Скара рассмеялась:

— Ты говоришь себе это каждую ночь, когда ложишься спать один?

Щелчок его пальцев, и нож оказался в дюйме от ее глаза:

— Никогда не следует смеяться над человеком с ножом.

— Если только не имеешь своего, побольше, младший брат. — Тук, тук, тук. Ее охотничий нож упирался ему в бедро.

— Хватит. — Дарус отступил назад, разозленный самодовольным выражением лица Скары. Она всегда была очень довольна собой. Но она была не так умна, как сама о себе думала. Они могут быть похожи друг на друга, но она никогда не будет ему ровней.

Дарус отступил назад и обратил свое внимание на шулка. Жаль, что на месте джианина не была его сестра, извивающаяся под его прикосновениями. Тогда бы она не посчитала себя такой особенной. Однажды он узнает, как долго она сможет продержаться, прежде чем ее крики наполнят комнату. Однажды. Он вполне мог бы быть единственным Монсутой в мире.

Он подмигнул, и мужчина понял, что его момент настал. Джианин напрягся, пытаясь освободиться от веревок, но они не поддавались. Он умолял, но кляп заглушал его слова. Слезы наполнили его глаза, но они были потрачены впустую на Даруса. Все это было слишком волнующе.

С улыбкой Дарус вынул кляп. Игра началась. Существовал этикет, которому нужно было следовать.

— Ты ублюдок, — выплюнул шулка.

— Лишь духовно, — усмехнулся Дарус. — Ты чувствуешь себя храбрым?

— Пошел ты нахуй! — завопил шулка. Он ерзал на кресле, натягивая веревки, раскачивая кресло взад-вперед.

— Так очаровательно. Так красноречиво. — Дарус метнулся вперед с клинком. Первый порез был небольшим, простая царапина на плече. Укус. Вкус того, что должно произойти. Потребовалось почти две секунды, чтобы появилась кровь, такая красная на фоне белой кожи шулка.

Джианин стиснул зубы и уставился на Даруса с ненавистью в глазах. Идеально. Второй порез был глубже. Третий длиннее. Дарус молчал, потому что дело было не в вопросах. Шулка плевался и ругался, стараясь быть таким храбрым. Если бы он только знал, что должно было произойти.

Скара нетерпеливо притопнула ногой у него за спиной. Сука.

Дарус потерял концентрацию. Нож распорол шулка от бедра до бедра глубже, чем он намеревался, зазубренная улыбка кровоточила красным. Воин закричал, и Дарус нанес удар вниз, вонзив нож по рукоять ему в колено, просто ради забавы. Крик стал громче, эхом отражаясь от стен, почти достаточно громкий, чтобы заглушить раздражающее постукивание Скары. Это не было случайностью — она знала, что портит ему веселье, но он не собирался доставлять ей удовольствие, зная, как сильно это его бесит. Нет.

Он заставил себя сосредоточить внимание на шулка. Мужчина молил о пощаде, умолял Даруса остановиться, но с таким же успехом он мог бы просить день не превращаться в ночь. Это было то, что любил Дарус. Он играл с болью, дразня и мучая. Дарус резал, кромсал и колол, обтекая своего любимого пленника, превращая тело шулка в карту кроваво-красных линий. Даже Скара приподнялась, чтобы посмотреть. Когда дело доходило до боли, Дарус был мастером.

Шулка был меньше впечатлен. Он боролся со своими путами, ревел и визжал, ругался и плевался, дергался и извивался, но все было напрасно. От лезвия не было спасения. Никакого. И Дарус никогда не уставал.

Он остановился только тогда, когда шулка отключился. Не было никакого смысла пытать человека, находящегося без сознания. Смерть ждала, чтобы забрать шулка в Великую Тьму, но этому человеку еще не пришло время уходить. Ему не настолько повезло.

Дарус оседлал колени мужчины и шлепком разбудил его. Шулка извивался под ним, отдергивая голову от Даруса, как будто побег был возможен:

— Пожалуйста, пожалуйста, остановись, отпусти меня. Я ничего не знаю. Я просто солдат. Я просто делаю то, что мне говорят. Пожалуйста.

Дарус любил эту часть — когда заключенный все еще надеялся, что все еще может сбежать. Все еще выжить. Пришло время развеять эту фантазию, это безумие.

— Мой дорогой. Не думай, что тебе удастся быстро сбежать в Великую Тьму, или что тебе выпадет честь умереть прежде, чем я смогу тебя сломить. Это действительно глупость — так думать. — Дарус помолчал, наслаждаясь моментом, страхом на лице мужчины, тем, как дрожали его губы. — Ты знаешь, что моя сестра и я — Избранные Императора?

Шулка всхлипнул.

— Д… Д… Да. — Он взглянул на Скару, как будто она была чем-то, о чем ему стоило беспокоиться.

— Посмотри на меня. — Дарус использовал свой нож, чтобы отодвинуть лицо мужчины назад, так что их глаза встретились. — Это не просто звание или какое-то подразделение могучей армии Рааку. Это буквально означает, что мы были избраны самим Императором, чтобы ему служить. Почему мы были избраны? Потому что у нас есть Талант – склонность к магии, которая пережила поколения, спрятанная где-то далеко, ожидая, когда ее освободят. Всемогущий Рааку почувствовал это в нас. Он понял потенциал того, что мы могли бы сделать, и магию, которую только он мог пробудить.

Дарус увидел страх и замешательство мужчины при его словах и наклонился ближе, пока его голос не превратился в дыхание у самого уха мужчины.

— Он взял меня и искупал в святых водах Кейджа. — Он ударил мужчину ножом в ногу, вывернув лезвие. Шулка закричал, выпучив глаза. — Представь, что эта боль умножилась бы в тысячу раз, и ты даже близко не подошел бы к тому, что пришлось пережить мне, когда он меня переделывал. Но потом? Потом я стал намного больше, чем когда-то был. — Он содрогнулся при воспоминании. — Что за чудесный момент. Предстать перед самим Рааку, почувствовать его прикосновение. Родиться заново.

Он вытащил нож из ноги шулка и держал его так, чтобы они оба могли наблюдать, как с лезвия капает кровь. Упала одна, две, три капли. Шулка тяжело дышал сквозь стиснутые зубы, пытаясь справиться с болью.

Дарус опустил нож и поднял раскрытую ладонь:

— Позволь мне показать тебе, что я могу сделать.

Он схватил мужчину за лицо и выпустил свою силу наружу. Шулка содрогнулся от его прикосновения, но Дарус не шевелился. Он продолжал держать лицо мужчины, и медленно, очень медленно множество ран на теле шулка закрывались, пока все они не исчезли. Только тогда он ослабил хватку:

— Вот так, лучше.

— Что… что ты сделал?

— Магия. — Дарус пошевелил пальцами перед лицом мужчины. — Это был всего лишь намек. Чтобы ты по-настоящему понял, каким замечательным даром я обладаю, я покажу тебе пример получше. — Дарус встал и подошел к своим ножам. Он не торопился. Он хотел чего-то, что произвело бы впечатление. Он взял мясной тесак, почувствовал его вес. Прекрасно. Он вернулся к шулка и провел лезвием по бицепсу мужчины. — Я мог бы, если бы захотел, отрезать тебе руку.

Шулка набрал полные легкие воздуха.

— Пожалуйста, пожалуйста. Я ничего не знаю. Действительно ничего. — Он не мог отвести глаз от тесака.

— О, не беспокойся. Я не в настроении это делать. — Шулка заерзал и вздрогнул, когда Дарус положил лезвие на тыльную сторону его большого пальца. — Вот это... это идеально. Без усилий, почти... — Дарус нажал. Кровь расцвела вокруг лезвия, когда оно вонзилось в кожу мужчины, и дополнительным толчком Дарус отрубил ему большой палец.

Шулка закричал. Совершенство. Такой храбрый в начале, такой сломленный в конце. Сильные всегда падают ниже всех. Он положил мясницкий тесак на стол и снова уселся верхом на колени шулка, так что их лица почти соприкасались. Дарус пристально посмотрел ему в глаза. На всеобщее обозрение было выставлено столько сильных эмоций — страх, агония, ненависть, надежда, отчаяние. Дарусу все это нравилось. Не было более чистых отношений, чем между палачом и заключенным. Он чувствовал, как мощь Кейджа проходит через него, в то время как Великая Тьма ждала, чтобы предъявить права на другую душу.

— Вот так. — Дарус обхватил рукой окровавленный обрубок. Кровь окрасила его пальцы, когда он творил свою магию. — Сам я этого не испытывал, хотя мне говорили, что это не самое лучшее из ощущений. Но ты храбрый мальчик, не так ли? Ты воин, боец. Ты можешь справиться с болью.