся, рассчитывайся! Чего тут торговаться-то! Всё равно не уступят. Сам меня торопил, a теперь бобы разводишь, – сказала Глафира Семёновна.

– Дай поругаться-то за свои деньги. Ах, вы грабители, грабители! A ещё говорят, что немецкая жизнь дешёвая. Нет, верно, вы об вашей экономии-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Франц. Ну, на, получай тридцать восемь полтин и вези на железную дорогу.

Николай Иванович звякнул по столу золотыми монетами.

– Шесть марок вы ещё мне на чай обещали, ваше превосходительство, так прикажете тоже получить? – заметил швейцар.

– За что? Ведь сам же ты говоришь, что за тебя четыре марки в счёт поставлено.

– Четыре марки наш хотель поставил, a вы мне обещали, чтоб я вас в поезд посадил, чтоб вам не перепутаться. Сначала вы три обещали, a потом опять три.

Николай Иванович вздохнул.

– Ну получай, – сказал он. – A только, Бога ради, посади нас в такой поезд, чтоб уж нам не путаться и прямо в Париж ехать без пересадки.

– Такого поезда нет, месье. В Кёльне вам всё-таки придётся пересаживаться во французские вагоны. В Кёльн вы приедете вечером, два часа будете сидеть на станции.

– Ну, значит, пиши пропало. Опять перепутаемся! – иронически поклонился Николай Иванович. – Глаша! Слышишь? В каком-то Кёльне придётся ещё пересаживаться.

– Во французские вагоны, так ничего. По-французски я могу разговаривать, французских слов я больше знаю, чем немецких. Да кроме того, у меня в саквояже французский словарь есть, – сказала Глафира Семёновна.

В половине восьмого часа утра супруги поднимались по лестнице в железнодорожный вокзал на Фридрих-штрассе. Швейцар сопровождал их.

– Да тут ли, Франц, туда ли ты нас ведёшь? – сомневался Николай Иванович. – Это, кажется, та же самая дорога, по которой мы сюда приехали. Смотри, как бы не перепутаться. Ведь нам нужно в Париж, в Париж.

– Та же самая дорога, но вы не беспокойтесь, – отвечал швейцар. – Здесь, в Берлине, куда бы вы ни ехали, – всё по одной дороге и всё с одного вокзал.

Николай Иванович толкнул жену в бок и прошептал:

– Глаша! Слышишь, что он говорит? Кажется, он врёт.

– С какой стати врать-то?

– Просто на смех путает. Ну, смотри: тот же самый вокзал, та же самая меняльная будка, те же железнодорожные рожи, что и вчера. Я просто боюсь ехать. Вдруг как опять в Кёнигсберг покатишь! Хер Франц! Ты не шути. Меня не проведёшь. Это тот самый вокзал, к которому мы вчера из Кёнигсберга приехали! – возвысил голос Николай Иванович.

– Да, да, господин, но в Берлине можно с одного и того же вокзала в какой угодно город ехать. Здесь дороги кругом, вокруг весь Берлин… Сюда все поезда приходят, и все поезда отходят. В 7 часов 53 минуты вы сядете в поезд на Кёльн.

– Да верно ли? – опять спросил Николай Иванович.

– Ах, Боже мой! Да зачем же мне врать? – пожал плечами швейцар.

– Что-то уж очень странное ты говоришь. Побожись, что не врёшь.

– Ах, какой вы, господин! Да верьте же мне, ведь каждый день гостей из гостиницы отправляю.

– Нет, ты всё-таки побожись.

– Ну вот, ей-богу… A только напрасно вы беспокоитесь! У вас французские деньги есть ли на расход? Ночью вы переедете немецкую границу, и вам сейчас французские деньги понадобятся. Вот здесь у еврея вы можете разменять на франки, – указал швейцар на меняльную лавку.

– Нужно, нужно. Русскую сторублёвую бумажку здесь разменяют?

– Конечно, разменяют. Давайте. А то в Кёльне, так как вы не понимаете по-немецки, вас надуть могут. A уж меня не надуют. Я сейчас для вас и счёт с фирмы спрошу.

Николай Иванович дал деньги. Швейцар подошёл к меняльной будке и вернулся с французскими золотыми и серебряными монетами и со счётом. Николай Иванович взглянул в счёт и проговорил:

– По тридцати девяти копеек французские-то четвертаки купили! Ловко! Вот грабёж-то! Вычистят нам полушубок за границей, ой, ой, как вычистят, – покрутил головой Николай Иванович и прибавил: – Ну, да уж только бы благополучно до Парижа-то доехать, нигде не путаясь.