Его заметили и взяли на прицел. И сразу стало видно, что это не какие-нибудь там наспех оторванные от сохи и втиснутые в кольчуги землепашцы, а регулярная армия. Пусть вооруженная и не по последнему слову. Мушкет поставлен так, чтобы смахнуть ездока с лошади, если тому придет в голову шальная идея удирать на полном галопе. А арбалетчики, как бы невзначай сместившись с линии огня, встали так, чтобы утыкать всадника стрелами, приди тому в голову сумасбродная мысль прорываться с боем. И еще: парни знали, кто на что способен, и секторы обстрела не пересекали – верили в верный глаз и твердую руку друг друга.

Сварог спокойно ехал прямо на них – и остановился в трех шагах, отметив, что наконечники стрел серебряные. И наконечники копий – тоже. Он разглядывал их, а они разглядывали его. Чтобы не нагнетать напряжения, Сварог заговорил первым:

– Документ показать, орлы?

Он постарался погасить все клокотавшую внутри ярость. И помня, насколько скоропалительно делают выводы стражи блокпостов всех времен и народов, постарался обойтись без резких движений, когда полез в седельную сумку за мандатом. Плавно-плавно отстегиваем ремешки. Долго роемся, чтобы у солдатиков не мелькнуло подозрение, будто он заранее ждал встретить здесь патрульный отряд. Теперь находим нужную бумагу. Может быть, умнее было бы слезть с лошади? Хотя уже поздно. Протягиваем бумажку.

– Сам рисовал? – спросил старший, изучив документ. Остальные хмыкнули невесело. Из чего можно сделать вывод, что служба солдатикам медом не кажется. Не до шуток им, бдят со всей ответственностью и осторожностью.

Сварог сказал чистую правду:

– А откуда я знаю, кто его рисовал?

Орлы хохотнули чуть веселее. Старший бросил:

– Не шевелись. Проверим.

Серебряный наконечник копья медленно поднялся к его груди – Сварог добросовестно замер, – коснулся шеи и отодвинулся гораздо быстрее. Лица у патрулей стали чуточку дружелюбнее, но старший, как ему и полагалось по должности, остался собранным и подозрительным:

– Смотри, если что… Тут у нас адвокаты не водятся. Откуда едешь?

– Из Фиортена, – бухнул Сварог и пожалел, что проговорился.

Но что прикажете делать, если других названий он попросту не знал и врать о незнакомых местах опасался?

– Как там?

– Паршиво, – сказал Сварог. – Нет больше Фиортена. Один пепел остался.

– Кто там был? – Старший даже не удивился такому ответу. Остальные тоже не вздрогнули.

А это уже плохо. Это называется – низкий боевой дух.

И за такое состояние боевого духа вверенного личного состава командира следовало расстрелять на месте. Иначе обойдется дороже. Впрочем, Сварог им не судья, чтоб так, с пылу с жару, делить на правых и виноватых. У него своя, персональная война.

– Ох, знал бы я кто, – сказал Сварог устало. – Он бы у меня кровью умылся… Кабаки в городе есть, ребята? Типа постоялого двора?

Они молчали. Расступились, правда, и он медленно поехал прочь. Вдогонку все же крикнули:

– Через базарную площадь, налево у зеленого дома – и прямо до самой реки. Постоялый двор тетки Чари.

Карах смирнехонько сидел под плащом. Прохожие, как один, оглядывались на Сварога – кто украдкой, кто открыто. Сварог понял, что приезжие здесь – вещь редкостная, что он станет темой для вечерней болтовни, ибо с новостями здесь плоховато…

Большого ума не требовалось, чтобы заметить: здесь властвует гордая бедность. Понятно – ни развитой торговли, ни серьезных ремесел и промыслов. Нелепо трудиться до седьмого пота, если завтра-послезавтра может прийти враг и все отнять. Трижды ему предлагали продать второго коня, один раз спросили, не ожидается ли какой войны, а однажды поинтересовались, не он ли беспутный племянник мамаши Микоты, лет двадцать назад сбежавший искать приключений и с тех пор не объявлявшийся. Сварог каждый раз молча мотал головой.

Он почувствовал вдруг, что Карах зашевелился под плащом, пробрался к шее. Это могли заметить со стороны, и Сварог, не поворачивая головы, прошипел сквозь зубы:

– Тихо! Что там?

– Хозяин, убей его! – зашептал Карах из-под капюшона. – Убей его сейчас же! Это плохой!

Сварог придержал коня, украдкой оглянулся – нет, никто вроде бы не обратил внимания, как приезжий пустился в дискуссию с собственным плащом.

– Вон тот, в черной шапке! – не унимался Карах. – Убей его побыстрее!

Сварог растерянно огляделся. Он как раз проезжал по базарной площади, где не особенно шумно торговали рыбой, старой одеждой, живыми овцами, дровами и пивом. Покупателей было самую малость побольше, чем продавцов. У лотка с рыбой, точно, стоял худой человек в буром кафтане и высокой черной шапке, какую носят на полудне Снольдера – круглой, с плоским донцем и наушниками. Человек этот ничем особенным не выделялся. Гильдейской бляхи у него не видно, но здесь их никто не носит.

– Убей его! – чуть ли не крикнул Карах.

Сварог колебался. Вспомнил, что однажды уже пропустил мимо ушей предостережения Караха и кончилось все дракой с вампирами, а могло кончиться и печальнее…

Пробормотал заклинание, и рука сама дернулась к топору.

На месте человека в черной шапке колыхалась мгла, черный сгусток тяжелого дыма, то принимавший зыбкие очертания человеческой фигуры, то переливавшийся в знакомый уже образ – шар над прямоугольником.

Впервые он эту дрянь увидел с палубы «Божьего любимчика».

И имя этой дряни было – Глаз Сатаны. Эта дрянь уже заполонила собой едва ли не пятую часть континента, там, где в школьных учебниках ларов значатся необитаемые земли. А теперь он встречает эту дрянь здесь, в Приграничье, среди ничего не подозревающих людей.

– Ах, вот это кто… – сквозь зубы пробормотал Сварог. – Карах, держись!

Он отвязал повод заводного коня, накинул его на столбик ближайшего навеса. Еще раз произнес заклинание. Теперь он вновь видел лишь худого человека, отвернувшегося к лотку с рыбой, – видел то, что и все остальные на площади, окруженной невысокими каменными домами с острыми крышами. Сварог развернул коня так, чтобы оставить худого справа, пустил вскачь. На бодрый конский топот стали удивленно оборачиваться. Разговоры прервались на полуслове. Лезвие Доран-ан-Тега шелестяще свистнуло в воздухе, и сразу же вокруг завопили. Сварог оглянулся, натянул поводья.

Отсеченная голова худого еще кувыркалась высоко в воздухе, невесомо выписывая круги вопреки законам природы и тяготения – словно живое существо, выбиравшее, где бы приземлиться на грязный булыжник. Обезглавленное туловище прочно стояло на ногах, из перерубленной шеи не брызнуло и кровинки, руки подняты ладонями вверх, словно готовятся поймать непоседливую голову, которой, дело житейское, захотелось вдруг полетать отдельно.

Голова упала на обрубок шеи и утвердилась на нем левым ухом. Пространство вокруг худого подернулось туманом, пронизанным тусклыми молниями, и вот тут-то началась настоящая паника, продавцы и покупатели брызнули во все стороны, даже овцы, мемекая, припустили прочь. Значит, все видели то же, что и Сварог, – как посреди площади возникает, принимая все более четкие, завершенные очертания, повисший над черным прямоугольником белый шар и с его бока немигающе таращится глаз – без век и ресниц, с желтой радужкой и белым кошачьим зрачком. И рожденный взгляд холоден, как лед. Как у рыси, которую Сварогу повезло подстрелить в Забайкалье.

Нечто вроде туманного диска возникло над шаром, рассыпая искры. Змеистые желтые молнии хлестнули по крышам домов, с грохотом расшвыривая черепицу и жестяные колпаки труб, опустились ниже, вышибая звонко лопавшиеся оконные стекла, выворачивая камни из стен, потянулись еще ниже, к людям…

Сварог выхватил шаур. Вереница свистящих серебряных звездочек пронеслась над ушами коня. И повторилось то, что Сварог уже видел однажды с палубы «Божьего любимчика», – спиралью завертелся густой черный дым, пронизанный зелеными вспышками, омерзительный вой, злобный и жалобный, пронесся над площадью и оборвался. Послышался сухой скрежет, дым кучей пыли осел на грязную булыжную мостовую.