«Нет, не может быть, — думаю, — мне померещилось».

На всякий случай всё же прислушиваюсь. И снова слышу трели. Кто-то поёт — может, и не совсем как соловей, но, во всяком случае, очень похоже.

Осматриваюсь. Никакого соловья не видно, только на знакомой большой ветке перед скворечником сидят рядышком скворчата, а на другой, прямо напротив них, — старый скворец.

Батюшки мои, да ведь это он выводит соловьиные трели! А малыши подражают ему как умеют.

Я был изумлён и восхищён. Я понял: на этот раз передо мной не какой-нибудь там скворчиный детский сад, где малышей учат прилично вести себя и утирать нос платком. Это была школа, самая настоящая школа! Ведь старый скворец обучал своих детей иностранному языку. Точь-в-точь как вас, наверно, учат немецкому или, скажем, французскому. Он их учил «соловьиному». А когда кончилось обучение соловьиному языку, начались разговоры на языке иволги, дроздов...

Тут-то я впервые понял, почему у нас об остроумном человеке говорят, что его, «скворцами кормили». Скворец, мои дорогие, это вам не кто-нибудь, а скворец! Самая умная птица на свете! Ну, какой другой птице придёт в голову обучать своих птенцов иностранным языкам, скажите?

Помню, пошёл я как-то в рощицу. Друг слышу — кто-то насвистывает хорошо знакомую мне песенку. У моей Криси была пластинка с этой песенкой, и она крутила её до бесчувствия. Кругом — никого. Поглядел наверх — вижу, сидит на ветке скворушка и знай себе насвистывает знакомую мелодию. Только не до конца, правда: обрывает где-то посредине, а потом опять повторяет сначала.

Тут уж я мог быть уверен, что это один из тех скворцов, кто получил образование в школе на моём ясене. В скворушкиной школе!

И, признаться вам по секрету, я очень горжусь, что у меня на ясене самый  настоящий птичий университет.

Начнём сначала, ладно?

Есть на свете люди, которые любят собак. Держат собаку, даже двух. Редко у кого бывает больше, верно, ведь?

Такие люди — это обычные любители собак.

А у меня в доме, должен вам признаться, настоящая собачья гостиница. Целый собачий город.

Стоит мне увидеть где-нибудь под забором щенка, стоит мне разок заглянуть в его мутные глазёнки, стоит ему разок махнуть хвостом... и сразу мне начинает казаться, что я не могу жить без этой собаки. Именно без этой!

Что ж тут будешь делать?

Беру я такого найденыша на руки, несу его, словно бог весть какое сокровище, к себе и пускаю во двор. Вот он и мой.

О людях пишут часто, а я решил написать о собаках. Люблю я их очень. Да и знаю их уж, во всяком случае, не хуже, чем людей.

Так вот и послушайте историю из жизни двух щенят. Если вам будет интересно, прошу об одном: полюбите тех, о ком будете читать. Я и все мои четвероногие питомцы будем вас вспоминать с благодарностью.

Начинаю.

Видите, как плутовато он скосил глаза!

Это он надо мной смеётся.

Почему?

А было так. Как-то появляется у меня некая тётка. Вижу, под шалью у неё что-то спрятано.

— Купите таксу! — предлагает она мне.

— Таксу? Настоящую? — спрашиваю.

— Алмаз чистой воды! — с восторгом уверяет тётка и достаёт из-под шали щеночка. Пятнистого.

Меня это немного удивило: отродясь не видел таксы с пятнами. Но с другой стороны, смотрю — ноги у щенка восьмёркой, уши как лопухи, а сам он такой длинный, что прямо диву даёшься. Непонятно, почему у него не выросла посерёдке ещё одна пара ног — поддерживать брюшко. А так его розовое пузичко пол подметает.

Ступил щенок шаг, другой вперёд, потом попятился, сел и смотрит на меня своими голубыми пуговками. Потом зевнул — да как сладко, от всей души! Поднялся, подошёл ко мне и давай карабкаться на колени. А глаз всё с меня не сводит.

Протянул я ему руку. Он лизнул.

— Верный будет пёс, ласковый — говорит тётка.

Но, видно, дёсны у него сильно чесались — тяпнул он меня за палец довольно здорово. Я даже зашипел от боли.

Тётка и тут не растерялась:

— Злой пёс! Хороший сторож будет! Одним словом, настоящая такса! И ласковая и злая! А умная — как человек! Берёте?

— Ох, дорогая моя, — говорю, — у меня их и так хватает! Стану я ещё покупать...

— Таксу? Настоящую таксу не хотите купить?! — возмущённо спрашивает тётка.

Я поморщился. А тётка как схватит щенка, как начнёт его вертеть во все стороны! То лапы его мне в глаза тычет, то хвост, то морду, то ушами его перед моим носом машет... А уж хвалит, а уж расхваливает! Послушать её — у самого короля лучшей собаки не бывало.

Наконец спрашивает она меня:

— Да была ли у вас когда настоящая такса?

— Не было, — признаюсь я смущённо.

— Так вы должны купить. За деньгами потом приду.

И ушла.

Тут уж ничего не поделаешь! Подхватил я щенка, таксу эту самую, и понёс во двор.

Нашлась у меня корзинка, где когда-то жили щенята. Положил я туда соломы, постелил тряпок помягче, положил своё новое приобретение и хотел идти.

Куда там, и думать не смей!

Щенок мой воет отчаянно. Но как только вернусь — сразу затихает.

«Ишь ты, — думаю, — что значит породистый пёс! С капризами! Всё как полагается».

Взял я корзинку, отнёс в кухню. А по дороге решил, что такому необыкновенному щенку и имя надо дать необыкновенное.

«Не будешь ведь такого принца звать Дружком или Шариком. Назову-ка я его Рексом — по-латыни это значит "король"».

Рекс мой, очутившись на кухне, и не подумал успокоиться. Он, правда, всё обнюхал — заглянул во все углы, даже залез под шкаф (откуда я его вытащил с большим трудом) и, казалось, уже освоился; но едва я попробовал оставить его в одиночестве — снова начался концерт!

Решил я не сдаваться. Ты так — и я так! Ушёл и дверь захлопнул.

Щенок скулил, визжал, плакал... Наконец заснул. Проспал до самого вечера.

Но зато что было ночью! Вопил он так, что мне пришлось-таки забрать его в комнату.

Я думал, он хоть теперь даст мне уснуть. Но не тут-то было! Отоспавшемуся Рексу захотелось поиграть, и  он полночи прыгал, трепал мои туфли, терзал диван и утих только, когда с разбегу треснулся мордашкой об ножку стола. Видимо, тут от счёл дальнейшие экскурсии по тёмной комнате небезопасными.

С тех пор этот проказник окончательно забрал меня в лапы. Никогда у меня такой озорной собаки не было! Что правда, то правда: я сам был виноват в том, что он так распустился! А распустился он, как говорится, как дедов кнут! Всё я ему прощал, всё позволял!

Рексик мой ни на минуту не терял хорошего настроения; на аппетит ему тоже было бы грешно жаловаться.

На остальных наших собак он смотрел свысока. Первым лез к миске, вырывал изо рта у них самые вкусные куски, к своей корзинке никому не позволял проходить — словом, вёл себя так, будто был самым главным во всём собачьем семействе.

«Я, мол, такса, — и дело с концом! А вы — шантрапа!»

Ну и, понятно, не раз ему за это доставалось от товарищей. Каждый раз он с воплями прибегал ко мне жаловаться. Но неужто я стану вмешиваться в собачьи ссоры. Ещё чего не хватало! Попало зазнайке — значит, поделом!

И Рекс, видимо, пришёл к убеждению, что лучше всего ни с кем не водиться. Обычно он лежал на пороге и глазел на улицу.

Однажды влетает мой Рексик в комнату в ужасном волнении. Носится вокруг меня, тявкает, прямо стелется по полу.

— Чего тебе, Рексенька? — спрашиваю.