Таким образом, представления сайентологов близки к представлениям восточных религий, но почти не имеют точек соприкосновения с христианством. Философия сайентологии отражает индивидуалистическое западное сознание, во главе угла которого лежит совершенствование своего эго и в котором размыто, отсутствует понятие Бога как такового. Карающего и милующего. Прощающего. Понимающего. Живого. Человек, в сущности, приравнивается к Богу.

Христианство же приводит людей к пониманию, что они грешны, что спасение может быть достигнуто только через принятие Христа как Спасителя, что важно совершенствование души. Грех должен быть не переработан и забыт, а преодолён путём покаяния. И работа души необходима не для нескончаемой череды следующих жизней, а для спасения и жизни вечной.

Работодатели Лилиты оказались сайентологами.

Однажды хозяйка, Мартина, пригласила Лильку на лекцию по основам сайентологии. На сцене, за кафедрой, воодушевлённо исходил красноречием видный седовласый господин с несколько непослушной львиной шевелюрой, какую обычно носят маститые художники. Он чем-то напомнил Лильке Бетховена, портрет которого висел у них в школе на стене в музыкальном классе вместе с другими портретами композиторов. На уроке учительница разучивала с ними его песню «Из края в край вперёд иду, и мой сурок со мной…», старательно надавливая на клавиши и кренясь всем корпусом, как будто хотела опрокинуть наконец ветхое пианино марки «Красный Октябрь». Инструмент жалобно дребезжал и кренился вместе с ней, а все дети старательно и широко открывали рот. Глаза докладчика воинственно посверкивали. Он с профессиональной одержимостью, энергично и без сбоев излагал свою – на первый взгляд для неподготовленного слушателя совершенно сумасшедшую – теорию. Патетичность предлагаемых слоганов будто вернула Лильку в недавнее советское прошлое. Говорил он таким голосом, словно провозглашал с трибуны лозунги, обещающие счастье и всеобщее процветание. Лильке вспомнились телетрансляции со съездов КПСС и программа «Время».

«Прямо как наши», – подумала она с иронией.

Мартина втолковывала всю обратную дорогу уставшей Лильке, что основа основ – точка зрения и от неё можно простирать другие точки, простирать рубежи за рамки других рубежей. «Квантовыми скачками! Этот шаг ведёт в Бесконечность!» У Лильки в голове всё смешалось. В ушах у неё звучало, как лектор цитировал слова этого Рона Хаббарда: «Следующие твои триллионы лет зависят от того, что ты делаешь здесь и сейчас!» Зал взрывался аплодисментами. Лилька с интересом оглядывала тех людей, которые находились в поле зрения. Вполне состоятельные менеджеры среднего звена, тётки-интеллектуалки… Какая нелёгкая занесла их сюда? Скука? Пресыщенность? Желание испытать острые ощущения? Принадлежать к чему-то, как они считали, «элитарному»? Странно всё это… А может быть, действительно это что-то настоящее и они подошли ближе к Истине, раскодированию загадки Мироздания? Кто такой Человек? Откуда он? Что он может? Есть ли дальше другие жизни? И кем ты будешь в них?

«Но если туп, как дерево, – родишься баобабом…» Отец крутил гибкие голубые пластинки на стареньком проигрывателе, так, что уже заедало, и пьяно подпевал, подперев щёку рукой. Лилька вспомнила Высоцкого и улыбнулась. Нет, эти люди кажутся такими счастливыми, знающими какую-то тайну, принадлежащими к чему-то ещё незнакомому ей, они – вместе! Она тоже хотела быть с кем-нибудь вместе, тоже хотела что-то значить, быть полезным винтиком в общей большой машине, нет, в поезде, нет – на белом теплоходе, который, рассекая просторы океанов, плывёт верным курсом – к солнечным островам Счастья и Истины, Познания и Добра!

Лилька всегда была одиночкой. Часто девчонки не принимали её с ними играть. Одна заводила у них на улице – белёсая и губастая, противная девчонка Маара, постарше всех остальных малышей, – вечно всех подговаривала: «Давайте не возьмём Лильку играть?» И Лилька стояла и орала в стороне, а вредная Маара торжествовала, искоса победоносно поглядывая на Лильку. Девчонки не решались Марке прекословить, и Лилька, поорав и высунув всё же напоследок в отместку язык, понуро плелась домой. В резиночку поиграть уже не возьмут!

От потряхивания автомобиля и непонятной нудятины Мартины Лилька отключилась.

– Просыпайся! Приехали! – кто-то потрепал её по плечу, и она услышала недовольный голос своей хозяйки.

А затем как-то вечером, когда близнецы были уже в постели, Мартина постучала к Лильке в комнату и позвала, заговорщически улыбаясь, присоединиться к ним в столовой.

– Давай! Пойдём! – тянула она за руку упирающуюся Лильку, которая отнекивалась и говорила, что устала и хочет пораньше лечь спать. – Я тебя познакомлю с потрясающими людьми – нашими друзьями. Гарантирую! Вечер будет для тебя интересным!

Лилька несмело вошла в комнату. Свет в гостиной был притушен. Горели только свечи – на столе и в толстых подсвечниках по обеим сторонам от креста. Окна были занавешены. Негромко, чтобы не нарушать таинственной атмосферы, играла восточная этномузыка. Витали пряные ароматы, напоминающие индийские специи.

…Лилька вспомнила, как они с девчонками бегали в только что открывшийся индийский магазин, чтобы поглазеть на всякие диковинки, кожаные яркие кошельки и сумки с нарисованными слонами и голыми до пояса, с неестественно высокими грудями танцовщицами. Единственное, что они могли купить там на свои накопленные деньги, – это источающие такой экзотический, сказочный аромат сандаловые палочки. Лилька прибежала тогда домой, зажгла палочку и закрыла глаза… Вот она уже плывёт, покачиваясь, сидя под балдахином на троне, в такт движению слона, одетая в розовое сари, с накинутым на волосы золотым полупрозрачным покрывалом, в сверкающих бесчисленных драгоценных браслетах на ногах и на руках, и на лбу у неё круглое пятнышко – отметина касты.

– Что это ты жжёшь? Что за гадость ты нюхаешь?

Она задремала и вздрогнула от окрика. Слоны и платье исчезли, и с испугом она увидела склоняющееся над ней гневное, всё в красных пятнах лицо отца. В нос ударил запах спиртного.

– Что это, я тебя спрашиваю?

– Это индийские ароматы, – тряслась, зажмуриваясь и вдавливаясь в кресло, испуганная Лилька.

– Где ты взяла эту дрянь? – не унимался отец. – Выросла дочурка! Материна порода. Всё наряжаться, плясать, духами обливаться, нюхать всякую мерзость! Так и до наркотиков недалеко! – Отец грозно придвинулся и навис над съёжившейся в кресле Лилькой. – А-а-а-а! Вот и твоя мамаша. Слышь, Ирэна! Твоя дочурка докатилась, наркотики уже нюхает!

– Перестань, Айвар!

Мать только что пришла и с разбега, оценив ситуацию, но ещё ничего толком не поняв, подскочила и закрыла собой Лильку, отстранив мужа. Осмотрелась и, увидев импровизированную курильницу, поняла, из-за чего буря. Улыбнулась и, обняв, погладила по голове дочку.

– Что ты говоришь! Это просто для хорошего воздуха в квартире. У Лиины такие же.

Лиина была соседкой и подругой жены. Своя. Эстонка. Отец поостыл.

– Да? Ну и ну… Придумают невесть что! А ты ей потакаешь!

Отец ткнул пальцем в сторону жены и дочери и, махнув напоследок рукой, потерял к этому интерес.

– Мы есть сегодня будем, жена?

А Лильке гаркнул, делая вид, что всё ещё злится:

– Выбрось сейчас же, развела вонь! И открой окно!

– Хорошо, папа…

…И вот теперь, этим вечером, она вновь ощутила аромат сандаловых палочек из детства. Звучала непривычная музыка пронзительного инструмента, не такого мелодичного, как эстонские гусли, каннеле, а, пожалуй, ближе к сямисэну[7] (позже Лилита узнала его название – ситар[8]), – будто поблизости, в роще, налетевший с моря ветер звенит в кронах пальм, играет в рыбацких снастях, скрипит дверью ветхой хижины. Усиливали звучание ситара разнотональные ритмические рисунки индийских барабанов табла и дугги, вводящие то как бы трущими, то отскакивающими полыми звуками повторяющихся ритмов в благостный транс. Восточная сладость благовоний, полутьма гостиной, пляшущие на стенах тени – всё придавало происходящему какую-то мистическую атмосферу, добавляя к предвкушению ещё не осознанного, неизвестного желание тоже принадлежать к этой всезаполняющей радости, к познанию новой вселенной, потребность вечно слушать эту дивную музыку, извлекаемую, казалось, из самой природы. Будто она всё это уже когда-то видела – но где?