Суздальцы недоуменно смотрели на римского инструктора, не понимая ни слова из того, что он кричит.

— Какого лешего ты от меня хочешь? — взорвался один из них. — Я тут надрываюсь, машу в воздухе этой тяжеленной хреновиной, а ты еще орешь на меня!

Наблюдавший за этой сценой Эндрю перевел взгляд на Дмитрия, который покраснел, как помидор.

— Прошу прощения, сэр, — сдавленным голосом произнес Дмитрий и ринулся к скамьям гребцов. — Слушайте меня, ублюдки! — Голос старого полковника гремел, как во время парада.

Капитан римской галеры посмотрел на Дмитрия с явным облегчением.

— Если этот человек скажет «лягушка», вы будете прыгать! Понятно?

— Но он же лопочет на этой римской тарабарщине! — протестующе воскликнул один из суздальских гребцов. — Как нам понять, чего он от нас хочет?

— Учите эту тарабарщину! — рявкнул полковник.

Суздальцы заворчали.

— Прошло уже десять дней, — напомнил им Дмитрий. — У нас осталось совсем мало времени, если вы, конечно, не хотите по возвращении застать свои дома в развалинах. Так что учитесь, разрази вас Перм! Учитесь латыни, учитесь грести!

— Мы все время торчим на берегу, — пожаловался все тот же недовольный солдат. — Это все равно что учиться ездить на лошади, сидя на бревне.

— Или любить женщину, не снимая штанов, — подхватил его товарищ, и все гребцы разразились хохотом.

Дмитрий изогнул губы в слабой улыбке и подождал, пока не стихли все смешки.

— Очень смешно, Лев, отличная шутка. Лев гордым взглядом обвел своих друзей.

— У тебя ведь есть дочь, Лев?

— Есть, — ответил солдат, — и я снимал штаны, чтобы она появилась.

Эта острота вызвала новый взрыв смеха.

— Прекрасно, прекрасно, — заметил Дмитрий, положив руку на плечо Льва. — Пока ты тут сидишь на скамье, — продолжил он, постепенно повышая голос, — подумай о том, что какой-нибудь карфагенянин скоро тоже снимет штаны, чтобы получше узнать твою дочку.

Улыбка мигом исчезла с лица Суздальца.

— А может, мерки приберегут ее для Праздника Луны? Она как раз подходящего возраста.

Теперь замолкли уже все. На лицо Льва было страшно смотреть.

— Полдня будете практиковаться в гребле на учебных судах. — Полковник уже не говорил, а кричал. — Остальное время тренируйтесь здесь, на берегу, пока не будет достроен наш флот. И все время помните, засранцы, что вас ждут в Суздале. И когда этот римлянин что-нибудь говорит, слушайте внимательно и ловите на лету! Если ты совершишь ошибку в бою, — закончил Дмитрий, ткнув Льва пальцем в грудь, — все на корабле могут погибнуть. Помни об этом и о своей дочери!

Не дожидаясь ответа, он резко развернулся и ушел.

— Отличный был сержант, прежде чем стал полковником, — одобрительно произнес Эндрю, обращаясь к Марку.

— Я не знаю русского, но смысл этой речи понятен и без слов, — улыбнулся консул. — Мне кажется, у сержантов и центурионов в жилах течет одна кровь, и всех их в детстве вскармливали не молоком, а уксусом, поэтому у них такое кислое выражение лица и несладкий характер.

Эндрю расхохотался. Он сразу вспомнил своего старого сержанта и подумал, что у Ганса сейчас забот полон рот.

— Поехали дальше, — предложил Кин и пустил Меркурия легким галопом.

Они поскакали через широкое поле, на котором еще две недели назад стояли войска карфагенян. Свыше половины суздальской армии, десять тысяч человек, и еще столько же римлян были разбиты на сотни отрядов. Повсюду располагались скамьи для гребцов, расставленные таким же образом, как и на захваченных карфагенских квадриремах.

Пока что было изготовлено меньше тысячи весел. На занятиях их заменяли длинные палки, на концах которых был для тяжести закреплен груз, а на многих «кораблях» людям приходилось просто ритмично поднимать и опускать руки, отрабатывая правильные движения.

— Весла? — спросил Эндрю у Майны, который неуклюже скакал рядом с ним.

Опасливо отпустив поводья, Джон засунул руку в мешок, висевший у него на поясе, и вытащил толстую пачку бумаг.

— Вчера изготовлено двести десять.

— Нам нужно восемь тысяч, — резко заметил Эндрю, — а пока что у нас всего лишь одна. Тебе нужно увеличить объем производства до трехсот пятидесяти штук ежедневно.

— Эндрю, у меня этим занимается больше тысячи человек. Но им не хватает инструментов. У некоторых рабочих вместо топоров обычные ножи!

— А почему ты не задействуешь лесопилки?

— Потому что на лесопилках двадцать четыре часа в сутки производятся доски для кораблей. Или весла, или дерево для судов. С веслами больше возни. Шпангоут и обшивку лучше оставить машинам.

Эндрю ничего не ответил, лишь бросил еще один взгляд на поле, на котором исходили потом тысячи сол-дат, поджариваемые полуденным солнцем. Странное было это зрелище: пространство в четверть квадратной мили, заполненное синхронно сгибающимися и распрямляющимися людьми, повторяющиеся, как эхо, морские команды капитанов и постоянная барабанная дробь, отбивающая ритм.

Глядя на невысокие столбики вокруг скамеек, трудно было представить их кораблями во время битвы.

— Что ж, адмирал Марк Лициний Грака, полюбуйтесь на свой флот, — воскликнул Эндрю, тщетно пытаясь за иронией скрыть свое уныние.

Но Марк довольно кивнул.

— Мы повторим деяния наших предков, — произнес он, и его глаза заблестели.

Эндрю попытался разделить его энтузиазм. В конце концов, он был профессором истории, которому представилась уникальная возможность совершить грандиозный эксперимент: возродить флот античного мира. Он взглянул на корвус — знаменитый абордажный мостик, благодаря которому римляне выиграли Первую Пуническую войну у искушенных в морском деле карфагенян. Обитатели этого мира забыли о корвусе, но Эндрю распорядился, чтобы он был установлен на каждом корабле.

Длинная доска, заканчивающаяся железным крюком, крепилась к вбитому в землю столбу. Позади нее солдаты продолжали упражняться в гребле. По приказу капитана несколько человек при помощи ворота ослабили канаты, державшие доску, корвус обрушился на землю, и его железные крюки глубоко зарылись в мягкую почву.

Канониры сымитировали залп из пушек, стреляющих четырехфунтовыми ядрами, а гребцы побросали весла и выхватили из-под скамей свое оружие: русские — мушкеты, а римляне — ножи и кинжалы. Те, кто сидел ближе к носу, устремились на корвус, а остальные столпились позади них.

Капитан, завидев Марка и Эндрю, отсалютовал им мечом и вернулся к своей команде, пинками и тычками наводя порядок в задних рядах.

Эндрю казалось, что здесь царит полный хаос, но в глазах Марка светился восторг.

Доехав до вершины холма, Кин привстал в стременах и посмотрел на северо-запад. Там, вдалеке, по равнине стелились клубы дыма.

— Сколько еще, Джон?

— Здесь мы опережаем график — осталось всего два дня.

Эндрю одобрительно кивнул. Он побывал там вчера и убедился, что Джон сотворил небольшое чудо. Цепь поездов, растянувшаяся на четыре мили, дюйм за дюймом продвигалась вперед по Аппиевой дороге. Загруженные доверху поезда везли около шестидесяти миль рельсов и еще тысячи шпал. После того как проезжал последний вагон, железнодорожники выкапывали рельсы, тащили их на себе четыре мили и снова укладывали перед колесами первого локомотива. Фергюсон быстро сообразил, что таким образом почти восемь миль шпал и рельсов будут вручную переноситься до самого Рима и, следовательно, на поездах освободится дополнительное место для припасов и машин из Испании, которые будут необходимы при установке паровозных двигателей на корабли.

Десять с лишним тысяч человек были заняты только этой работой, а для того, чтобы снабжать их едой и водой, нужна была еще тысяча, и пришлось реквизировать почти все повозки, имевшиеся в Риме.

— Спустимся к верфям, — предложил Эндрю Марку и, развернув коня, поскакал обратно в город.

Миновав разбитые ворота, Эндрю со спутниками угодили в настоящий людской водоворот. Улицы были запружены воловьими повозками, нагруженными едой для железнодорожников. С трудом добравшись до форума, Эндрю не удержался от того, чтобы вновь бросить взгляд на покрытые гарью развалины консульского дворца. Три креста все еще не убрали, и от распятых мерков исходила такая вонь, что ему пришлось зажать нос платком.