— Так напиши и спроси сама, — предложила мама.

— Не буду я ему писать! — возмутилась я.

— Дин, а как тогда? — усмехнулась мама. — Сама знаешь, что приехать сюда он не сможет.

От ответа на этот вопрос меня спас сын, проснувшись он сразу начинал «разговаривать», что-то лопатать на своём, детском.

Конец года выдался непростым. Руководство партии лихорадило, и это всё доходило до простых людей. С одной стороны разработка целинных земель, выдача паспортов колхозникам и замена натуральной оплаты труда на денежную, повсеместное строительство. С другой, отмена для сельских жителей запрета на смену жительства привела к началу оттока людей в города. Тогда, в пятьдесят шестом, ещё не таким ощутимым, но уже заметным. Доходили до нас и другие новости, тревожные. И жестокое подавление митинга в Грузии в защиту Сталина, и Венгрия… Хрущёв старался максимально отдалиться от Сталина. Одни его бесконечные амнистии привели к не самым благоприятным последствиям. Тося, одна из моих старших сестёр, своё мнение об этом высказывала только матом.

На СССР равнялись многие развивающиеся страны, в основном восточные, Ирак, Индия, Сирия. Мы начали помогать Африке. Вся эта помощь шла конечно безвозмездно. Но при этом мы совершенно испортили отношения с близкими соседями. В пятьдесят шестом были грубо разорваны дружеские связи с Китаем. Китайские делегации перестали приезжать на съезды компартии.

Переводы от Гены уже с начала пятьдесят седьмого стали приходить странно. Не раз в месяц, а раз в три-четыре, но такой суммой, что подозрения, что что-то в этой истории не так, вспыхнули с новой силой. Реже стали и письма. Да и сами они изменились. Он больше не предлагал вернуться. В начале осени вдруг попросил фотографию, мою и сына.

— «Хоть так увидеть». — Писал он.

Письма он больше не переписывал, как делал это раньше, отправляя мне уже чистовой вариант. Последнее письмо и вовсе казалось написанным второпях. После фразы, что он хотел бы хотя бы на фотографии увидеть меня и Игоря было ещё что-то, но после написания тщательно закрашено чернилами.

Смутное чувство страха поселилось в душе с момента получения того письма. Объяснить я себе своего состояния не могла. Фотографию, на которой я стояла на фоне полисадника Марии Борисовны, а за мою руку цеплялся Игорь, я отправила скорой почтой, подписав «От бывшей жены и сына».

К новому году я была сама не своя, почти не спала по ночам. Поэтому когда Тося позвала меня и Анну на Байкал, о котором она рассказывала в каждом письме, мама чуть ли не силком меня отправила. И список вопросов к сёстрам с собой дала, заявив, что ждёт от меня письменных же ответов.

Тося встречала нас с Анной в Иркутске. Мы обе летели самолётом. Для меня это был первый полёт. И рейсы наши приземлялись с разницей в полтора часа. Аню я увидела первой, потому что начала крутить головой, оглядываясь по сторонам от странного ощущения взгляда в спину.

Встретившись, мы обнялись все втроём, как делали это в детстве.

— Девчонки! Считайте, что попали в сказку! Здесь невероятные места, — сверкала глазами Тося.

Уже вечером мы были на острове посреди этого древнего озера. Тося сказала, что в этот раз мы остановимся в Хужире, большом посёлке. Утром они пытались утянуть меня с собой смотреть наплески. Замёрзшую на береговых камнях воду и сосульки причудливых и разнообразных форм.

— Нет, как хотите, но я максимум погуляю по берегу. Ходить по льду, зная, что под тобой километры воды? Спасибо, я воздержусь. — Отбрыкалась я от такой идеи. — И так трясёт всю в последнее время, а тут ещё это. Знаете же, что я и на нашей реке зимой далеко от берега не отходила.

— Трусишка, — засмеялась Аня.

Проводив сестёр, я гуляла по берегу. Прошла Сарайский пляж, спустилась к Шаманке. Лёд позволил пройти несколько шагов до торчащего рядом со скалой большу округлого камня. Полюбовавшись замёрзшими берегами поднялась к перешейку. Не смотря на холод, здесь сидела очень пожилая женщина, на небольшом столике перед ней были поделки из камня.

— Вы сами делаете? — спросила я разглядывая удивительно простые, но красивые вещи.

— И сама, и муж. Вот смотрите, это лазурит. А на медальоне наш зверь, баргузин. Женщине силу даёт, забеременеть помогает. Даже когда веры уже нет, — говорила она странные для меня вещи. — Возьмите на память, вы же не местная. Уедете, а кусочек нашей земли будет с вами. Байкал вам будет в помощь. Будете носить, будут силы. Болезнь победить, решение принять. Когда муж этот медальон вырезал, здесь правила Сарма, десять дней медальон висел на ветру, принимал силу.

— Спасибо, если только позже. Я гулять пошла без денег. — Вздохнула я, собираясь положить вещь обратно, хоть и выпускать красивую поделку из рук не хотелось.

— Я заплачу, — придержала мою руку другая, мужская, в кожанной офицерской перчатке.

— Ты! — резко развернулась я и уставилась на мужа.

Глава 13

Генка. Такой родной, такой мой и такой чужой и далёкий одновременно. Чуть меньше двух с половиной лет прошло с нашего раставания, а я его узнавала и нет.

Высокий, но то ли я отвыкла, то ли из-за того, что он очень сильно похудел, он казался выше.

— Не мужик, а сергэ, — обозвала Генку местная мастерица.

— Почему Сергей? — не расслышал её он. — Гена я.

— Не Сергей. Сергэ. Высокий такой столб, который мы ставим, чтобы предки могли спуститься с небес и привязать своих коней. Чем выше столб, тем легче его увидеть, — объяснила она с улыбкой.

Я в разговор не встревала, только наблюдала со стороны. И замечала новые, чужие для меня черты. Шрам, рассекающий густую бровь. Уставший взгляд, какой был у папы. Синяки под глазами, проступившие скулы, разбавленная на висках сединой рыжина. А ведь ему всего тридцать, я даже старше его на полгода. Да и одну руку он странно держит, словно привык носить на перевязи.

— Драться будешь? — и смотрит так, какими-то осоловевшими глазами.

— Была нужда, руки оббивать. — Отвернулась я.

— Плохой знак, — вздохнул он за моей спиной, а я всё равно знаю, что сейчас этот гад улыбается.

— С кем поздравить? Геннадьевич или Геннадьевна? — задала я вопрос, который мучал меня всё это время.

— Мальчик. Тётя Шура его Мишкой назвала. — Тихо ответил он. — Фамилия у него бабушкина. Я официально признать не могу, но деньги отношу, играю. Выселить из части не дал.

— Что значит, тётя Шура? А мать где? — удивилась я.

— Мать отказалась. Она спустя четыре месяца после рождения Мишки уехала за одним из солдат, что с ней и где она никто не знает, домой она не пишет. Тётя Шура ко мне сразу пришла, мол дочь в городе живёт, чтобы здесь бабы поедом не съели, там рожать будет, но забирать ребёнка не собирается. А она на свою зарплату не потянет. Я сразу сказал, что буду помогать. — Встал он рядом и смотрел на искрящийся под солнцем лёд. — Понимаю, тебе это знать не за чем, но иначе я не могу.

— И сколько отдаëшь? — спросила я.

— Половину вам отправляю, половину от оставшегося отношу, с остального платежи всякие, взносы, ну и сам живу. — Просто ответил он.

— Там же ничего не остаётся в итоге, — прикинула я в уме.

— А мне много и не надо. — Знакомо хмыкнул Генка.

— Сюда какими судьбами занесло? Точнее, кто вызвал, мать или Тося? — прямо спросила я. — И стоило оно, весь отпуск и столько денег, ради пары дней?

— Стоило, Дин. В этот раз я бы и к тебе доехал, а тут ты считай рядом, — улыбнулся он до ямочек на щеках. — Я вообще ещё три дня за госпиталем числюсь, а потом ещё отпуск по ранению.

— По какому ранению? — сердце вдруг сдовно на стену наткнулось и пропустило несколько ударов.

— Осколком зацепило, да не в этом дело, время у меня теперь есть, — отмахнулся он.

— Покажи! — я резко сделала шаг к нему.

— Дин, — начал он.

— Просто покажи! — рявкнула я, дергая его за шинель.