Дороти заколебалась. Такое предложение ей явно было не по душе.

— Ну что ж, не возражаю, — сказала она наконец. — Позвоните сержанту Вильямсу или лучше в Скотланд-ярд. Но запомните одно, мои дорогие, — она многозначительно посмотрела на присутствующих, — что полицейские как клопы. Если они хоть раз появятся в доме, то от них не так-то легко будет избавиться.

Дороти и сама не подозревала, насколько она была права.

Инспектор Бейли был уже многие годы предрасположен к апоплексии. Он был низкого роста, но весил больше центнера, потому что имел обыкновение ежедневно вливать в себя свыше четырех литров портера. Его лицо приобрело сизый цвет. Ровно дышать он мог лишь сидя. Ожидавшийся на протяжении десятилетий апоплексический удар не наступал, и потому среди врачей он слыл медицинским феноменом. «Строго говоря, ваше место уже давно на том свете, а ваша плоть должна бы превратиться в другие формы жизни», — философствовал его домашний врач доктор медицины Гудор. Но инспектор мало заботился о состоянии своего здоровья, хотя ему угрожала апоплексия. Он очень любил жизнь, обладал веселым характером, и все шипы, встречавшиеся на его жизненном пути, не очень мешали ему. В полицейпрезидиуме Ливерпуля Бейли был известен как «улыбающаяся пивная бочка», и он больше других смеялся над своим прозвищем.

При всем этом он был умным, опытным криминалистом, которого нелегко было провести. Когда Бейли в сопровождении сержанта Вильямса прибыл в Карентин, то сразу же понял, что взрыв в подвале не был случайностью. И вся история, как он выразился, попахивала преступлением. Однако это не нарушало его хорошего настроения, тем более что Дороти дала знак принести пива и Патриция извлекла из подвала корзину с бутылками.

В других случаях Патриция не столь щедро угощала. На это у нее были свои личные мотивы. Ее давно скончавшийся муж, почтовый работник в Ливерпуле, однажды упал в гавани в воду, но отделался лишь насморком. Однако, чтобы вылечиться, он опорожнил дома бутылку виски, принял горячую ванну, в которой и утонул, заснув в пьяном состоянии.

— Сегодня жарко, и вас, наверное, мучает жажда, сэр, — сказала Патриция лицемерно, бросив тайком взгляд на сизый нос инспектора.

Бейли действительно томился жаждой. Он благодарно улыбнулся Патриции и высоко оценил ее поступок. Затем он перешел к завещанию Роберта Торпа.

— Человек, который несет такую чушь, не мог быть нормальным.

— Ненормальным он не был. Он был алкоголиком, — вырвалось у Патриции.

— Да, пьянство — это плохая черта, очень плохая. — Бейли понимающе кивнул и сделал глоток, влив в себя полстакана портера, затем сказал Дороти: — Я хорошо, даже очень хорошо могу вас понять, насколько нежелателен вам визит полковника и этой мисс Грэди.

— Я не выношу этих типов, — призналась Дороти искренне. — Если бы не последняя воля моего покойного мужа, я сейчас же сунула бы им в руки по двадцать тысяч фунтов, чтобы скорее освободиться от них.

Бейли одобрительно кивнул.

— Я вас очень хорошо понимаю. Очень хорошо. И все же я вынужден задать вам ряд вопросов. К сожалению, уже так сложилось, что полиция оплачивается за счет грошей налогоплательщиков, и поэтому часто даже против собственной воли она должна изучать причины всех дел, где речь идет о возможном преступлении.

— Вы полагаете, что здесь было состряпано дельце? — Дороти позаимствовала это выражение из детективного романа, который она недавно прочла перед сном.

Буль-буль-буль — инспектор влил в себя еще одну порцию портера, зажмурился от наслаждения и, казалось, полностью отключился от преступного мира. Но внешность его была обманчива.

— Да, к сожалению, мы вынуждены принимать в расчет и возможные покушения, — вздохнул он и поставил стакан на стол.

— Ну, а меня вы, конечно, считаете главным подозреваемым лицом? — спросила Дороти.

Бейли замахал руками, как будто он хотел отогнать слепня. Добрая улыбка собрала вокруг его носа сеть морщин.

— С чего вы взяли, что именно вас я считаю виновной?

— Ну, причина совершенно ясна. Вы долго допрашивали всех и прочитали завещание.

— Идею создать детский интернат и бассейн я нахожу великолепной, похвалил инспектор. — Я могу себе представить, какие мины сделали непрошеные гости, когда увидели в дверях Фишера с резиновым крокодилом, а вы в это время рассказывали о своих планах.

Сделав паузу, Бейли продолжал:

— Доктор Эванс — единственный приятный человек, даже очень приятный. Мне кажется, что вы с ним подружились?

— Да, он мне нравится, хотя его дьявольская бомба чуть не стоила мне жизни.

— Было бы весьма жалко, если бы с вами что-нибудь случилось, — сказал Бейли сочувственно. — В этом случае пришлось бы навсегда расстаться с вашим проектом детского интерната, а когда речь идет о детях, я не могу оставаться равнодушным. Кстати, не поймите меня превратно, я позвонил в ведомство детских домов, но там никто не знает о вашем визите. Жаль, жаль.

— Они и не могли знать. Я там еще не была, — призналась Дороти. — И все же я серьезно намеревалась создать детский интернат. Ну, а теперь послушайте меня внимательно, инспектор. Я рада, что имею возможность так мило беседовать с вами за кружкой портера. Но я за ясность. А вы, мой друг, вот уже больше часа ходите вокруг да около, вместо того чтобы спросить меня напрямик.

— Это так, — подтвердил инспектор. — Но моей натуре претит пугать людей вопросами. Я за приятные беседы.

— А я за то, чтобы вы наконец сказали, что вы замышляете. Ведь меня вы считаете главным подозреваемым лицом, не так ли?

— Конечно, — утвердительно сказал Бейли. — У кого еще могут быть причины освободиться от этих неприятных людей?

— Получается так, — согласилась Дороти и неожиданно добавила: — То, что кажется правильным на первый взгляд, не всегда подтверждается.

— И такое случается.

— Что же вы собираетесь предпринять? Арестовать меня?

— Для этого не хватает показаний и материалов.

Бейли, не стесняясь, налил себе пива, с наслаждением сделал глоток и опять закрыл глаза.

Дороти показалось, что инспектор Бейли опаснее, чем мешок гремучих змей, причем именно потому, что он добродушен и гуманен. Он с большим интересом слушал, сколько труда ей стоило разбить около дома клумбы для дикой гвоздики, затем неожиданно начал разговор о пожаре, жертвой которого она чуть было не стала, а также о бороне под окном, неожиданно оказавшейся посреди вновь разбитой клумбы.

— О господи, это могло плохо кончиться для вас! Ожоги — самые болезненные раны. А если бы вы прыгнули из окна! Быть пронзенной зубцами бороны — это не менее болезненно. Слава богу, Фишер спас вас. Примерный слуга. А каково ваше мнение о нем? — спросил он участливо.

Дороти не очень хорошо представляла, что сказать о Фишере.

— Он сдержан, надежен. Ничего плохого о нем сказать не могу. — Вдруг она рассмеялась. — Моя экономка, правда, — но об этом вы, видимо, уже знаете, другого мнения о нем. Она считает его убийцей и убеждена, что это он взорвал зал.

— Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб. Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными характеристиками.

— Я не могу об этом судить. — Дороти все больше начинала нервничать. Бейли посмотрел на нее участливо.

— Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?