Мысли путались. Бежать! Бежать! Но куда? Побег надо было ещё устроить. Ей было негде жить, у неё не было никаких прав в этой стране. Её депортируют в два счёта, а как же её мечта?! Первая ступень к счастью – поступить в университет! Надо что-то придумать, но что?

Через пару дней она поехала с близнецами на концерт. Музыкальная школа, где они учились, распространила билеты на благотворительный концерт органной музыки. Завершилась долгая реставрация старинного органа. Существовала легенда, что на нём играл сам Бах. В связи с этим у Лильки почему-то всплыл в памяти смешной эпизод из одной детской книжки. Лилька любила читать и буквально проглатывала все книги, которые удавалось раздобыть. Один раз ей удивительно повезло: она нашла кем-то аккуратно выставленную стопку книг, перевязанную голубой ленточкой. Притащила домой. Там оказалась книжка американской писательницы Мэри Мейпс Додж «Серебряные коньки». В одной из глав этого романа группа юношей путешествует по Голландии. Лильке особенно запомнился примечательный эпизод, в котором мальчик рассказывал своим друзьям про известный в Европе большой хаарлемский орган.

Питер – так звали всезнайку – поведал открывшим рты и слушавшим его затаив дыхание мальчишкам о том, как великий композитор Гендель как-то приехал в Хаарлем, чтобы сыграть на знаменитом органе Святого Бавона. Найдя церковь, спросил разрешения у священника и стал играть, применяя всё своё мастерство. В церковь вошёл местный органист и застыл в изумлении, поражённый звуками и пассажами, исторгаемыми кем-то неизвестным.

«Кто там? – крикнул он. – Если это не ангел и не дьявол, значит, это Гендель!»

Великий композитор Гендель был, разумеется, весьма польщён такой оценкой коллеги.

«Но как вам это удалось? – спросил всё ещё пребывающий в сомнении органист. – Вы совершили невозможное: нет в мире человека, который мог бы сыграть своими десятью пальцами те пассажи, какие сыграли вы. Человеческие руки не в силах управлять всеми этими клавишами и регистрами!»

«Знаю, – спокойно ответил Гендель, – поэтому мне пришлось брать некоторые ноты кончиком носа…»

…Ожидалось, что приедет известный органист. На пригласительном билете было указано, что в программе произведения Баха и Генделя. Гендель был современником Баха. Занятно, что два великих немецких композитора, родившиеся в один и тот же год, в восьмидесяти милях друг от друга, так ни разу и не встретились, хотя, несомненно, один много слышал о виртуозности другого. Бах дважды пытался увидеться с Генделем, но попытки оказались тщетными.

Концерт должен был состояться в церкви Святого Иоанна. Хозяевам эта идея не понравилась, но отказаться не представлялось возможным.

Лилька слышала, как переругивались Мартина и Свен.

– Они же не в церковь идут, а на концерт!

– Всё равно! Как ты могла допустить? – шипел трусоватый Свен.

– Что ты вечно всего опасаешься! – огрызалась более рисковая Мартина.

«Наверное, им не рекомендуется заходить в обычную церковь, – усмехнулась Лилька. – Почему вначале сколько-нибудь интересные идеи превращаются потом в тюремное заключение для адептов? Шаг вправо, шаг влево приравниваются к побегу…»

Они пришли рано, церковь была почти пуста. Поговорили с женщиной в инвалидной коляске, которая сидела на входе. Она протянула им программки. Женщина была весёлая, в белой шляпке с фиалками, ноги накрыты белым вязаным ажурным пледом. Глаза её лучились, и Лилька почувствовала доброту. Ту самую, человеческую, идущую из сердца. Почему? Ведь эта женщина обделена Богом. Она не может ходить. Не может бежать по лесу, по полям и – задыхаясь от радости, от ветра и бега – упасть в травы и вдыхать небо… Почему же в ней так много доброты, во всем её облике такая благость, такая любовь к людям? Почему?

Дети побежали в первый ряд. Церковная прохлада – какая-то особенная, ладанная, с хладностью прожилок зеленоватого мрамора, пахнущая старым деревом расписанных фигур святых, лаком старинной кафедры и скамеек красного дерева, кожей святых книг и перевёрнутыми страницами миллион раз прочитанных текстов молитв и псалмов, благостно пропетых прихожанами на службах. Запах этот чем-то напоминал запах старой библиотеки. Он плавно смешивался с вербенно-сладковатым ароматом воска и дымком отгоревших свечей. Перед ними никого не было. Только алтарь. Кафедра слева. В середине распятие, белые лилии в вазах. По бокам статуи Христа и Девы Марии, Иоанна, святых апостолов. Был уже вечер, и церковь была освещена, но ещё не догорело солнце в огромном готическом окне, взметнувшемся за алтарём, как приглашение взлететь, как вход в другой мир – туда, на Небеса!

Может быть, эта игра естественного и электрического света была причиной этого странного эффекта движения – и нарисованные на куполе взлетающие фигуры как бы ожили и начали своё кружение вверх. Лилька запрокинула голову. От странного этого полёта по спирали – вознесения тел в развевающихся пурпурно-голубых одеяниях – у Лильки закружилась голова, и она зажмурилась, пытаясь отогнать видение, но оно не исчезало. И всё уносились вверх ангелы, и всё возносились дивно выписанные лики и руки, и всё движение тел было подчинено одному устремлению, одному порыву – к уже тронутым отблесками первых лучей, зардевшимся облакам, мерцающим и переливающимся всполохами откуда-то изнутри и, казалось, растворяющимся в ослепительной золотой дымке, вдруг вспыхивающей под самым куполом неземным святым светом! Там был Бог!

Церковь постепенно заполнялась. Близнецы узнавали одноклассников. Лилька кивала родителям.

– Это наша няня! – показывали на Лильку близнецы.

Начался концерт. Орган был сзади, и Лилька едва увидела мелькнувшего среди блестящих труб, казалось, совсем маленького человечка. Moderatórin[22] – сухонькая седовласая женщина в строгом костюме, чуть переливающемся искорками, – звучно стала рассказывать о жизненном пути Баха и об истории создания этого произведения.

– Произведение, предположительно, написано Бахом во время его пребывания в Арнштадте в период между тысяча семьсот третьим и тысяча семьсот седьмым годами… – она вдруг заторопилась и урезала подробности до невозможности, тревожно взглянув не на публику, а куда-то назад, – видимо, ей подали сигнал.

Лилька очень любила классику, особенно Генделя и Баха, именно хорал – церковную, в сущности, музыку. Надо сказать, что началось это отчасти вынужденно. Она часто слушала по приёмнику «Рига», купленному отцом, классические концерты. С раннего детства. Когда ей было четыре года, её нередко оставляли одну (в детском саду для неё ещё не было места), и мама, уходя, включала приёмник, настраивая на музыкальную волну. Лилька часами слушала концерты и симфонии и сейчас часто без труда узнавала музыку. И потом дома, придя из школы и сняв надоевший чёрный фартук и колючее форменное платье, она включала приёмник и незаметно улетала в параллельную реальность – кружилась в вальсах Штрауса, грациозно склонялась в менуэте. Ах, вот это была жизнь! Под музыку она делала уроки и читала книги. А иногда наряжалась, надевала мамины туфли и вытаскивала из горки чашку от сервиза, старинного, оставленного ещё прабабушкой. Им никогда не пользовались, но Лилька наливала чая в эту чашку и садилась около трельяжа. Она пила из тонкой чашечки – такой тонкой, что та светилась изнутри на просвет и была похожа на полузакрытый тюльпанный цветок, – и наблюдала за своим отражением в зеркале. Разыгрывала сценки, невольно представляя себя принцессой и подмечая, какая поза, движение руки, поворот головы или улыбка ей больше подходят, удаются. Отец, приходя, ругался: она всегда сбивала его программу таллинского радио.

Так она ещё с детства очень полюбила полифонические произведения Баха – «Хорошо темперированный клавир», прелюдии, фуги, органные композиции. Как же, должно быть, это сложно играть! Лилька поражалась виртуозности музыкантов, сумевших передать эту божественную гармонию – голос человека, молящего, взывающего к Богу! Лилька пыталась посчитать голоса, проследить, иногда получалось, она садилась и забывалась у приёмника, растопырив пальцы: вот один, вот второй, третий… Ой! Четвёртый! У неё был очень хороший слух, и она с лёту схватывала мелодию (ей даже удавались диковинные и сложные в мелодике старинные эстонские песни из «Калевипоэга»[23]). Часто она слушала так часами – голоса сплетались и расплетались, сходились и расходились, и вместе с ними Лилька то взмывала в небеса, левитировала, воспаряла, то низвергалась в бездну переживаний. Голоса страдали, и она страдала. Она их понимала. Она вся была в этот момент Человеческий Голос!