В 9 вечера пришёл Шульпин (сначала позвонил). Смотрели они с Геной детектив по ТВ, новости, потом пили сами чай и пошли в зал смотреть картину. Гена сегодня нарисовал там новую фигуру – бахаиста, они спорили. Гена стал рассказывать о бахаизме, стал звать Шульпина в субботу на сбор бахаистов, но Шульпин отказался. Снова они смотрели новости, рассуждали уже о политике. Гена: «И что делает сейчас Колесников, который получил маршальские звёзды?!» Потом Гена меня попросил чуть постоять, попозировать. Я постояла немного, но в зале холодно, голова всё болела, тяжело, Гена меня отпустил.
Приводил Гена Марту в дом греться – Васька шипел на неё, Шульпин брезговал ими (хотя и меньше, чем Петя Чусовитин). Шульпин ушёл в полночь. Гена ужинал, всё хвалил своего бахаиста, нарисованного в «Коммуналке» (теперь, мол, понял главное в картине). Ушёл опять в зал работать, а я вскоре легла спать.
25 января. Четверг
Утром Гене не спалось, пришёл, разбудил и меня, стал вспоминать своё студенчество. Рассказывал о Лёше Смирнове, о его полной раздвоенности на последнем курсе (диплом делал – «Атомоход „Ленин“», а для себя рисовал «Продажу трупиков»). Я этого богемного Лёшу Смирнова видела тоже, ещё до Гены – он был другом Алёны Басиловой, не раз приходил к ней при мне.
Завтракали, я разговелась после вчерашнего голодания, и в самочувствии, и в настроении – обновление! Из окна зала любовались нашим заснеженным двориком, нашей Мартой, освещённой солнышком. Она сама непосредственность – и в ожидании, и в преданности. Гена делал с неё набросок из окна, говорит: «Да, я как раз мечтал о таком доме… Оденься потеплее, походи по двору, посмотри на крышу – там такие голубые тени, такой глубокий снег, полюбуйся, ты такого никогда не видела…»
И за обедом потом продолжал рассуждать о доме, о местности, как быстро всё стало родным, своим. Я говорю: «Тут душа прикипает, вот уже и Шульпина сюда тянет, ходит постоянно. А представь, в старину… во-он из того окошка напротив, из господского дома, орут в наш флигель… „Егор! Запрягай мерина! Хозяйка на рынок собралась!“» – Гена: «Да тут рынок, поди, на площади был у собора… Надо Лужкову написать – пусть тут рынок восстановит…»
После обеда Гена с Васькой снова на боковую. Я – кухня, посуда, передвинула чуть вчерашний стол в кабинете, освободила проход к окну. Гена встал – я стала требовать убрать два старых велосипеда из кабинета на чердак, мешают, они остались ещё от Никифорова, прежнего хозяина мастерской. Гена: «Что ты рычишь, как лев? Почини лучше мне боты…»
Пришлось сидеть, чинить пятки в войлочных чунях в его китайских ботах. Гена ждал, чтобы идти в них в Охрану памятников. Привёл в дом Марту, она сразу вылизала все Васькины чашки, крутится, как юла. Васька урчит, лапой на неё замахивается. Гена взял Марту на руки, она сразу успокоилась – так всегда. Гена: «У меня никогда не было собаки, только в детстве, в Омске, Рекс был ещё до войны. Потом мы уехали, его бросили. И, представляешь, вернулись после войны, а он к нам пришёл! Хотя мы жили уже в другом месте». Потом Гена принёс брошюрку «Лирика 40-х годов», читал мне вслух «Тёмную ночь», другие стихи, восторгался. Я всё чинила ему чуни, а он: «Настроение какое-то тяжёлое, поедем вместе в Охрану памятников…»
Пошли уже в 4 часа дня на метро – доехали до «Новокузнецкой». Там на Пятницкой пришли в Охрану памятников к Оксане Михайловне. Оказалось, что за печать на кальке «Согласовано…» надо платить 680 000 рублей (?!). Ошарашенный Гена пошёл с просьбой к начальнику Булочникову, и тот написал резолюцию, чтобы печать поставили бесплатно! (Вот власть настала – справедливее не бывает!) За калькой с печатью велели приходить 1 февраля.
На радостях от такой удачи решили погулять. Шли по Пятницкой – через мост, через другой – на Красную площадь. Потом впервые зашли в новую Иверскую часовню, хор пел «Господи, помилуй, Господи, помилуй…», от свечей в руках молящихся (в основном молодых) дрожали лики икон. Снаружи часовня с позолоченными скульптурами святых очень нарядна.
Пошли к Тверской улице. Я объявила план: Гене ночевать дома, на Ленинградском, вызвать слесаря, чтобы заменил смеситель над раковиной в ванной. Он течёт уже полгода или год как Ниагарский водопад, приходится перекрывать весь стояк. Новый смеситель уже давно куплен. Гена согласился. Поехали вместе домой на Ленинградский. Там рядом с домом в диспетчерской сделали заявку (они велели ещё утром прийти, чтобы было наверняка). Пришли домой. Покормила Гену, чем могла. Он остался ночевать, а я поехала в мастерскую на Таганку.
26 января. Пятница
Гена ночевал дома, на Ленинградском. Я ему звонила в 8 с Таганки из мастерской, разбудила, он ходил в диспетчерскую ЖЭКа за слесарем, сделал ещё одну заявку, обещали до обеда прислать слесаря. Он вернулся домой, снова лёг в зале, стал ждать. Звонил ему Володя Щукин, что сегодня вечером выступает по 2-й программе ТВ.
Я с Таганки из мастерской тоже звонила в диспетчерскую, мне уже ответили другое – что слесаря до обеда не будет, так как все они «на аварии». Звонил мне Тактыков, сказал, что дом наш на Столешниковом уже полностью сломали. Кормила Марту, Ваську. Опять звонила Гене – слесаря нет. Очень радовала меня моя маленькая кухня, устроенный на днях там порядок, чистота: бордовые «шторы-ришелье» маминой работы у входа в большой зал, столик с мраморной плитой, линолеум на полу под старинный паркет. Думала про себя: был просто проход «чёрт-те что», а стала уютная кухонька «чёрт знает что»!
Гена опять мне звонил из дома, устал уже ждать слесаря, велел мне приехать и самой этим заниматься. Поехала. На Ленинградский приехала в 3 часа дня, Гена уже потерял надежду на появление слесаря. Но я снова пошла в диспетчерскую. И услышала опять прежнее – что все слесари на авариях… у вас же нет аварии… что вы нервничаете?.. ждите… придут часов в 6–7 вечера…
Вернулась домой. Покормила Гену. И он вдруг решил не ждать слесаря, а сам менять смеситель. Стал воду на трубе перекрывать и… сломал горячий вентиль. Взялся за холодный – то же самое, сломался. Снова ждали слесаря. Звонил опять Щукин, разыграл Гену: «Слесаря вызывали? Так не ждите, не придёт!» Оказалось, что Володя с кем-то сегодня собрался к нам в гости на Таганку. Потом мы смотрели Володю по ТВ – как он в храме поёт, как пластинку свою записывает. Решили, что времени уже много, ждать слесаря бесполезно – и около 8 ушли расстроенные, поехали на Таганку в мастерскую. Шёл приятный снежок.
Подходим к мастерской – а тут что-то непонятное. Васька сидит, орёт на заборе. Открываем парадную дверь, заходим, включаем свет – на полу раскидан лук, картошка и проч. Марта орудует в доме (а должна быть во дворе). Дверь в зал открыта, из зала дверь в пристройку тоже настежь, и дальше распахнута дверь в наш двор – всё настежь… Состояние жуткое, холодок по коже… Кто-то залез… Гена мне: не ходи, может, они ещё тут… Сам первый прошёл по комнатам, там всё нормально. Потом вышли во двор. Темно. Следы на белом снегу привели к дальнему забору и большому дереву за ним. Всё стало ясно: «воры» забрались по дереву на край крыши пристройки, спрыгнули во дворик (не побоялись лая Марты), разрезали сетку, выбили дверь, прошли через пристройку в зал, но дальше увидели обжитое место и идти побоялись…
В общем, стресс ещё не улёгся – пришёл Володя Щукин со студенткой Леной (оказалось, что они лишь сегодня познакомились). Пили чай, кофе, Гена делал с гостей набросок, рассказывал про Польшу, про концлагеря. Наконец Володя не выдержал: «Я принёс ружьё, оно должно выстрелить…» И достал свою гитару. Мне в этот раз очень нравились его песни, особенно «Красною кистью рябина зажглась» на слова Марины Цветаевой. Очень поднял мне настроение после пережитого стресса.
Ушли они в 11 вечера. Гена ещё чистил тротуар – снегу намело. А я всё ходила, опьянённая мелодией песни Володи, чувствуя в душе какую-то радость гармонии и благодарность судьбе за всё и за всех…
