– Для чего вообще ведьмы делают химер? – откашлявшись, спросил он.

Яра вздрогнула, резко дернув коленом, будто чужой голос вырвал ее оттуда, где она пребывала мыслями, так резко, что какая-то часть сознания не успела вернуться обратно в тело. Прежде чем ответить, она несколько раз моргнула, совсем по-кукольному, будто ей нужно было время, чтобы собраться обратно в наглую насмешливую ведьму.

– Много для чего, – заторможено проговорила она. – Для охраны, для работ, как материал для экспериментов…

– Как материал для экспериментов, – медленно повторил Леша, пытаясь игнорировать холодное гадкое чувство, поселившееся в его желудке при этих словах.

– Да, – рассеянно подтвердила ведьма. – Папа какое-то время, несколько лет, на самом деле, много экспериментировал с химерами, когда хотел вернуть маму. Он, конечно, сжег ее тело, потому что органика… хрупкая и со временем она все равно бы… – Яра неопределенно махнула рукой, будто это что-то объясняло, и быстро облизнула губы. – Но все же сохранил пару прядей, немного крови, на всякий случай. Пытался сделать что-то, но так и не смог получить того, чего хотел.

От ее слов Лешу затошнило. Яра продолжила говорить, не заметив его реакции, и он вдруг, с удивившей его самого уверенностью понял, что ни за что не нашел бы в себе силы прервать ее. Он чувствовал, что находится на пороге какой-то непрошенной, и от того еще более ценной искренности. Ведьма всегда неохотно делилась внутренними переживаниями, что было понятно, и каждая мелочь о том, что ее волновало естественно пробуждала в нем жадное любопытство. Он даже не мог понять, что в его интересе больше: тщеславного стремления быть тем, кто узнает ее секреты или темного, боязливого любопытства об неприглядной стороне ведьмовской жизни, грязной, противоестественной, и все равно притягательной. На какой черт ему было нужно знать о ней такие вещи, думать не хотелось.

– Химеры все-таки не совсем живая плоть. Это просто… мясо. Как только магии, которая бы держала все клетки в нужной форме, становится недостаточно, они почти моментально окисляются, теряют структуру и все начинает гнить.

Память услужливо бросила Леше в лицо видения серой, пронизанной темными сосудами плоти, скользкой, влажной и мертвой.

– Я видел одну. Она была похожа на червя, с зубами, как из ужасов, – пробормотал он слабым голосом.

Яра дернула головой в чем-то между понимающим кивком и судорогой.

– У червей несложное строение. Нет скелета, простая кровеносная система, нервная еще проще. Хороший выбор. Такое колдовство… непростая вещь, когда магия облекает желание в материю. Нужно знать, как устроено то, что ты собираешься воссоздать, уметь сконцентрироваться на этом, и не позволить разуму блуждать. Иначе вместо того, что ты хотел, магия вытащит наружу месиво из твоих навязчивых мыслей и страхов. Оттуда, я думаю, и всякие бредовые навороты, вроде зубов. Если конечно это не было целью. Тогда, наверное, все нормально, – тускло проговорила она, пожимая плечами.

«Папа одно время много экспериментировал с химерами… пытался сделать что-то, но так и не смог получить того, чего хотел».

«Кусок органики, который начнет гнить, когда магия перестанет поддерживать ее структуру».

«Не позволить разуму блуждать, иначе магия вытащит наружу месиво из твоих навязчивых мыслей и страхов».

На секунду Леша позволил своему разуму беспомощно барахтаться, переполненному мыслями о взрослении Яры и ее брата в одном доме с попытками повторить тело их матери. Неудачными попытками. Он заставил себя не рассматривать эти мысли так уж пристально, не задерживаться на них достаточно долго, чтобы не упасть в ужас слишком в глубоко – будет нехорошо, если его стошнит прямо сейчас. Сколько лет Яре было, когда начались эксперименты? Они с братом участвовали? Видели ли они результаты? Как они… участвовали ли они в… утилизации останков? Должны же они куда-то деваться. В голове у него промелькнуло несколько безумных картинок того, как Яра, выглядящая моложе, чем сейчас, копает позади дома яму, чтобы похоронить там беспорядочное месиво из недоразвитых человеческих органов, похожее и одновременно непохожее на ее мать, а после сажает сверху розовый куст. У Леши голова шла кругом. Ком в животе из слабости, омерзения и неуместной жалости, которую никто не просил, и которая не нужна, почти заставил его произнести слова, которые, он знает, Яра не оценит. Да что там, скорее всего, придет в ярость и скажет в ответ что-то резкое и жестокое, и непременно ранит его, каким-то чудом нащупав больную точку. Но он все равно хотел произнести их так сильно, что почти не мог себя сдержать.

Он вдруг вообразил свою собственную семью, на месте Бажовых: себя на месте Яры, свою мать, бойкую и легкую – мертвой, а отца, мягкого и веселого, который ругался на телевизор и всегда здоровался с уличными животными – холодным и отчаянным человеком, потратившим годы в тщетных попытках вернуть хотя бы тень того, что давно мертво. Потребность утешить почти смогла вытеснить у него из головы былую обиду за все неприятное, что Яра успела казать и сделать. Леша отвернулся, чтобы ведьма не смогла увидеть его лицо и то, что на нем, без сомнения, отобразилось.

Мог бы не стараться – ее взгляд, широкий, интенсивный, бегал по комнате, не задерживаясь нигде подолгу, разве что все время возвращался к карте, чтобы скользнуть от одной точки до другой и снова сбежать куда-то еще.

– В любом случае, химера – это редкость. Верховные раздают своему шабашу не так много магии, чтобы тратить ее на такие вещи, как сложные в обращении поделки из органики, – продолжила она, понятия не имея о эмоциональной буре, которую он устроил у себя в голове.

– На что тогда ее тратить?

Яра фыркнула с маленькой самоуничижительной улыбкой.

– На маленькие мысленные внушения для своей выгоды тут и там, на продление жизни, молодости и красоты, на мелкие махинации, чтобы получить богатство, на что же еще?

Леша позабавлено хмыкнул. Это было больше похоже на то, что он усвоил о ведьмах, чем какие-то сложные эксперименты с созданием тел.

– Что ты собираешься делать? – просил он у Яры, наблюдая, как та с преувеличенным интересом разглядывает что-то на дне своей кружки.

Вместо ответа она неопределенно промычала, и уставилась в кофейное дно с еще большей настойчивостью, будто силясь разглядеть там свое будущее. Да только у растворимого кофе не бывает гущи, даже Леше это известно.

Снова повисло молчание. Нервно потея, он пытался придумать тему для беседы, но как назло, в голову не лезло ничего путного. Любые вопросы казались глупыми и неестественными. Возможно от того, что ему не хватало смелости спросить то, чего он действительно хотел. Так они и сидели: Леша, с каждой секундой все глубже увязающий в болоте беспокойства, куда сам себя же и завел, и Яра, с отсутствующим лицом, где-то глубоко в своих мыслях, пока, наконец, дверь не скрипнула, и в комнату бесшумно не вплыла Варвара.

– Пора идти, – прошелестела она, поймав ведьмин взгляд, темный и немигающий.

Та с неожиданным послушанием кивнула, спрыгнула со стола, и отступила за шкаф, где у них между стеной и старой пожелтевшей раковиной, притулился маленький холодильник, и хранилась всякая мелочь вроде чайных пакетиков, кофе, ложек и печенья. Под пристальными взглядами Леши и Варвары ведьма устроила настоящее представление из мытья одной единственной чашки. С размаху она открыла кран, и вода с утробным воем покатилась по трубам, струя кипятка ударилась о металлическое дно, окатив брызгами все вокруг. Затем долго трясла над губкой бутылку с моющим средством, пытаясь выдавить загустевшие остатки, нагнала полную раковину пены, утопила в ней чашку и принялась усердно тереть. Впору делать ставки, что случится раньше: ведьма выронит ее и разобьет к чертям или от усердия протрет на ней эмаль. К счастью, обошлось без потерь – закончив, наконец, Яра стряхнула с чашки капли и поставила ее на полку. Постояла с пару секунд, глядя в никуда, а потом вытерла об юбку мокрые перчатки и широким шагом поспешила к выходу, только бросив им обоим через плечо «Пойдем!». Как будто это они здесь всех задерживают.