Кирш сидел за письменным столом Де Гроота, — стол был широкий, из светлого ореха, и весь завален книгами, научными журналами, газетами и множеством исписанных листков. Трудно сказать, успел ли здесь кто-то порыться или это бардак, свидетельствующий о хаотичном складе ума. Окно прямо перед Киршем выходило на южную сторону, на улицу Святого Павла. У местных евреев был обычный рабочий день: крики уличных разносчиков мешались с ревом ослов и — изредка — гудками автомобильных клаксонов. Тело Де Гроота перенесли в городской морг, и его почти сразу опознал один из тамошних работников, еврей-ортодокс из квартала Меа Шеарим. Покойный был известен там как стойкий ревнитель веры.

Кирш открыл записную книжку в кожаном переплете: под заголовком «Kussen»[7] — строчки из витиеватых букв в столбик. Кирш попытался прочесть пару строк: «het voorjaarbuiten is altijd zoel»[8], но сдался. Он учил немецкий в школе, но это была какая-то китайская грамота, вернее, как он вскоре сообразил, голландская. Он принялся методично просматривать все бумаги, особенно внимательно изучая те, что на английском. Позади него, в комнатушке с белеными стенами, два сержанта, Харлап и Пелед, вытряхивали содержимое из гардероба.

Закончив с тем, что было на столе, Кирш перешел к ящикам. В одном он обнаружил коричневый бархатный мешочек с молитвенной шалью покойного, в другом — мешочек поменьше, с вышитыми золотой нитью еврейскими буквами, в нем Де Гроот хранил филактерии. Узкий выдвижной ящик по центру столешницы был заперт на замок. Кирш подозвал Харлапа, и через пару минут сержант взломал его. Внутри оказалась папка, а в ней — небольшая стопка писем, вернее, машинописных копий, оригиналы которых ушли в Лондон. Де Гроот собирался уехать, и день отъезда, дата которого уже дважды переносилась, намечался в начале следующей недели. Ничего особенного эта информация вроде бы не представляла, если бы не одно обстоятельство: адрес всей корреспонденции Де Гроота, кроме одного письма, был небезызвестный: Даунинг-стрит, 10, резиденция премьер-министра Рамсея Макдональда[9]. И на единственном письме значился адресат не менее высокого ранга: сэр Майлз Давернпорт, Министерство по делам колоний на Пэлл-Мэлл.

Кирш захлопнул папку и встал:

— Ну что, можем уходить?

Харлап и Пелед, проверив карманы черных костюмов Де Гроота, теперь упихивали одежду обратно в гардероб.

— Нашли что-нибудь? — поинтересовался Харлап, глядя на папку в руке Кирша.

— Ничего особенного. Бедняга готовился в отпуск. Взял билет до Рима на «Ситмар», собирался отплыть из Хайфы в конце месяца.

Кирш запер за собой дверь. Трое мужчин спустились по узкой гулкой лестнице и вышли на улицу.

Бриггс просунул голову в кабинет Росса:

— Он здесь.

— Кто?

— Художник.

Росс махнул рукой: заходите.

— Как выглядит, нормально?

— Богемно, даже чересчур. В берете. И, это…

— Что такое?

— Ну, сами знаете. — Бриггс поднес руку к лицу и описал в воздухе кривую, обозначавшую, судя по всему, длинный крючковатый нос.

— Вот этого не надо.

— Прошу прошения, сэр.

— Ладно, пригласите господина Блумберга.

Росс выбрал из трех лежащих на бюваре печатей одну. Припечатал очередной документ меткой «КАНЦЕЛЯРИЯ ГУБЕРНАТОРА», затем, когда вошел Блумберг, встал и, обойдя стол, шагнул ему навстречу:

— Как я рад, что вы смогли прийти.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Я получил письмо от Тедди Марша. Я так понимаю, вы надолго сюда? На год?

— Может, дольше.

— Отлично, у нас будет время поближе познакомиться.

На стене за письменным столом Росса висела фотография Алленби[10], входящего в Иерусалим, карта города и несколько довольно посредственных карандашных этюдов в деревянных рамах. Блумберг узнал Купол скалы[11] и Церковь всех наций[12], что в начале Гефсиманского сада.

Росс перехватил его взгляд.

— Сам знаю, что не очень. К сожалению, у меня нет вашего таланта. Зато есть страсть. Просто рука не поспевает за мыслью.

— Бывают исключения.

Росс усмехнулся:

— Счастливые случайности, хотите сказать? Нет, у меня все несчастливые. Но прошу вас, садитесь.

Росс помедлил с минуту, взял сигарету из серебряного портсигара. Протянул портсигар Блумбергу, но тот отказался.

— Надо же, как встретила вас Святая Земля! Объятьями мертвеца.

Блумберг натужно улыбнулся. Слишком живо было все в памяти: кольцо слабеющих рук, окровавленный торс, прижатый к его голой груди.

— Как жена себя чувствует? Для нее это было, вероятно, жуткое потрясение. Ужас. Даже представить не могу.

— Мне кажется, я больше испугался.

— Неужели?

— У вас есть какие-нибудь догадки, кто…

— Вы имеете в виду жертву или убийцу?

— Обоих вообще-то.

— Убитый, боюсь, человек довольно известный. Якоб де Гроот. Голландский еврей. Приехал в Палестину как журналист, симпатии всецело на стороне сионистов, но, как это часто бывает, а здесь даже чаще, чем можно предположить — жизнь в Иерусалиме его здорово изменила. В последние годы он восхвалял ультраортодоксов. Этих, знаете, в черных шляпах. Они, как вы, наверное, слышали, не слишком одобряют идею еврейского государства: для них это осквернение святой земли, священного языка и так далее. Но Де Гроот был относительно безобидный — поэт, знаете ли, причем довольно известный у себя в Голландии. Правда, я не читал его стихов. — Росс покачал головой. — Бедняга! И все-таки странный случай — арабская одежда и все такое. Хоть мы и не нашли при нем бумажника, вот вам мотив, полагаю. А что касается того, кто его убил, пока никаких идей. Думали, может, вы нам поможете. Расследование ведет капитан Кирш. Вы с ним еще встретитесь. Он…

Росс чуть было не добавил «один из ваших», но вовремя сдержался. Кирш не был похож на еврея и вел себя не как еврей. Вообще-то он ходил в ту же школу, что и племянник Росса, вот только мать его, поговаривали… или отец? Должно быть, все же отец, иначе откуда фамилия. Впрочем, какое это имеет значение?

— …Очень способный, — договорил Росс, но вышло неловко, он сам это понимал. И зачастил, пытаясь скрыть смущение: — Кирш молод, но быстро поднялся. Предпочел вместо Оксбриджа приехать сюда. Он с нами чуть не с тех самых пор, как ввели Гражданскую администрацию. Два года по меньшей мере. Если что-то срочное, он докладывает непосредственно мне. Лучшего работника в полиции не найти. Если кто и может выследить убийцу, так это он.

Но Блумберг отвлекся: за окном послышался крик уличного разносчика. Художник смотрел теперь мимо Росса, на окно за его спиной, где маячили редкие верхушки деревьев.

Росс взял со стола два листка бумаги и помахал одним из них — это была листовка из Уайтчепелской[13] галереи.

— Выставка, которую вы организовали в прошлом году.

— На Тедди Марша она произвела сильное впечатление. Только еврейские художники, правильно я понимаю? — Росс принялся зачитывать фамилии: —Липшиц, Модильяни, Паскин…[14] и вы.

Блумберг был почти уверен, что Россу эти имена незнакомы. Оно и понятно, зачем они ему?

Росс взял другой листок.

— А здесь Тедди пишет, — Рос провел пальцем по странице, отыскивая нужное место в письме, — что Тейт[15] приобрел одну из ваших картин.

— Увы, всего лишь рисунок.

— Но даже если так, все равно. Вы в достойной компании.

Блумберг кивнул. Росс, похоже, не имел ни малейшего представления о его манере и уж точно не знал, как пошатнулась репутация Блумберга за последний год. Его февральская выставка — своего рода эксперимент — оказалась провальной. В прессе сплошные нападки и насмешки, продать удалось всего одну работу, что едва покрыло затраты на материалы, а потом — надо же сделать такую глупость — он согласился на серию бесед в галерее, а газетчики только того и ждали. Он запомнил ту разгромную статью слово в слово: «ХУДОЖНИК ОБЪЯСНЯЕТ СМЫСЛ СВОИХ КАРТИН: Марк Блумберг, в настоящее время примкнувший к кубистам, выставляет свои работы в галерее Рэнсома, где раз в неделю излагает посетителям свои теории — вот бы его примеру последовали другие кубисты, футуристы и прочие искажисты, особенно иностранные. Тогда мы начнем понимать их картины, а может, и нет».