За дверью не слышалось ни звука. Потоптавшись на месте, я снова постучала. Тамара Степановна сказала, что Артём сегодня дома. Не иначе как утомился ночью, таская на себе пьянчужку. Однако не уверена, что, увидев меня на крыльце, он откроет дверь.

Прошло несколько минут, и я уже собиралась уйти, когда щёлкнул замок.

Артём скрестил руки на груди и загородил массивным телом проход, словно опасался моего вторжения. Губы сжаты, глаза сощурены. Здороваться не спешил, но по сравнению со вчерашней встречей это королевский приём.

Изогнув бровь, он ждал моих претензий и, конечно же, дождался.

– Ты знал о моём приезде заранее. Ты многое обо мне знаешь, даже то, что я закончила институт. Я слышала, как вы обсуждали это ночью с Тамарой Степановной. Так что не притворяйся, что мой приезд – это неожиданность. И ты наверняка в курсе, что я едва знакома с Галиной Максимовной и делаю ей любезность. Ты обо всём знал, но выгнал меня и вёл себя как дикарь, даже ружьём пригрозил!

Начало прозвучало вежливо, однако к концу монолога я повысила голос и даже пританцовывала от гнева. Хорошие манеры вышли из меня вместе с самогоном, и я не могла сдержаться. Судя по скучающему выражению лица, Артёма это разоблачение не впечатлило, однако его взгляд скользнул к висящему в прихожей ружью. По закону жанра оно должно выстрелить. Будем надеяться, что не сейчас и не в меня.

Отвечать он не спешил, а я уже не могла остановиться. Понятия не имею, откуда взялась эта смелость, плавно перетекающая в наглость, но… я на краю света. В лесу. И раз уж обещала выполнить бабушкину просьбу, то сделаю всё возможное.

– Если вы враждуете с Галиной Максимовной, она меня об этом не предупредила. Да и вражда не имеет значения, когда речь идёт о скорой… – Споткнувшись на слове «смерть», я вытерла вспотевшие ладони о джинсы и продолжила. – Тяжело больная женщина хочет увидеть дом, в котором родилась. Речь идёт о десятке фотографий, которые никто, кроме нас с ней, не увидит. Неужели ты такой чёрствый человек… Неужели откажешь…

Артём слушал, не перебивая, даже не моргая, и эта неестественная неподвижность настораживала. Обвинения и недобрые эпитеты застряли в горле, по спине пробежал холодок.

– Спасибо, что не оставил меня в лесу, а поселил у соседей, – прошептала я внезапно ослабшим голосом. – Если передумаешь насчёт фотографий дома, то знаешь, где меня найти, а я пока сфотографирую деревню и окрестности.

Артём молчал. Не спешил соглашаться, но и не схватился за ружьё, а это уже прогресс в наших отношениях. Однако радостным он не выглядел. Пальцы в карманах потёртых джинсов сжались в кулаки. Наклонив голову, он смотрел на меня исподлобья. Нет, не смотрел, а таращился, пристально до неприличия. Нагло. Дерзко. Знающий взгляд, так смотрят маньяки, следящие за тобой из темноты.

Я с трудом сдержалась, чтобы не поёжиться. Сглотнув, откашляла хрипотцу.

– Ну… тогда я пойду, – сказала, пряча неловкость за резким тоном.

Артём коснулся взглядом моей щеки, спустился к шее, потом по плечу к руке, и я ощутила покалывание в пальцах. Всё дело в непростительной силе его взгляда, в его фамильярности.

Отвернувшись, направилась к калитке. Хотелось гордо поднять голову, но боялась споткнуться о корень и рухнуть носом в землю. Я и так уже подпортила репутацию вчерашней пьянкой и усугублять не хочется.

Хотя нет, не пьянкой, а отравлением. Меня отравили самогоном, именно так я предпочитаю запомнить вчерашний вечер.

Пристальный взгляд Артёма следовал за мной. Казалось, мои ноги связаны путами, тяжёлые, словно врастают в землю при каждом шаге.

– Тебе полегчало? – вдруг спросил он. Весело, с нотками подавляемого смеха.

Остановившись, я посмотрела на него через плечо.

– Да, полегчало. Иногда полезно высказаться. Я не знала о вашем конфликте с Галиной Максимовной, а ты набросился на меня…

– Я имел в виду другое, – перебил. – Тамара сказала, что после пьянки тебя с утра мучило похмелье. Тебе полегчало?

– Не пьянки, а отравления! Я не знала, что это самогон, и думала…

– Ты протрезвела?

Судя по всему, Артём не терпит развёрнутых ответов, предпочитает да/нет и сугубо по теме.

– Да, протрезвела.

– Вернёшься через час, и тебя пустят в дом сделать фотографии. Ничего не трогать, поняла?

– Спасибо! Ты не пожалеешь…

– У тебя будет пятнадцать минут на фотографии в доме и ещё пятнадцать в саду. Всё ясно?

– Да! У меня есть список того, что надо сфотографировать. Надеюсь, сохранилась печка ручной работы…

– Слушай дальше! – снова перебил. – Завтра сделаешь остальные фотографии, а на следующее утро уедешь. Я заказал тебе машину в город.

– Где ты её заказал?

– Знакомые охотники возьмут тебя с собой. Ты всё поняла?

– Д-д-да.

– Если будешь следовать этому плану, всё будет хорошо. Но если снова полезешь ко мне, будешь буянить или жаловаться, то я отберу у тебя фотоаппарат. Это тоже понятно?

– Ты не имеешь права…

– Ты принимаешь мои условия?

– Принимаю, но…

– Принимаешь?

– Да.

Дверь захлопнулась.

Ему за тридцать.

У него тяжёлый взгляд. Морщины царапинками вокруг глаз.

Артём скрылся в доме, а я смотрела на захлопнутую дверь, озадаченная и удивлённая не столько поворотом событий, сколько моей реакцией. Сердцебиение участилось, ладони стали влажными, кожа чувствительной… и не факт, что эти ощущения неприятные. Скорее, наоборот. Следовало радоваться, что Артём передумал, или, наоборот, негодовать из-за его грубости, а вместо этого я пыталась удержать в памяти его лицо и угадать его возраст. Он не красавец, хотя и отмылся, и волосы пригладил, и щетина выглядит короче и опрятнее. Стал заметен шрам на подбородке. Видна волевая линия челюсти. Артём широкоплечий, сильный с фигурой человека, не чурающегося физического труда. Не иначе как колет дрова, а не зависает в спортзале, обсуждая диеты и калории. Черты лица крупные, грубые, будто заскучавший скульптор забросил проект, не доведя до конца. И эмоций на лице никаких, потому что мои претензии Артёма не тронули. Всё будет по его правилам или не будет вовсе. Тоже мне, диктатор местного пошива!

Но ничего не поделаешь – дом его, сад его… Разрешил мне сделать фотографии, и это главное. Значит, что-то в нём откликнулось, раз открыл дверь, не хватаясь за ружьё.

В назначенное время с точностью до минуты я вернулась в его дом в полной, так сказать, фотографической готовности. В этот раз постучала не кулаком, а костяшками пальцев, скромненько так, вежливо.

И застыла от удивления, потому что дверь открыла девушка. Красивая, яркая. Не знаешь, на что любоваться сначала, – то ли на вьющиеся рыжие волосы, то ли на васильковые глаза.

С чего я, собственно, решила, что Артём живёт один?

Разглядывая меня из-под полуопущенных ресниц, девушка представилась Таней.

Пробурчав: «Очень приятно», я скинула ботинки и подвернула измазанные грязью брючины. Пусть Таня не волнуется, я ей не соперница.

Пробежавшись взглядом по моему лицу без макияжа, по старой толстовке и небрежно заколотым волосам, она немного расслабилась.

– У вас четверть часа на фотографии в доме, а потом я провожу вас в сад. – Поёжившись, девушка глянула через плечо, как будто там, в недрах дома прятался следивший за нами хозяин.

Мы зашли на кухню. Печь сохранилась точно как в описаниях Галины Максимовны – ручная работа с рисунком из камешков и плитки. Местами поцарапанная, потёртая временем и жильцами, но от этого только красивее. В ней накопилась душа, человеческая история. Сбоку печи лежанка, как в сказках. Хотелось прильнуть к камню, каждым сантиметром кожи впитать тепло. Задремать на тонком матрасе, пить чай, мечтать. Заниматься любовью, нежась в объятиях тепла.

Было трудно отвлечься от образов, ярких как пламя. Всё-таки я слишком впечатлительна, вся в бабушку.

Сделав несколько фотографий, я повернулась к Тане. Она стояла, сцепив руки в замок и глядя в окно.