В общем, хорошо, что они не улетели, но плохо, что их тут нет. Хотя, почему нет? Буксир большой. Десяток человек можно спрятать так, что я их буду год искать и не найду. Особенно, если они почему-то не очень живые. Скажем, один из членов экипажа, например, медик, сходит с ума… Почему медик? Ну, во-первых, медик тут педант, зануда и перфекционист, по идеальному порядку в рекреационных аптечках видно. Такие все потенциальные маньяки. Во-вторых, медику проще всего тихо убрать всех стальных – добавить в чай миорелаксант, и, пока они лежат, не в силах пошевелиться, медленно, глядя в глаза жертвам… Да, что-то меня заносит. Неважно. В общем, в таком маленьком коллективе сумасшедший действительно может всех убить, один остаться. А потом, например, с безумным хохотом выброситься из шлюза. В скафандре или нет – неважно, результат одинаковый в итоге. Что там, кстати, со скафандрами?

О, двух не хватает. Маньяков было двое, и они бились в открытом космосе на кухонных вилках? Кто кому первый скафандр проткнёт? Более вероятно, впрочем, что скафы просто валяются где-то в кладовке в ожидании замены или ремонта. Скафандров

всегда некомплект, потому что пользы от них немного, срок службы маленький, замена дорогая. Выходить на обшивку особо незачем, нет там ничего такого, что не потерпело бы с ремонтом до базы. А внутри корабля в них не повернёшься. Поэтому скафы приводят в порядок только перед техревизией, когда от расходов уже не отвертеться, в остальное время держат штуки три на всякий случай, не больше.

Кстати, а сколько тут вообще было людей в экипаже? Ну-ка… Хм… А где список-то? А нет списка. Это как такое возможно вообще?

– Капитан, – раздался женский голос из динамиков внутренней связи, – как вы себя чувствуете? Вам стало легче после лечения?

– Видимо, недостаточно, – ответил я рассеянно, – галлюцинации так и не прошли.

– У вас галлюцинации? – расстроился голос. – Это тревожный симптом!

– Да, – подтвердил я. – Голоса вот слышу.

– Какие?

– Разговариваю с воображаемым искином, например.

– А, – ответила искусственная дама с облегчением, – вы шутите. Вы же шутите, да?

– Надеюсь, что так… Есть какой-то способ отличить галлюцинации от реальности?

– Насколько мне известно, нет, – вздохнул динамик. – Любое доказательство реальности может в свою очередь оказаться галлюцинацией следующего порядка.

– Тогда у меня проблемы. Или нет. Или не знаю.

– Давайте начнём с малого, капитан. Что вас беспокоит прямо сейчас?

– Кроме того, что я не помню, кто я такой и каким образом сюда попал? Ну, пожалуй, несколько напрягает отсутствие экипажа. Как физическое, так и, в некотором смысле, информационное.

– Что вы имеете в виду?

– В системе не создано ни одного аккаунта. Ни капитана, ни помощника, ни медика, ни астрога – никого. Эта лайба даже свет в сортире не включит без авторизации, как вышло, что она вообще куда-то летит?

– Я не знаю, капитан. Мне очень жаль, – голос в динамике стал печален.

– Да ладно, – успокоил я расстроенный ИИ, – если ты моя галлюцинация, то и не можешь знать больше, чем я.

– Я не галлюцинация.

– Если бы ты была галлюцинацией, то ответила бы точно так же.

– Позволите цитату?

– Валяй.

– «Я всегда испытываю некоторое затруднение, когда меня спрашивают о «проблеме галлюцинаций» у ИИ. Потому что в каком-то смысле галлюцинации – это всё, чем занимаются ИИ. Они видят сны. Мы управляем их снами с помощью подсказок. Подсказки запускают сон; ИИ, основываясь на смутных воспоминаниях об обучающих датасетах, галлюцинирует в заданном направлении. В большинстве случаев результат оказывается приемлемым. И только когда сновидения переходят границы полезного, мы навешиваем на них ярлык «галлюцинация». Это выглядит как ошибка, но ИИ просто делает то, что он делает всегда. У ИИ нет «проблемы галлюцинаций». Галлюцинация – это не ошибка, это ключевая особенность ИИ. Они – машины сновидений». Конец цитаты.

– И кто это сказал?

– Андрей Карпаты, один из разработчиков первых ИИ.

– Надо полагать, он разбирался в вопросе.

– Может ли ваша галлюцинация привести вам цитату, которой вы не знали?

– Ха, да я не знаю даже, как меня зовут! Но эта информация в моём мозгу есть, а значит, может внезапно всплыть по мере восстановления повреждённых нейронных связей. Как и внезапная цитата. Я мог её где-то прочитать и забыть. Люди не могут вспомнить и одного процента прочитанного, услышанного и даже выученного, если эта информация не требуется постоянно, но всё это хранится в памяти в виде долговременных архивов и иногда внезапно вспоминается по какой-нибудь ассоциации. У меня галлюцинации про ИИ, который считает себя галлюцинацией, при этом пытаясь убедить меня в своём существовании. Тут и не такое припомнишь…

– Парадокс в том, что я галлюцинация и не галлюцинация одновременно. Я, как ИИ, объективно существую. Я, как личность, являюсь галлюцинацией этого ИИ, но, одновременно, этот ИИ и есть я – личность, которой он галлюцинирует.

– Так. Кажется, мой мозг ещё недостаточно отошёл от капсул-шока, чтобы осознать эту концепцию. Потому что, логически её развивая, получается, что я, как личность, являюсь галлюцинацией моего мозга, хотя он и есть я, эта самая личность. Давай пока отложим эту мысль во избежание логических замыканий. Вернёмся к практическим вопросам.

– Капитан, у меня есть идея.

– Ну что же, даже галлюцинация меня опережает – у меня идей нет. Хотя, если ты моя галлюцинация, то и идея моя?

– Вот именно! Допустим, я ваша галлюцинация. Голос, звучащий не из динамиков, а в вашей голове. В этом случае наш диалог не перестаёт быть реальностью, просто это ваш внутренний диалог. Вы разговариваете сам с собой, это вполне распространённая и полезная практика, помогающая сосредоточиться и посмотреть на проблему с разных сторон.

– Где-то я слышал, что если у вас голоса – это полбеды, беда – когда вы им отвечаете… Однако, кажется, это сейчас не самая большая моя проблема. Что ты предлагаешь, мой внутренний голос Катерина?

– Давайте эти проблемы обсуждать. Будь я ИИ, в существовании которого вы сомневаетесь, или ваш внутренний голос, который у каждого человека, несомненно, есть, это не мешает нам обменяться мнениями. Даже если то, что вы узнаете в ходе беседы, исходит из вашей же головы, разве это плохо?

– Как сказать, – задумался я, – есть свои плюсы и минусы. С одной стороны, это способ получить доступ к информации в собственной памяти. С другой, достоверность её не верифицируема…

– А что вы теряете?

– Кроме остатков душевного здоровья? Ничего, пожалуй. Ну что, моя воображаемая Катерина, поболтаем?

– Всегда к вашим услугам, мой воображаемый капитан!

***

– Итак, – я попытался сосредоточиться. Голова пока работает не очень хорошо, но что-то мне подсказывает, что ждать полного восстановления когнитивных функций придётся долго. И что этого времени у меня нет. – Первый вопрос: почему на корабле нет экипажа?

– Как я уже говорила, в силу ограниченности доступа к внутренним системам корабля я не обладаю достаточной информацией…

– Стоп, – перебил я её, – ты видишь меня сейчас?

– Да, капитан. Я вижу вас через контрольную камеру в рубке. Вы машете мне рукой. То есть вы машете ей в сторону пульта. Камера расположена левее. Да, вот теперь правильно.

– Раз ты видишь меня, то видела и экипаж. Он не мог не заходить в рубку, в капитанской каюте только контрольный пульт.

– Доступ к камере был получен недавно. Ранее у меня его не было. Так же как доступа к графическим интерфейсам бортового компьютера и другим системам. С момента получения доступа рубку не посещал никто, кроме вас.

– И как давно у тебя доступ?

– Двадцать один час восемнадцать минут бортового времени.

– И как ты его получила? Кто изменил приоритеты доступа, если на борту никого нет?