За столом Сечи, Палффи, Паулаи… Сплошные «и»… Даже по фамилиям видно, что господа. У этих Тёреки не осмелился бы спросить, имеют ли они родину и что У них с нею общего. Не осмелился бы, это совершенно ясно! «Исконная родовитость» дает им право на родину. Об этом говорит буква «и» в конце их фамилий. «Исконная родовитость» дает им право жить дармоедами. И господину Тёреки этого более чем достаточно.
Но там, за оградой, живут люди без буквы «и» в конце фамилий, Яноши Ковачи, которые из века в век пахали землю, рыли окопы, обороняли города, бросались в штыковые атаки. И не имели, да и не могли иметь ничего, кроме двух рук. Если эти руки отрывало на войне, то Ковачам оставалось просить милостыню или умирать с голоду. Где же их родина, господин Тёреки?… А ведь они могли бы ее иметь! Но именно в этот момент граф Карольи, «Немзети Уйшаг» и «Неп-сава» продают ее Хорти. Ее, словно кечкеметские абрикосы, предлагают Риму, Берлину, Лозанне и Вене, там заранее торгуют венгерской кровью.
В Лозанне стыдливо упоминают о «разоружении», расчищая в то же время дорогу Гитлеру. Немецкий канцлер знай себе твердит: «Мы хотим равных прав…» А угодливые правители небольшой страны, сильные мира сего с буквой «и» на конце фамилий уже взывают: «Поскорее бы начать войну с этим большевизмом! Сил у нас хватит, – миллионы лишних Яношей Ковачей, с которыми нечего считаться. Вот, извольте видеть, мы уже вешаем коммунистов…»
Да, у них есть родина, и именно ею господа сейчас и торгуют. И если послушно надеть солдатские шинели и, повинуясь приказу, двинуться, не спрашивая, куда и зачем; если вытянуться в струнку, как вот эти стоящие вокруг полицейские или как этот палач и его помощники, вытянувшие руки по швам своих черных штанов и так плотно сжавшие зубы, что на лицах вздулись желваки, – наглядное свидетельство их угодливости, хотя и их тоже зовут Яношами Ковачами, – так вот, если, как эти лакеи, все терпеть и все выполнять, то тогда господа снисходительно скажут: «Славные венгерские парни». И, может быть, даже похлопают их по плечу. Разумеется, не снимая перчаток…
Эх, крикнуть бы так, чтобы открыть им глаза, всем до единого! Так крикнуть, чтобы все услышали его предостерегающее, тревожное предсмертное слово. Жаль, не позволят его больные, слабые легкие крикнуть так громко! Не сумеет он предупредить их – коротко, в последний раз: смотрите, предатели тянут страну в пропасть! Значит, надо жить, еще жить, чтобы рассказать всем, если потребуется, то и каждому, в отдельности. Жить, еще жить!..
Жить?…
Теперь жить – значит умереть. Жизнь и смерть во имя идеи – это одно и то же…
– Приступайте, палач!..
Для рассказа уже не остается времени.
Еще минута – и то, что было человеком, превратится в ничто, станет разлагающейся материей.
Но пока еще он человек. А если так, то и поступать надо, как подобает человеку.
И он кричит изо всех сил. Голос срывается, но он кричит. Пусть разорвутся больные легкие, но это его последний долг, и его надо исполнить!
Голос звенит. Сильный, чистый, он перелетает через стену, неся его призывы людям, толпящимся в воротах, городу, родине.
– Да здравствует пролетарская революция! Да здравствует Венгерская Коммунистическая партия! Да здравствует Советский Союз! Да здравствует мировая пролетарская революция! Да здравствует международная…
Веревка затягивается, он не успевает выкрикнуть то, что хотел.
Но главное сказано.
Господин председатель смотрел на палача: угодливые собачьи глазки – две небольшие черные пуговицы, коричневая кожа, обтянувшая широкие скулы, руки… «Руки я бы ему не подал…» При этой мысли он даже содрогнулся… Но почему же позволяют кричать и тому, второму?! Почему разрешают?! Заткните же наконец ему глотку!.. Скандал!..
Ни поезда, ни автобуса в тот день уже не было. Один из знакомых по клубу, чемпион, спортсмен и судебный эксперт, обещал захватить председателя вечером на своей автомашине. И он отправился в клуб.
В быту судья славился пристрастием к алкоголю. Но в тот вечер господин председатель даже превысил свою и без того высокую норму.
В конце того же дня происходило заседание Совета министров, и прямо с него в клуб заглянул его превосходительство. Господин председатель имел успех, вокруг него собрались люди, расспрашивали о подробностях. Но министр держался с ним отчужденно, казалось, даже холодно.
– Прошу извинить, ваше превосходительство, – бормотал председатель уже слегка отяжелевшим языком, – но они – фанатики. Я наглядно убедился в этом во время казни. Фа-на-ти-ки! И иным способом от них не оградишься, все напрасно… Эт-т… э… эта оголтелая ненависть, изволите ли видеть. Сегодня, знаете ли, многое для меня стало ясным. Ненавистью можно морально убивать, не так ли? Но от ненависти можно стать и самоубийцей! Скажем, фанатик… Он же сам идет навстречу своей гибели! Из ненависти…
Но даже прощаясь, его превосходительство едва коснулся его руки, как человек, явно чем-то недовольный. Сердится? Может, за то, что он голосовал за рассмотрение просьбы о помиловании? Но ведь…
В его одурманенной хмелем голове упорно копошилась мысль о том, что он не подал бы руки палачу… И мысль эта так давила, что одну за другой он стал опрокидывать в рот пятидесятиграммовые рюмки коньяку. А ведь он не обедал да, в сущности, и не ужинал.
Часов в десять явился его знакомый, спортсмен. К этому времени председатель перешел уже все границы.
– Как хорошо, что ты пришел, дорогуша… – радостно забормотал он. – Речь идет о весьма интересной пррр… блеме… Родина… Ее поднял на ее… суде господин Тёреки… Глубокий философский вопрос: есть ли родина у этого… у… Шаллаи…
– Родина? Да откуда она у него? Ведь он изменил родине!
– Постой! – Председатель предостерегающе поводил пальцем. – Не говори так… Если человек изменяет родине, значит, у него есть кому изменять – так ведь?… Подумай! Если же родины нет, то и изменить ей невозможно. А?… Он говв… рит, ты сслы… шишь, он говв… рит… родной мой язык – венгерский, гражданин я венгерский… Это доказательство или нет?
Спортсмену не терпелось уйти. Он согласился. Но тут председателя взорвало.
– Что? Это доказательство? Родина – это другое. Не знаешь? Родина – это о-щу-щение. Ощущение, доступное лишь избранным, дорогой мой. Излучина Дуная… Самое красивое место в стране… Ты же его знаешь. Ну? А наша Маришка знай себе мечется, и ей это даже невдомек… Есть у нее родина, скажи-ка?… Родной язык у нее венгерский, гражданка Венг…грии… Нет? Да… Но… – Лицо его вдруг победно озарилось, словно у человека, разрешившего наконец величайшую проблему… – Но она еще не стала для нее реальностью! Понимаешь? Не стала реальностью! У таких людей только… в редких, исключительных сс…учаях… Скажем… во время войны… родина становится для них реальностью…
В машине ему стало немного лучше, он протрезвел, с ним уже можно было вести осмысленный разговор.
– Что ты скажешь о Хетеньи? Феномен, не правда ли?
– Феноменален!
– Видел его карикатуру в «Пешти хирлап»? Красный там, где красно… – Он засмеялся. – Ну, теперь гидра обезглавлена!
– Да, обезглавлена.
И он заснул.
Проснулся он поздно, голова болела… Ничего, после завтрака станет полегче!
Ярко светило солнце, меж куполообразных гор поднимался голубой пар от позавчерашнего ливня.
Председатель велел Маришке принести все утренние газеты и в ожидании их словно зачарованный любовался пейзажем. Какая красота!.. Как только может в сердце человека найтись место для ненависти, если мир столь прекрасен!.. Родина… Он не помнил, в какой именно момент в его хмельной голове родилось блестящее решение этой проблемы, но точно знал, что это было вчера.
Все газеты на двух-трех колонках давали отчет о суде и казни. Большинство газет посвятило этому и свои передовые. А в «Непсаве» вместо передовицы зияла пустота. Негодяи! Из-за этого белого пятна будет раскуплено по крайней мере тысяч на десять экземпляров больше!.. Прочие сообщения: выборы в Германии, подготовка к Олимпиаде в Лос-Анджелесе, успех венгерского бриджа на международных соревнованиях в Австрии, случаи самоубийства, банкеты, приемы, объявления… Лозунг дня: порядок, уверенность, твердая рука, «Гидра обезглавлена!».
