В мастерскую на Таганке я приехала почти в 7 вечера. У Гены днём была Вера Николаевна, тоже варенья ему принесла – из долек апельсина и лимона. Но Гене эти дольки показались жёсткими, и он попросил их прокипятить ещё раз. Пришлось Вере Николаевне искать у меня на кухне кастрюлю и кипятить варенье. Потом они с Геной пили чай. Гена ей рассказывал о бахаистах, о которых узнал в редакции журнала «Наука и религия» (на днях он зашёл в эту редакцию по пути к метро, предложил им напечатать свои работы, но у них другой профиль).

После Веры Николаевны пришла Нинка в мастерскую. Принесла, как обычно, какие-то старые шмотки, шпроты, лимон, читала свои новые стихи. Я ещё застала её, вскоре она ушла. Сутки в доме меня не было, кругом беспорядок, Гена нахозяйничался, пришлось убираться. Ужинали, кормила зверьё. Опять смотрела свою статью о Михаиле Фёдоровиче – Гена хочет всё-таки ехать к нему на юбилей в Красноярск и предложить там мою статью в газету. Но статья ещё сырая, надо править, перепечатывать…

Опять горевала, что никак не получается ни с голоданием, ни с регулярными записями.

22 января. Понедельник

Утром на Таганке встали с обширными планами – и билет купить в Красноярск, и за мастерскую уплатить… Завтрак. Гена звонил Борису Овчухову, тот жалуется: бессонница мучает, не спится… Гена в ответ: «Так это к старости, и я не сплю…»

Забрали все деньги – поехали вместе в МОСХ платить за мастерскую. Там сегодня выходной, кассы не работают, но Гена уговорил в бухгалтерии принять плату, мол, собрался уезжать в Красноярск. Оказалось, что денег хватило лишь на оплату долга за 3–4-е кварталы 1995 года. Мы – в «Инкомбанк» (в здании Политехнического музея), сняли 500 000 рублей (старыми запасами живём – ещё от покупки работ музеем на Поклонной горе). На Маросейке расстались: я обратно в МОСХ доплачивать, а Гена поехал куда-то на Тверскую к бахаистке Людмиле Николаевне Гращенковой (она его пригласила).

Встретились мы с Геной уже вечером дома на Ленинградском. Он привёз много брошюр, с энтузиазмом рассказывал о новом знакомстве, о новой религии, объединяющей все прежние. Я, конечно, слушала со скепсисом, мне эта искусственная религия бахаи напоминала искусственный язык эсперанто: в них нет глубин истории…

Уже около 7 вечера мы поехали на Комсомольскую площадь за билетом в Красноярск. Большое здание центральных касс уже закрылось, вечерняя площадь перед ним гудела: бесконечные продавцы, ларьки, бомжи, пьяницы и т. д. Пошли на Казанский вокзал, там кассы круглосуточные, заняли очередь. Когда подошла очередь, мы, тугодумы, никак не могли выбрать нужное (то место плохое в вагоне, то время отбытия-прибытия неудобное). Кассирша торопилась на пересменку и сунула нам билет на 4 февраля на проходящий поезд 92. Расплатились, но тут же, у кассы, увидели на билете место № 1, самое неудобное. Гена – опять к окошку, но кассирша уже сменилась, ушла, очередь на Гену стала шуметь, он пререкался… В общем, знакомая картина, Гена всегда умел создавать базар.

Пошли в справочное – уточнили, что этот 92-й поезд прибывает в Красноярск 7 февраля (а день рождения у Михаила Фёдоровича 8 февраля). Гена стал убирать билет в свой бумажник – бомж подходит: «Ну, сколько у тебя…?»

На Таганку вернулись уже около 10 вечера. Усталость, опустошённость. Гена читал брошюры бахаи, повторял: «Теперь у нас будут новые друзья, я буду писать их портреты…». (Надолго ли это его новое увлечение?) Он поставил у себя ещё один диван, к внутренней стене – спать на нём будет, «чтобы не дуло…». Я долго топталась на кухне. Легли поздно, у обоих – бессонница. Гена всё смотрел свои брошюры. Я читала Набокова «Другие берега» (проникалась набоковским детством).

23 января. Вторник

Бессонница у обоих почти до 8 утра. Потом дрёма, разбитость… Гена меня поднял около часа дня, сам пошёл чистить тротуар у дома. Подходил к нему рабочий с пустыря за нашим домом с просьбой, пусти, мол, к себе ночевать нас, 10 человек, а то общежитие у нас далеко. Гена ему: «Не могу, нельзя, да и места нет». Тот: «Ну, я всё равно приду, посмотрю…» (Они там, за нашим домом, на пустыре работают.)

Потом Гена звонил – не дозвонился в Охрану памятников (надо идти на приём – дом наш числится у них). Звонил в Министерство культуры – его дело ещё не решено, велели звонить в начале февраля. Потом звонил в Красноярск, отца не было, сказал Тамаре Яковлевне, что взял билет, приедет. Ещё мы спускали в подвал 8 рулонов фольгоизола, который зачем-то притащили нам рабочие на днях, может, потому и просятся теперь ночевать? В 4-м часу дня Гена опять поехал к новой знакомой Гращенковой за книгами о религии бахаи.

Я после разных домашних дел села перепечатывать свою статью о Михаиле Фёдоровиче. Успела до возвращения Гены перепечатать 4 листа, но это пока черновик. Гена вернулся через 3 часа с «новой» курткой – снял с дерева в Товарищеском переулке, довольно ещё приличная. Гращенковой он подарил настенный календарь с «Прощальным взглядом», календарь ей понравился, думала, где его повесить. Поила она Гену чаем, он купил у неё ещё пять книг о бахаи, отдал 50 000 рублей, у неё не оказалось сдачи. Потом Гена заезжал на Столешников, наш верхний этаж (стену с оконными проёмами) уже почти сломали. Из соседнего дома № 14 тоже всех выселяют.

Мы обедали. Разговор опять о бахаистах, о религиях. Гена мне: «В Китае нет религии как таковой, у них слишком сухой, рациональный ум, есть просто отдельные мудрецы…»

Приводил Гена Марту, Васька слегка рычал на неё. Взгляд у Марты при этом виноватый, просящий, умоляющий – лезет в самую душу. Я дала кость – она тут же сгрызла. Гена всё смотрел телевизор: в верхней палате думы тоже коммунистов большинство, Собчак негодует. Ещё Гена звонил Чусовитину: Петя хандрит, скоро, мол, помру, тяжёлый воздух в мастерской, кругом машины, газ, купили они с Валей очиститель воздуха за 200 000 рублей – не помогает, надо ехать в деревню… (У Пети огромная скульптурная мастерская – 1-й этаж с подвалом на Пресненском валу.)

Я к 12 ночи закончила печатать черновик статьи. Гена успел поспать, встал, его отчего-то тошнило. Я читала ему статью, сделал замечания, в целом одобрил. Потёрла ему морковь с сахаром (любимое блюдо), ещё возилась на кухне – и легла уже в 3. Гена всё читал, свет у него горел…

24 января. Среда

Всё пыталась встать – и засыпала снова. Встала уже в час дня в хорошем настроении (оттого, что вчера начерно напечатала статью про Михаила Фёдоровича). Решила даже сегодня наконец поголодать. Гена пошёл в холодный зал, смотрел, писал свою «Коммуналку». Я на кухне готовила ему еду, кормила зверей. Звонила в «Советскую Россию» – что привезу пожертвования от Т. Баженовой из Питера, чтобы заказали мне пропуск. Звонила ещё в Мосэнерго – почему не приходит счёт (велели ждать). Гена чистил тротуар, завтракал.

Я после двух поехала в «Советскую Россию», отдала им 50 000 рублей от Тани Баженовой, и потом – там же, рядом – домой (на Ленинградском). От голодания разболелась голова, пила анальгин. Нашла членский билет Гены и поехала на Арбат в Союз журналистов платить взносы. В мастерскую на Таганку вернулась в шестом часу – и никак не могла попасть в дом: стучала и в дверь, и в окно… А до этого ещё звонила по телефону-автомату без монеты (через дорогу на углу) – нет ответа. В общем, разозлилась, залезла на скамейку и бросила снежок через забор в окно зала. Гена наконец услышал, открыл. Устроила ему разнос.

Опять пила анальгин от головной боли. Гена подлизывался. Кормила его. В углу кабинета, у арки, он поставил для меня стол у окна, и я села работать над статьёй с грелкой в ногах. Головная боль всё никак не проходила, какой-то озноб, пришлось выпить ещё «Спазган». (Вот чем оборачиваются большие перерывы в голодании, ведь год назад, когда я голодала на работе сутки через трое, такого не было.)