Делакруа вел машину, рискуя свернуть себе шею на извилистой дороге, и Жюдит всякий раз пугалась, когда они входили в очередной вираж и внизу между деревьев открывалась долина. Мало того, его старенький «Мегари», казалось, вот-вот рассыплется на части: он дрожал, скрипел и опасно кренился при каждом повороте, прижимая Жюдит к дверце.

Они миновали крутой склон, обрывавшийся в долину, и им открылся пейзаж с черными пихтами, кленами, буками и лиственницами. Волосы Жюдит шевелил ветер, и тот же ветер доносил до них запахи замусоренных подлесков.

– Вам страшно? – Режиссер повысил голос, чтобы перекрыть шум ветра и мотора.

– Что?

– Я все время вытворяю что-нибудь кошмарное и пугающее, а вы? Стоит только мне расслабиться, и ужас толкнет меня к экрану, – продолжал он, не дожидаясь ответа и слишком быстро проходя следующий вираж. – Ужас для меня – отвлекающий маневр, чтобы победить собственные страхи.

Он отвел глаза от дороги, чтобы посмотреть на Жюдит, и она с трудом удержалась, чтобы не напомнить ему о следующем вираже.

– Марио Бава говорил о чем-то подобном. Бава снял несколько хороших фильмов, но для шедевра он был слишком скромен. Высот достигают только гордецы из гордецов.

– Кто, например?

Тут раздался громкий пушечный выстрел, от которого задрожало даже небо, не говоря уже об окрестных горах, отразивших раскаты эха.

– Дрейер. Бергман. Брессон. Клузо. Уайлдер. Лин. Кубрик. Хитч… Не смешите меня. Вы прекрасно поняли, что я хочу сказать.

«Делакруа? – подумала Жюдит. – Ведь ты включил себя в этот список? Бьюсь об заклад, что включил».

От бешеной езды ветер свистел в ушах. Она сообразила, что он не назвал ни одного режиссера, родившегося после 1930 года. Делакруа родился в 1976 году.

Жюдит подняла глаза и посмотрела на потемневшее небо вдали за горами. Облака снова заняли угрожающую позицию. Значит, скоро пойдет дождь.

Увидев, что они достигли наконец ровного дна долины, она вздохнула с облегчением. Ей вспомнилось, как когда-то вот так же быстро вел машину Мехди, и все, кто в ней был, молили бога, чтобы доехать благополучно.

ПАРАДИЗ

8407 ЖИТЕЛЕЙ

802 МЕТРА НАД УРОВНЕМ МОРЯ

Они миновали указатель и въехали в город. Серо-черные дома, похожие на кладбищенские памятники, магазины одежды, чьи витрины не изменились за прошедшие десять лет, террасы пустых кафе, где можно было увидеть разве что пару проезжих мотоциклистов, и маленькая квадратная площадь с фонтаном посередине, на которой Морбюс выбрал место для остановки. Он обернулся назад, чтобы взять с заднего сиденья какой-то маленький предмет. Это была компактная и легкая монокулярная видеокамера «Пентакс VM6Х21WP», позволявшая снимать быстрее, чем экшн-камера типа «Гоу Про» и умещавшаяся в зажатом кулаке. Морбюс начал снимать сразу, как только они вышли из «Мегари».

– Взгляните, Жюдит, – сказал он. – Настоящий мир начинается там, в буквальном смысле в пределах досягаемости камеры.

Он обернулся, чтобы заснять ее, и ей сразу стало неловко.

– Эта камера для меня как аппендикс, как некое разрастание, ничуть не менее важное для моих отношений с миром, чем глаза, руки или пенис. Вы смотрели «Человека с камерой», Жюдит?

«Дзига Вертов, 1929 год», – подумала она, но не стала ничего говорить, лишь кивнула. Ей вовсе не хотелось разыгрывать перед ним роль отличницы.

Морбюс перешел на ту сторону площади и вошел в маленький продовольственный магазин, не переставая снимать. Жюдит шла следом за ним.

– Салют, Роналдо, – сказал режиссер.

На кассире, сидевшем за кассой, была старенькая тенниска с изображением знаменитого футболиста. Выглядел он лет на пятьдесят и был совершенно лыс. Делакруа непрерывно его снимал.

– Здравствуйте, месье Делакруа, – ответил «Роналдо», ничуть не удивившись и улыбнувшись в камеру.

«Серьезно? – подумала Жюдит. – Но это просто невероятно… Парень снимает всех на камеру, будто они все – статисты его чертовых фильмов».

Делакруа взял тележку и пошел по торговой аллее в ярком неоновом свете, одной рукой набирая покупки и толкая тележку, а другой продолжая снимать. Одна из покупательниц уставилась на него мрачным взглядом. Делакруа зумом увеличил ее усталое и неприветливое лицо, а она покачала головой и пошла дальше, рассердившись.

Жюдит подумала, что Делакруа говорил правду: он действительно чувствовал мир объективом своей камеры. Неужели та помогала ему улавливать моменты, которые ускользали от глаз?

Они побывали у мясника, у зеленщика, в винном подвале и вернулись к машине. Делакруа ни на секунду не выключал камеру и снимал безостановочно, даже когда расплачивался.

«Что он будет делать со всеми этими видео? Пересматривать по ночам? – Жюдит где-то читала, что киношники не спят больше трех часов. – Что видит он такого, чего не видим мы? Что хочет вытащить на поверхность? Получается, что он, перестав снимать фильмы, вовсе не перестал снимать». Для других мы всегда остаемся всего лишь образами… Где она вычитала эту фразу?

И тут Жюдит увидела, что вокруг одной из скамеек на площади, совсем рядом с «Мегари», собралась группа парней, на вид безработных. Они следили за каждым движением Делакруа, подходившего к ним с камерой.

«Не надо, Морбюс…» – подумала Жюдит.

Но он уже направил на них камеру.

– Эй, ты, что ты там снимаешь? – крикнул один из них, сидящий на спинке скамейки маленький бледный блондин в кожаной куртке. – Прекрати снимать!

Делакруа, наоборот, нацелил на него камеру, и Жюдит поняла, что он снимает крупный план.

– Ты что, глухой? Я сказал, не смей меня снимать!

– Ты что, не понимаешь, что он тебя дразнит? – крикнул еще один.

Маленький блондин спрыгнул со скамейки и направился прямо к режиссеру. Остальные двинулись за ним. Жюдит поняла, что, несмотря на свой малый рост, главный у них – белобрысый.

– Морбюс, прекратите, – шепнула она.

Но Делакруа, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и не оторвался от него, даже когда парни его окружили. Один из них попытался отнять у него камеру, но режиссер ловко увернулся и вскочил на скамейку, с которой только что встала вся банда. Теперь он нависал над ними и снимал их сверху.

– Черт, этот сукин сын явно нарывается! – вышел из себя один из парней, подняв на него глаза.

– Ублюдок! Вообразил себя Спилбергом…

– Заткнитесь, – сказал белобрысый, подходя к ним. – Слышь, чувак, – спокойно прибавил он, – ты должен немедленно отдать мне эту камеру.

– Морбюс, прошу вас, – сказала Жюдит.

Она ощущала царящее напряжение каждым мускулом, каждой клеткой. А Делакруа, похоже, не отдавал себе отчета, в какой опасности находится, насколько взвинчены подростки, окружившие его, как стая гиен, готовых напасть. Он словно плевал на опасность. Или играл с ней… Поскольку Делакруа снимал разъяренную банду, все так же нависнув над ней.

– Сто евро каждому, кто улыбнется мне, – бросил он.

– Что?

– По сто евро за улыбку ваших очаровательных мордашек.

– Эй ты, говнюк, это что, извращенские штучки или как?

– Он чокнутый, заберите у него камеру! – рявкнул еще один. – Плевали мы на его деньги!

– Сто евро, – повторил Делакруа. – Ну, давайте, мальчики, изобразите мне милые улыбки!

Жюдит увидела, как побледнел белобрысый.

– Вот гад, он тебя сейчас в гостиницу потащит…

– Что здесь происходит?

Все повернули головы в сторону раздавшегося голоса. Заложив руки за пояс, к ним спокойно подходил муниципальный полицейский.

– Вот этот тип провоцирует нас своей гребаной камерой! И все время снимает нас без разрешения! – пожаловался один из парней. – У него есть на это право?

– Это незаконно, господин полицейский, – присоединился другой. – Он не имеет права.

– Морбюс, опустите камеру, пожалуйста, – сказал муниципальный полицейский.