Москва, Центральный архив МВД РФ, июль, наши дни
…«Урбонас Ян Мартынович, родился 15.12.1912, место рождения – усадьба Кикос, ныне Латвия. Латыш, капитан НКВД (02.09.1937). В РККА с 1929 г., в НКВД-МГБ с янв. 1934 г., член компартии с 1932 г. Окончил 4-ю Киевскую артиллерийскую школу (06.1931–01.1933). Начальник прожекторной станции артиллерийской бригады (02.1933– 12.1933). Старший следователь Главного управления НКВД СССР (01.1934–11.1937). От занимаемой должности освобожден, назначен в распоряжение 7-го отделения Сиблага (01.1938). Начальник лагпункта «Мыюта» ГУЛАГ НКВД СССР (01.1938–03.1946). С апреля 1946 г. в запасе. С ноября 1959 г. считается без вести пропавшим. Центральный архив РФ». Я закончила читать и бросила папку на стол. «Все, – подумала я. – Круг почти замкнулся. Осталось совсем немного, еще чуть-чуть». Я это чувствовала. Нужно только выяснить, что такого натворил Урбонас, будучи следователем на Лубянке. Я была практически на сто процентов уверена, что этот товарищ имеет самое непосредственное отношение ко всей этой темной истории. Неспроста он пропал. Ой как неспроста. Что-то у них там произошло. И это что-то был наверняка серьезный конфликт. Одной стороной конфликта, как мне виделось, был господин Урбонас, это, как говорится, к бабке не ходи. А вот вторая сторона была мне пока неизвестна. В принципе это мог оказаться любой из членов экспедиции. Исключая разве что Лизу Каменеву. Я видела ее фотографию в доме Тетерникова и была уверена – такая хрупкая и милая девушка вряд ли стала бы участвовать в конфликте, который, по-видимому, закончился убийством. В том, что проводник экспедиции мертв, я уже почти не сомневалась. И у меня этому убеждению была очень веская причина. Отпечатки пальцев Урбонаса, как бывшего сотрудника НКВД, имелись в его личном деле. И до сих пор они нигде не засветились. В свою очередь, этому тоже было два вполне убедительных, как мне казалось, объяснения. Или хозяин отпечатков был давно мертв, или, что совсем маловероятно, но все же, залег на дно в какой-нибудь глубинке и до сих пор сидел безвылазно в своей норе. Однако в это верилось с трудом. Урбонас был в свое время сотрудником НКВД и, соответственно, должен был иметь определенный склад характера, как правило присущий людям нашей профессии. Конечно, исключения могли иметь место, но только не в данном конкретном случае. В этом я была убеждена. Кроме того, из его личного дела косвенно следовало, что, будучи следователем центрального аппарата на Лубянке, он совершил какое-то должностное преступление. По всей видимости, это должен был быть очень серьезный проступок, если его сослали в такую тьмутаракань! И в результате, просто невероятно, за целых девять лет он не получил ни одного очередного звания! Да, с одной стороны, вероятно, проступок он совершил очень серьезный. Но, с другой стороны, не настолько, чтобы попасть под следствие. Иначе, учитывая специфику конца 30-х, его просто прислонили бы к стенке и влепили пулю в затылок. Ан нет. Вывернулся как-то. Ладно. Теперь было хоть ясно, где копать.
Москва, Лубянка, июль, наши дни
– Ростова, поделись с нами своими соображениями, сделай одолжение, порадуй старика. – Генерал был сегодня в прекрасном расположении духа и потому позволил себе быть с нами ласково-добродушным. Но я, да и все остальные присутствующие хорошо знали, что такое настроение генерала было обманчивым, как жаркая погода в марте месяце. Суходольский, тот и вовсе насторожился, аж голову в плечи втянул. Но генерал делал вид, что не замечает нашей напряженности, и продолжал играть с нами, как кошка с мышкой.
«Ладно», – мысленно согласилась я с навязанными мне правилами игры и встала для доклада.
– Товарищ генерал, версию о треугольнике, я имею в виду возможный конфликт между Урбонасом и двумя сотрудниками КГБ, которые входили в состав экспедиции Тетерникова, можно смело отбросить. Никаких пересечений до экспедиции на Алтай у них не было. И, судя по всему, быть не могло. Лейтенант Мирошниченко, 1937 года рождения, воспитывался в детском доме в Горьком. Окончил там же десятилетку и поступил в школу госбезопасности в 1955 году. Окончил ее как раз в июне 1959 года и всего четвертый месяц работал оперуполномоченным КГБ по Горьковской области. Для участия в экспедиции был направлен по разнарядке центрального аппарата. Я разговаривала с их кадровиком по телефону. Удалось сразу дозвониться к нему домой. Он, конечно, давно пенсионер, но вошел в положение. Сразу все вспомнил и очень подробно и вполне толково изложил. Дня через три его объяснение получим в письменном виде. Так вот. Тогда выбор был сделан в пользу Мирошниченко совершенно случайно. Пришла разнарядка, они и отправили в Москву самого молодого и неопытного. Согласитесь, этим и по сей день грешат многие начальники.
– А родители этого Мирошниченко? – Генерал смотрел выжидающе. – Вы выяснили, кто они? Если репрессированные, то сразу имеем мотив.
– Отец, Мирошниченко Матвей Ильич, погиб в шахте в 1937 году. Практически сразу после рождения сына. Мать, Мирошниченко Мария Николаевна, умерла при родах. Других родственников не имел. Так что, как видите, – развела я руками, – с Мирошниченко мимо. Второй сотрудник КГБ, погибший в экспедиции, – Атлетов Ашот, армянин. С Мирошниченко погодок. Сотрудник Наро-Фоминского отдела КГБ по Московской области. Прибыл также по телеграмме из Главного управления. С его сослуживцами и кадровиками связаться пока не удалось. Те из них, кто проживал на территории РФ, уже умерли. Остался ли кто из родственников на родине в Армении, пока неизвестно. Хотя чисто теоретически можно предположить, что между ним и Урбонасом произошла ссора, закончившаяся смертью второго. Армяне, как известно, народ эмоциональный. Но, проверяя эту версию, все равно плясать нужно от трупа Урбонаса. А его у нас нет. Считаю, что необходимо опросить людей на турбазе «Джазатор» и местных жителей поселка Мыюта, где находился вверенный Урбонасу лагпункт. Я предварительно поинтересовалась. Там, в этой Мыюте, находилась так называемая «командировка», где содержались исключительно женщины. Возможно, удастся зайти именно с этой стороны.
– Понятно, как говорится – нет тела, нет дела, – хмыкнул Суходольский. – Честно говоря, я сильно сомневаюсь, что по нашим запросам там будут рыть землю. Скорее всего, отпишутся, и все. У них там наверняка своих забот хватает.
– А кто говорит про запросы? – возмутилась я. – Михаил, вы уже давно должны были постигнуть простую житейскую истину: если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, – сделай его сам.
– Ты на что намекаешь? – задохнулся от возмущения Суходольский, начисто забыв о присутствии генерала. Такое нарушение субординации, естественно, не могло сойти ему с рук, и ответ последовал незамедлительно.
– Суходольский, – повысил голос генерал, – я, случайно, вам не мешаю? Может, мне выйти?
– Извините, товарищ генерал, – спохватился Мишка, но было поздно.
– Вам, товарищ полковник, следует более уважительно относиться к старшим. Впрочем, ваше воспитание – это не мое дело. Но, пользуясь своим более высоким положением в этом, – генерал многозначительно обвел взглядом кабинет, – помещении, позволю себе напомнить вам некоторые пункты Устава Вооруженных сил. Так вот, прежде чем обратиться к младшему по званию, следует испросить на то разрешения у более старшего начальника, находящегося рядом. Продолжайте, Ростова.
– Я считаю, что необходимо создать специальную следственную группу с самыми широкими полномочиями и незамедлительно командировать ее по маршруту Тетерникова. На мой взгляд, это тот самый случай, когда информацию придется добывать самим и на «земле», как говорят опера. В архивах информация, как правило, однобокая и неполная. Я, конечно, понимаю, что господин Суходольский не в восторге от моей идеи самостоятельно лазить по Алтайским горам, – ехидно посмотрела я на пристыженного полковника, – но другого выхода я лично не вижу, – села я на место.