– Пойми, это нужно для того, чтобы предотвратить на будущее подобные случаи, – говорил Сергей с жаром, который трудно было в нем заподозрить, – чтобы не позволять продажным критикам травить поэтов, да и вообще людей искусства. Далеко не у всех психика может такое выдержать.

– Так ты полагаешь, – прищурилась я, – что у Высотина сдали нервы?

– Возможно, – тут же отреагировал он, – ничего в этом удивительного нет. Я сам, когда получил критический отзыв на стихотворение, за которое мне дали премию, чуть с ума не сошел!

– Не думала, что тебя так легко травмировать, – заметила я. – Ты производишь впечатление очень сильного человека, – польстила я, потому что очень хотелось сказать, что производит он впечатление человека равнодушно-высокомерного.

Сергей помолчал, злобно пыхтя сигаретой, видимо, уже сожалея, что открыл мне столь интимную подробность своего характера.

– Разве ты не знаешь, что словом можно ранить больнее, чем делом? – наконец сказал он в своей обычной холодновато-ленивой манере.

– Знаю, – согласилась я. – Не стану спорить и пытаться разубедить тебя в том, что чаще всего к самоубийству приводят более прозаические мотивы. И иногда слова. – Сергей красноречиво посмотрел на меня, но я продолжала, не давая ему возразить: – Тем более если речь идет о человеке, который вышел из сусально-идиллического периода своей жизни, то есть из отрочества. И потом, я заключила из твоих же слов, что он был человеком сложившимся и довольно сильной личностью. Поправь меня, если я не права.

– Да, – упрямей, чем следовало, подтвердил Сергей. – Да, он не был подвержен частой смене настроений и стихи писал по большей части позитивные.

– Вот видишь, – улыбнулась я. – Значит, твой поэт был оптимистом. И, может, я ошибаюсь, но все же осмелюсь предположить, что если кто его и загнал в угол, то вряд ли это сделал критик своими статейками. Впрочем, – тут же поправилась я, – от дела я, как ты понимаешь, не отказываюсь и постараюсь узнать все, о чем ты меня просишь.

– Спасибо, – вздохнул Сергей и как-то сразу расслабился и погас.

Он оставил мне аванс, мы договорились созвониться, и вроде бы все было решено, но только он задержался еще на часок. Мы просто сидели и попивали коньяк, слушали какую-то грустную музыку и почти не говорили. Точнее, мы просто вместе молчали. Иногда это бывает так же важно, как умный разговор.

К обоим расследованиям я приступила на следующий день. Наверное, нетрудно предположить, что сначала я все-таки поехала в гостиницу, где остановился Григорьев и где проживал Высотин. Что же касается друга патологоанатома, то я решила заехать по оставленному мне адресу на обратном пути.

Стрелки подошли к одиннадцати утра, когда я входила в освещенный множеством ламп холл. На улице было пасмурно, то и дело принимался идти выматывающий монотонностью дождь, и, видимо, чтобы развеять сумрачную тоску постояльцев, в гостинице пользовались электричеством. Что еще сказать об этом временном приюте достаточно богатых приезжающих? Если человек хоть раз останавливался в отелях, трижды помеченных звездочками, то всякие описания излишни. Ну а если иному крупно повезло и он избежал подобного приключения, следует посоветовать как-нибудь поселиться в таком вот дворце. Как говорится, скучно не будет.

У портье со стандартно-вежливой улыбкой я выяснила, что господин Григорьев в это время как раз завтракает в гостиничном ресторанчике, и, отблагодарив парня с забавным именем Вагиз и не менее забавной физиономией скромными чаевыми, чтобы молчал обо мне, направилась в ресторанчик. Завтракающих оказалось до обидного мало: то ли еще было рано для местной публики, то ли уже поздно. Дюжина из пятнадцати имеющихся столиков пустовала, зато среди посетителей я без труда вычислила Григорьева, просто потому, что он был единственным мужчиной, если, конечно, не считать молодого паренька, а его я не считала, справедливо предположив, что юнец вряд ли мог в течение пятнадцати лет терроризировать поэта Высотина: ему от силы можно было дать двадцать.

Заказав кофе, я села за столик напротив Григорьева и стала изучать: это был человек лет сорока пяти, по виду интеллигентного происхождения, о чем свидетельствовала породистая, хоть и непропорционально крупная седоватая голова с четким орлиным профилем и упрямо выступающим подбородком. Телосложения хилого, роста среднего, гладко выбритый, одетый в застегнутый на все пуговицы серый костюм-тройку. Ел он традиционную яичницу и пил кофе. Я пристально уставилась на Ивана Ивановича, и он, конечно же, не мог не почувствовать магического притяжения моих зеленых глаз: критик как-то странно дернул подбородком и поднял голову. Я смущенно улыбнулась и отвела глаза. Через пару минут мы снова проиграли ту же мизансцену, с тем лишь отличием, что теперь, поймав мой взгляд, улыбнулся и Иван Иванович. Видимо, он был крайне неравнодушен к женскому полу вообще, что и следовало ожидать, глядя на гордую посадку головы. Когда он в третий раз поймал мой взгляд, завтрак был окончен, и ничто не мешало ему присоединиться к понравившейся девушке, чем он и занялся.

Глядя на расслабленную походку этого джентльмена средних лет, я подумала, что не стоит так сразу его разочаровывать, демонстрируя свою лицензию – Иван Иванович скорее всего не принадлежал к робкому десятку. Он знает то, что знает, и вряд ли так просто это отдаст. Вот продать он, наверное, мог бы, но я пока не знала его цены. Впрочем, хищный огонек в глазах кое о чем свидетельствовал.

Я и раньше знала, что получить интересующую информацию проще и быстрее, если начать разговор с отвлеченной темы, не относящейся к цели разговора. Именно так я и поступила, когда Григорьев подплыл своей вальяжной походкой к моему столику.

– Доброе утро, – сказал он неприятным голосом, который можно было определить как очень громкий шепот или очень тихий сип. – Я не смущу вас, если предположу, что мы с вами знакомы или хотя бы когда-то виделись?

– Ничуть! – улыбнулась я сдержаннее, чем следовало бы. – Но мы действительно знакомы, по крайней мере я вас точно знаю.

– Вот как? – изогнул свои кустистые брови критик. – Вы позволите?

– Конечно, присаживайтесь, – кивнула я.

– Так откуда мы знакомы? – уточнил критик, заняв место за моим столиком.

– Я читаю толстые журналы, – ответила я. – И знаю, кто вы.

– В таком случае позвольте узнать, кто же вы, – польщенно улыбнулся Иван Иванович.

– А это пусть останется моим маленьким секретом, – ответила я с извиняющейся улыбкой. – Пока.

– О, вы любите казаться таинственной? – Его выцветшие, по-видимому, от спиртного и времени глаза живо блеснули.

– Да, люблю, – пожала я плечами. – Полагаю, женщине это простительно?

– Конечно, – проскрипел он, – особенно такой, как вы. Ну хотя бы намекните, чем занимаетесь или, вернее, чем вы интересуетесь?

– Наверное, правильнее поставить вопрос так: чем я развлекаюсь, – поправила я, а критик плотоядно ухмыльнулся. – Развлекаюсь многим. Вот сейчас, например, меня интересуют поэты. Всякие. Вы замечали, что поэты не похожи на свои стихи?

– Очень тонкое наблюдение, – подхватил он.

– Вот сравнением личности поэта и его стихов я и развлекаюсь.

– Что ж, могу сказать, у нас схожие интересы. Точнее, развлечения, – заметил он.

Потом мы познакомились, однако я не допустила, чтобы пустая болтовня превратилась в беседу. И главного я достигла – была приглашена на ужин. Сегодня. В его номер. Аргументировал он свое не слишком пристойное приглашение тем, что как раз работает сейчас над интересной статьей о молодых поэтах и у него есть несколько интересных сборников. А поскольку их авторов он знает лично, то и предложил за ужином провести сравнительный анализ. Я даже немного разочаровалась, что от меня потребовалось только чуть подтолкнуть этого любителя сладких вин и некапризных женщин в нужном направлении, и он тут же, как угодливая собачонка, схватил апорт. Мне так и хотелось воскликнуть: «Что мы, женщины, можем делать с мужчинами!»