И тут на девушку накатила еще и волна ревности. Она увидела, как Андрей удаляется с Мариной, ей стало страшно обидно, в душе заговорила злоба.

«Отчет мне на стол», – вспомнила она последнюю фразу, брошенную боссом. И тут же на ум пришла совершенно развратная фантазия на тему начальника и его стола. Олеся схватилась за голову от ужаса. Из офиса она почти бежала.

На улице стемнело, свежий мартовский ветер немного отрезвил девушку. Олеся полной грудью вдохнула теплый влажный воздух, взглянула на синеющее небо и быстро зашагала к метро, читая про себя «Богородицу». Выйдя из метро, она зашла в храм, куда обычно ходила с родителями. Вечерняя служба уже закончилась, народу почти не было. Пахло ладаном, робко горели, мирно потрескивая, свечи. Олеся подошла к своей любимой иконе «Утоли моя печали», помолилась Богородице. Наваждение вроде бы прошло, растрепанные чувства пришли в норму…

Но ночью все началось сначала. Всю субботу девушка металась как в бреду. Пыталась убирать квартиру, а думала только об Андрее, пробовала доделать отчет, но и с ним ничего не вышло. Субботнюю всенощную службу она простояла в храме как во сне, ничего не слыша и отгоняя от себя одни и те же мысли. Даже ушла она раньше и не пошла на исповедь. Родители остались до конца службы, а Олеся все бродила по скверу возле храма, задумчиво вертя в руках мобильный и думая, под каким бы предлогом позвонить начальнику. Потом звонить она все же передумала и отправилась домой. Родители уже ужинали на кухне и странно переглянулись, когда дочь отказалась от еды. И вот уже вторую ночь Олеся не могла нормально спать.

– Олеся, почему ты так долго? Мы на службу опоздаем. Ты будешь причащаться? Мы с папой собирались, батюшка не любит, когда причастники на службу опаздывают, – беспокойной скороговоркой проговорила за дверью мама.

– Мам, идите с папой вперед, я подойду за вами, – крикнула из-за двери Олеся. Больше всего ей сейчас не хотелось видеться с родителями, вести с ними привычные разговоры, идти вместе в церковь. Ей хотелось побыть одной, но и оставаться наедине со своим наваждением она боялась.

Олеся вышла из ванной. Родители были уже почти одеты.

– Олеся, что происходит? – тихо спросила мама. – С тобой что-то не так, ты в пятницу с работы с такими глазами пришла…

– С какими еще глазами?! – оборвала ее Олеся. Внутри у нее закипало раздражение.

– Такими, Олеся, ты меня не обманешь, я сердцем чую. Дочка, может, ты влюбилась? А? – Мама попыталась заглянуть дочери в глаза. – Я так хочу, чтобы ты наконец вышла замуж, внуков бы нам родила. Ну что с тобой происходит, дочка? – Мама явно не находила себе места от беспокойства.

– Мама, отстань! Какие внуки? Не влюблялась я ни в кого! – негодуя на всех сразу и прежде всего на саму себя, крикнула Олеся, натягивая блузку.

– Ну, может, у тебя кто-то появился? Я же вижу, что ты не такая, как всегда. Я так хочу тебе счастья… – Мама уже чуть не плакала.

– Мам, я прошу тебя: не лезь ко мне в душу, дай одно утро спокойно провести! – почти заорала Олеся. Такого с ней никогда не случалось, голос на родителей дочь не повышала даже на полтона.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался отец.

– Лариса, пойдем! – строго сказал он матери. – Опаздываем, а ты тут затеяла… Ты же, Леська, прекрати хамить.

Отец развернулся и вышел на лестничную площадку. Мать посеменила за ним, слышно было, как она стала истерично всхлипывать у лифта. Отец еще долго ей что-то выговаривал.

Олеся упала на диван, обхватив голову руками.

– Господи, ну что происходит? – в отчаянии прошептала она.

Следующего дня Жанна дождалась с трудом. Ей зверски хотелось есть, а еще больше курить. Она сварила остатки вермишели и гречки, приправила их кетчупом, который отыскала в одном из дальних уголков кухни, все это съела и поняла, что искать больше нечего. Надо было ждать, пока появится Женич и купит у нее две картины. К сожалению, больше предложить она ему ничего не могла. Да и эти картины были, что называется, из НЗ. Она берегла их на черный день. В последнее время ведь Жанна увлеклась совсем другим – рисовала свои видения, продавать которые совершенно не собиралась.

Зачем и почему она это делает, Жанна и сама не знала. Сейчас она отдаст барыге свой НЗ, деньги вскоре кончатся, и надо будет вновь что-то придумывать. Но она непременно придумает. В конце концов, если будет совсем невмоготу, продаст квартиру и махнет куда глаза глядят. Жанна была из тех людей, которые никогда ничего не планируют, особенно собственную жизнь. Жанна не задумывалась, на что она будет жить дальше. Ее правилом было: будет день – будет пища. Кое-как собрав волю в кулак, Жанна заставила себя работать – дописала портрет молодого человека по имени Игнатий.

«Может, я схожу с ума? – думала Жанна, стоя у мольберта, размышляя над происходящим и смотря в карие глаза Игнатия. – Нет, конечно, настоящий художник должен быть немного не от мира сего, но даже у этого должны быть определенные пределы. Может, в сумасшествии есть даже какой-то смысл, удовольствие, наконец. Мы же не знаем, что это за состояние, может, это состояние истинного блаженства или нирваны. Ты сходишь с ума, все окружающие крутят тебе пальцем у виска, а ты счастлив, блаженствуешь и не знаешь никаких страданий мира сего. Можешь довольствоваться хлебными крошками, бегать босиком по снегу, не стесняться наготы. И тебе абсолютно по фигу общество, мнение людей, плоды цивилизации. Нет, наверное, в этом что-то есть. Состояние высшего блаженства есть умалишенность. И наоборот».

Жанна подошла к зеркалу и стала разглядывать в нем свое бледное, осунувшееся лицо.

– Нет, я точно скоро сойду с ума, – уже вслух продолжала она свой монолог. – Надеюсь, я не стану городской сумасшедшей, которая бегает по площадям и улицам и выкрикивает нечленораздельные фразы. А впрочем, в этом наверняка есть какой-то свой особый кайф. – Жанна усмехнулась.

Вскоре девушка уже не находила себе места. Женич может просто не приехать, забыть или еще что. Его обещания выеденного яйца не стоят. А денег нет, и есть больше нечего. Рвануть на вернисаж самой? Но там надо платить за место, а если работы не продадутся, рассчитываться будет нечем, придется отдать картину за так. А это еще хуже.

Жанна всегда панически боялась заниматься сбытом собственных работ. Во-первых, продажа картин казалась ей чем-то вроде предательства по отношению к выстраданному детищу. Во-вторых, она часто влипала в неприятные истории. Ее откровенно надували, а она совершенно не умела от всего этого защищаться. Она не умела ни торговаться, ни держать цену, ни идти на принцип. Бывали случаи, когда у нее забирали картины, обещая отдать деньги позже, давали ей телефоны для связи… При этом Жанна чувствовала, что ее обманывают, но все равно давала себя облапошить. Конечно, деньги никто не привозил, а телефоны оказывались левыми, несуществующими. Либо отвечала прачечная или похоронное агентство.

К двенадцати дня наконец раздался звонок и долгожданный одышливый фальцет сообщил, что будет у ее подъезда через пять минут. Женич никогда не поднимался к ней в квартиру. Его вес и одышка не позволяли ему преодолеть пять этажей. Художница и посредник всегда встречались у него в машине. Через пять минут Жанна нетерпеливо топталась у своего подъезда, когда во двор, наконец, въехал очень грязный серый «вольво». Это была старая модель, которая Жанне напоминала огромный квадратный чемодан. Впрочем, хозяин был под стать своему авто.

– Привет. Садись. Что там у тебя? – Женич опустил стекло.

Барыга смотрел холсты, чмокал, пыхтел и поминутно вытирал платком пот со лба. Он всегда потел: и зимой и летом. Ладони его были всегда влажные и холодные, и руку Жанна подавала ему с непреодолимым отвращением.

– Ну, не знаю, – пропыхтел Женич. – Я, конечно, возьму, хотя говорю, что натюрморты сейчас не очень идут. Хотя в твоих, ну да, что-то есть, цепляет. Но ты же понимаешь, бизнес есть бизнес. – Женич, как обычно, важничал, неимоверно растягивая слова. – Спрос-то не мы устанавливаем, а покупатель. А покупателю подавай то, что сегодня в моде. Иногда такую безвкусицу берут, а шедевры, бывает, месяцами продаться не могут. И крутись тогда как знаешь, будто вошь на гребешке. Я вот все кручусь, кручусь, а денег на новую машину так и не заработал.