Аглая, осмелившись, протянула руку к ручке двери, и ей показалось, что дверь почти невесомая. Так легко она открылась, словно было сделана совсем из досок. Потрескавшиеся, с длинными ворсинками древесины, местами зияющие дырами, доски на двери были легкими. Девочка открыла дверь и очутилась в темной комнате. Широко открыв глаза, быстро моргая, она смотрела на старую бабку. Та, сидевшая на табуретке, такой старой и обшарпанной, попросила не приятным скрипучим голосом ее:
– Девочка, помоги мне. Мне надо проветрить траву, которой я лечу людей.
– А-а-а, вы лечи-и-те людей? – глаза у Аглашки открылись еще больше, и она рассматривала жилище и бабку.
Старый черный сундук стоял у печи, давно не беленой и с черными тараканами, бегающими нагло по всей комнате. Возле окна стоял давно не мытый стол. Бабка, старая и грязная, с нечесаными волосами и крючковатым носом, смотревшая на девочку белесыми белками глазниц, сидела на табурете. Она еще раз вздохнула, издавая противный запах из ее рта и попросила:
– Помоги мне проветрить вот эту траву, которой я буду лечить людей.
– Хоро- о- о-шо, – прошептала девочка и стремглав выскочила за дверь. Немного отдышавшись, она задумалась, ей сразу выкинуть вонючую траву, от которой разило не только давно не мытым жилищем, но каким-то запахом, гниющего и мертвого тела.
Зажав нос и промчавшись по крыльцу, она бросила пучок травы на поручень и умчалась за ворота.
Зеркало 3: Гражданская война – Путевка
В этот день супруги проснулись рано, с восходом солнца, которое никогда не просыпается само по себе, а будит засонь, пуская свои лучи через окна прямо в глаза. Обычно они спали в разных кроватях, но иногда оказывались в одной.
Утром недвусмысленно улыбались друг другу, глядя влюбленными, такими родными глазами, словно впервые встретившись. И хотя это случилось давным-давно, каждое такое возвращение в реальную жизнь радовало их более, чем сновидения, которые по причине некоторой греховности каждого в юности были порой не очень приятны. Женились-то поздненько, когда обоим было за тридцать, и каждый успел попробовать начало взрослой жизни, не обременяя себя супружескими обязательствами и клятвами верности.
Открыв створку окна, Аполлинарий произнес:
– Красота невиданная! Редко такие зори бывают над Ангарой. Таня, подойди, полюбуйся этой красотой.
Супруга, все еще лежа в кровати, произнесла:
– Налюбовалась уже за эти дни. Ничего особенного нет. У нас в Иркутске такие же, ничем не хуже.
– Нет, Танюша, здесь особенные. И воздух совсем иной, не то, что у нас. Погода обещает быть солнечной, теплой. Что мы с тобой планировали на сегодняшний день? Я что-то запамятовал.
Но супруга никогда и ничего не забывала.
– Идём в город. Надобно посетить церковь. А то скоро домой возвращаться, а мы так и не побывали в ней.
– Да-да, – подтвердил Аполлинарий, – вспомнил.
Хотя и много лет вместе, а два государства так и не стали полностью единым. Отношения между супругами то портились, то налаживались, порой переходя в идиллию. А пограничные столбы то сдвигались вглубь одного государства, то наоборот. Иногда они, словно призраки, вообще исчезали, и пересекать границу становилось возможным безо всякого на то позволения и визы.
Сегодня день воскресный и большая часть лечебных процедур на курорте отменена. Многие курортники отдыхали в корпусах. Супругам повезло, и они получили отдельный номер на двоих в спальном корпусе курорта. Конечно, за серьезные деньги. Но были счастливы, несмотря на траты.
Аполлинарий надеялся расстаться с тростью. Очень уж болел коленный сустав. Позавтракав в столовой курорта, супруги не спеша направились в город.
Татьяна Дормидонтовна, дама бальзаковского возраста, не скупилась на наряды и была в красивом темном платье. Но, зная, что необходимо посетить церковь, на голову надела скромный, черный платок. Муж в темном костюме и шляпе, при трости, придаваемой особый шарм, выглядел настоящим Аполлоном. Как и положено супругам бывать на людях. Татьяна держит мужа под руку.
Отойдя от ворот курорта «Усолье» метров на двести и увидев купола церкви, Аполлинарий попросил супругу:
– Танюша, давай остановимся. Что-то нога разболелась. Постоим немножко.
Нога, конечно, немного побаливала, но его остановили внезапно нахлынувшие воспоминания о том, как он впервые оказался в селе Усолье, как раз на том месте, где они сейчас находились, на улице Большой базарной. Она тогда так называлась. И это врезалось в память навсегда.
Картина давно минувших дней почти мгновенно вспыхнула и пронеслась в сознании, словно это случилось совсем недавно…
… Гражданская война шла к окончанию. Стояла морозная зима 1920 года. Бойцам мало помогала их форменная одежда – будёновка и шинель. Трещавшие морозы и пронизывающий ветер доставали до самой последней клеточки тела. Спасали от этого только молодость с оптимизмом. Да еще вера в победу и лучшую жизнь в будущем.
Он служил во взводе разведки 5-й Армии красных войск под командованием Блюхера. Шли буквально по пятам отступающей Белой армии под командованием адмирала Колчака в сторону Иркутска.
В тот день стояла яркая солнечная погода. Обильные снегопады и трещавшие морозы приостановились. Миновав по льду замерзающую реку Белую, он в составе головного взвода втянулся в село Усолье. Шли к нему быстро, то галопом, то наметом по Бадайской дороге. Да и улица называлась также, что и деревня Бадай, оставшаяся далеко позади. От быстрой езды у Аполлинария закололо в животе, а от взмыленных лошадей шел пар. Человек двадцать взвода конной разведки, миновав низину, поднялись на пригорок и двинулись далее, отдыхая от бешеной скачки.
Вот и улица Полицейская. Ее название настораживало бойцов, и ребята, часто и внимательно осматриваясь по сторонам, держали карабины наготове. Миновали ворота с большой и красивой вывеской «Курорт «Усолье»» и, круто свернув в правую сторону, двинулись далее по наезженной дороге улицы Большой базарной. Уже видны шатровые купола церкви с крестами на их вершинах, блестевшие от лучей яркого солнечного света. На этом благодатная, мирная идиллия закончилась.
Неожиданно раздался рой, просвистев, а затем и треск длинной пулеметной очереди, накрывшей выехавших всадников, находившихся уже поблизости от церкви. Вскрикнули люди, дико заржали лошади.
Пули следующей очереди вздыбили снежные фонтанчики на дороге, шлепались и впивались в стены домов. Привыкшие к таким ситуациям бойцы кинулись под защиту домов и заборов, где пули не смогут их достать.
Двое бойцов были срезаны мгновенно и свалились с лошадей в снег. Раненые лошади понеслись вдаль улицы, вынося под огонь пулемета своих седоков. Командир взвода быстро сориентировался и скомандовал:
– Спешиться! Укрыться и дальше не продвигаться!
Оглядев своих бойцов, приказал:
– Аполлинарий, за мной! Пулемет бьет с колокольни церкви.
Меж домов, оградами с высокими заборами, они вышли на следующую улицу и, укрываясь за строениями базарной площади, проникли за церковную ограду.
Догадливые бойцы понимали, что необходимо отвлечь внимание стрелявших с колокольни, чтобы те не заметили подкрадывающихся бойцов и, рискуя жизнями, по очереди вели огонь по этой огневой точке.
Прячась за строениями в ограде церкви, Аполлинарий с командиром оказались у входа, который, на их счастье, оказался не запертым. У колокольни три этажа – приличная высота, позволяющая хорошо просматривать местность. Пытаясь не шуметь, они двинулись по винтовой лестнице. Вот и дверь, ведущая на самый верх. Она приоткрывается, и высунувшаяся рука бросает гранату. Аполлинарий и взводный успевают выстрелить в сторону врага. Граната, стукнув о ступеньку, полетела вниз.
Раздался взрыв, не причинивший никому вреда. Лишь Аполлинарию, словно иглой, ужалило в ногу.
Их выстрелы были точны, и они, войдя на площадку, увидели всю картину произошедшего. Неподалеку от входа лежал человек с большим крестом на шее, в меховой шубе и зажатым в руке маузером. Шапка рядом с прострелянной головой, лицо окаймлено большой седой бородой.