Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Чем же так тревожит его Фюршт: недостатком смелости и преданности? Нет. Но уж больно хитры судьи, каждый их вопрос – западня. Хватит ли выдержки у этого слишком прямого и чистого юноши, хватит ли находчивости, чтобы избежать ловушки?…

Допрос, вплоть до мельчайших деталей; построен так, как он и предполагал. Он заранее подготовил сжатые ответы, чтобы успеть хоть коротко высказать главное, прежде чем его лишат слова.

– Признаете ли себя виновным?

– Нет. Во всех своих поступках я руководствовался моими коммунистическими убеждениями.

– Почему стали коммунистом?

Важный вопрос! Он особенно важен сейчас, за несколько дней до выборов, когда Гинденбург и прусские юнкера хотят с помощью путча сломить левую оппозицию; когда в Лозанне под вывеской «разоружения» принято решение о милитаризации Германии, когда доллары и фунты рекой льются в партийную кассу Гитлера, выдвинутого на роль полководца в новой грабительской войне, и когда здесь, в Венгрии, влиятельные лица – депутаты правительственной партии – скрывают у себя разыскиваемых национал-социалистских убийц…

– Занимался коммунистической деятельностью потому, что являюсь убежденным противником войны… Мы ставили своей целью не проведение какой-либо подрывной работы, а просвещение широких масс рабочих… Мы хотели убедить рабочий класс, что наша дорога – единственно верная и прямая…

Его, разумеется, лишают слова. Но главное сказано.

Один из вопросов звучит для него довольно неожиданно. Он не полагал, что у Тёреки хватит глупости задать его, но уж и не думал, что тот осмелится сделать этот вопрос предметом публичного обсуждения. Когда он сказал, что в 1928 году уже приезжал сюда, на родину, Тёреки, покраснев от ярости, заорал:

– Что? На родину? Это ваша родина? Что общего у вас с родиной?

Господин председатель завтракал на своем обычном месте, которое мадам считала террасой, а он называл по-новому – верандой. Он отведал яичницы с ветчиной, выпил чаю и напоследок съел очищенный кечкеметский абрикос. Да, абрикос – вещь неплохая, особенно для пищеварения. А по нынешним временам есть абрикосы – это в некотором роде патриотично. Мы еще покажем этим австрийцам! Обойдемся без ихних шиллингов! Будем есть абрикосы сами!.. Погоди – вот только просмотрю газеты! – придет Гитлер, и Дольфус в два счета умерит свой голосочек!..

Он с наслаждением жевал абрикос. Вот уже одиннадцатый год, как он сидит в кресле председателя трибунала, но сейчас, кажется, опять наметились какие-то сдвиги: появились признаки, манящие к высотам апелляционного суда. На днях проездом из Вишеграда сюда заглянул его превосходительство. «Просто так, для небольшой дружеской беседы». Так вот, для начала ему, вероятно, передадут новое дело о крупном мошенничестве. Вопрос довольно щекотливый. Надо суметь его «квалифицировать» – то есть решить, кого нельзя вызывать в суд даже в качестве свидетеля, и продумать, кому какие вопросы ставить.

Окончив завтрак, он закурил сигару. У него вошло в привычку выкуривать ее здесь же, на веранде. Он любовался открывающимся отсюда видом: широкая излучина Дуная, словно горное озеро меж островерхих вершин, а на противоположной стороне – пестрые полосы обработанных полей… Красивейшее место в стране! Он любит утверждать и повторять это ежедневно, так же как каждое утро привык говорить горничной, убирающей со стола: «А ты все мечешься, Маришка. Даже остановиться не хочешь, чтобы хоть немного полюбоваться… Разве не прелестное это зрелище? Да, с этой веранды наша маленькая страна кажется настоящей жемчужиной!.. Плечи человека расправляются во всю ширь: родина!..» А горничная в ответ: «Времени нет любоваться, ваша милость». И он на это: «Ну хорошо, хорошо…» Доступно ли чувство прекрасного простой девчонке, из которой они и горничную-то, пригодную хоть к чему-то, воспитали с трудом!

Вошла Маришка, но в руках ее вместо подноса была телеграмма: «Немедленно выезжайте в Будапешт для подготовки завтрашнего заседания». Вот как! Он положил сигару. Нельзя сказать, чтобы это явилось для него неожиданностью. Министр юстиции, находясь здесь, подробно рассказывал о деле этих коммунистов. И, конечно, не случайно. Но – завтра? Выходит, чрезвычайное заседание!.. Неужели трибунал? Значит, его делают членом военно-полевого трибунала, а серьезное, сложное дело уходит из рук? Он был немного разочарован. Дело, правда, судя по газетам, в частности по «Немзети Уйшаг», громкое, ничего не скажешь. Его невозможно даже как следует рассмотреть в рамках военно-полевого трибунала, для этого понадобилось бы несколько дней…

К полудню он был уже в Будапеште, зашел к Тёреки и получил папку судебных материалов.

– Прости меня, но я не совсем понимаю… Речь, стало быть, идет о том, чтобы мы решали это дело по существу? Но ты же знаешь, Шадль как раз сегодня разбирал… другое дело. Я слышал, полтора года, не так ли?

Тёреки, уставившись в потолок, произнес чуть раздраженно:

– Надо подать пример, дорогой мой! Кроме того, могу сказать по секрету, что дело… гм… имеет внешнеполитический оттенок. Надо показать австрийцам, что у нас здесь сильная рука и твердая власть. А также немцам, любезнейший, Папену и… в общем надо показать возможности развития и то, что здесь, в нашей маленькой стране, идеи христианства и антибольшевизма… гм… Словом, ты понимаешь меня, дорогой… Пусть французы и англичане, да и итальянцы, видят, что у нас нет, просто нет возможности продолжать то, что делалось здесь на протяжении тринадцати лет!..

Его аргументация звучала не очень убедительно.

– Положим, что все это верно… Однако, с другой стороны, извини, но политическая мудрость, да и те же внешнеполитические соображения… его превосходительству не дают покоя даже в Вишеграде. К тому же, как я слышал, господин регент и господин премьер-министр тоже получают кипы телеграмм. Говорят, даже от влиятельных лиц… Да и материал, не правда ли…

Тёреки жестом остановил его.

– Телеграммы нас не интересуют! Мы представляем независимый суд независимой страны! Надо показать пример!.. Удивляюсь, как ты не понимаешь?!

Так вот в чем дело! Наконец-то он понял: материалов нет, попросту говоря, нет материалов!

Достаточно пробежать глазами обвинительное заключение: оно выглядит просто жалким! Обычный суд с трудом бы наскреб года два. Но после такой шумихи в печати – всего два года?… Здесь может выручить лишь быстрое, самое поверхностное рассмотрение дела военно-полевым трибуналом, настолько беглое, чтобы никто не сумел проследить его ход!.. Материала нет, но… его надо «сфабриковать»!

Неприятности начались еще до заседания. Во-первых, повсюду топталось великое множество полицейских. Двойной кордон вокруг здания суда. На кой черт? На улице Эндре Тхек, судя по газетам, были схвачены тридцать четыре человека. Вся партийная верхушка. Потом оказалось, что эта верхушка… Короче говоря, она не организовала ни одного взрыва… К чему же этот цирк? Выдумки Хетеньи! Затем прибыл какой-то француз, адвокат, председатель французской палаты адвокатов или что-то в этом роде. Его не хотели пускать. Неприятность! В конце концов пропустили, но неизвестно, что лучше… Тут же после начала заседания адвокаты заявили, что не обменялись с подзащитными и двумя словами, не получили материалов следствия, а строить защиту на основании одного обвинительного заключения они не могут. Кричат, что это беззаконие, произвол. Скандал!.. Да и публика… Тёреки заранее предупреждал, что «женщин не допустит из принципа». А на скамьях повсюду напомаженные, элегантные дамы. Не к добру это… не к добру…

«Немзети Уйшаг» сообщала о какой-то восьмиком-натной вилле, об огромных ворохах одежды, о шелковых пижамах. Не скупясь на злобные комментарии порнографического характера, газета расписывала, что в «фешенебельных квартирах» коммунистических вождей среди личных вещей были обнаружены даже духи, пудра, румяна…

Глядя сейчас на обвиняемых, он почти с отвращением вспомнил свою любимую газету. Должен, наконец, и «догадкам» быть какой-то предел!

2
{"b":"90311","o":1}